— Возможно.

— Погрейся на солнце, прими аспирин, и пусть Калыч разотрет тебя тюремным растиранием. Сейчас нельзя болеть. Как только вернется Чавдар, решим, кому спускаться в Лозен.

— Кому угодно, только не мне, — болезненно простонал Данчо, опускаясь на траву. Сорвал травинку и начал лениво покусывать ее конец.

— Почему? — усмехнулся Чугун, не глядя на него. «Обиделся, — подумал он, — и наверное, прав». А вслух сказал: — Нельзя сердиться на товарищей из зоны. Они должны знать правду.

— Но ведь я как раз и хотел объяснить им, как все было с Руменом. А мне показалось, что они нарочно не вышли на связь. Могли бы назначить встречу там, где им было бы удобнее.

— Разве ты не согласен с тем, что после провала Румена полиция была начеку и вы могли бы попасть в еще большую беду?

— Могли, но ведь этого не случилось.

— Ну да, пока все живы и здоровы. Никто из наших не арестован.

Данчо облегченно вздохнул. К нему медленно возвращалось самообладание. Он даже упрекнул себя: «Какую глупость чуть было не сделал, сам себе чуть петлю на шею не накинул!» И снова его одолевали сомнения, и он впадал в состояние истерии.

— Товарищ Чугун, — он положил руку на сердце и сам удивился своей подкупающей искренности, — с этой минуты я буду самым послушным исполнителем и бойцом в отряде. Всегда и везде ставьте меня на самые опасные места…

— Никто и не сомневался в твоей преданности и храбрости, — улыбнулся Чугун.

— Что правда, то правда, но я сам лучше других знаю, где ошибаюсь, — все так же горячо продолжал Данчо. — Я часто поступаю с людьми чисто по-военному и, может быть, поэтому не могу с ними сработаться. Признаю, что иногда бываю груб и несдержан, у меня нет такта и терпения, как у Чавдара. Если что-то сделано не так, как решено, я ругаю, настаиваю, даже запугиваю. Понимаю, что это неправильно, но такой уж у меня темперамент. Но когда речь идет о людях, которых знаю лучше, чем себя, верьте мне, очень прошу вас об этом.

— В наших оценках того или иного человека всегда могут возникнуть противоречия, но это не должно стать причиной для серьезных разногласий между нами.

— Да, но мне задали вопрос, откуда военные власти в Лозене узнали о наших предстоящих собраниях с другими партизанскими отрядами, ведь я правильно вас понял?

— Да, именно так.

— В Лозене мы были с Калычем. На встречу пришли Гешо и Райко. Девушка не пришла…

— Но она-то и сообщила, что военное руководство осведомлено, — прервал его Чугун.

— А от кого поступил этот сигнал? Неужели от Кирчо Слановского?

— Даже если и так, что в этом плохого?

— Не мне вам давать советы по конспирации. Вы более чем достаточно опытный в этом отношении человек. Но я убежден, что у военных нет точных сведений, они строят все только на предположениях. Они стараются расставить нам сети. И если у меня предубеждение к Кирчо Слановскому, то только из соображений предосторожности. Я знаю, какой он мягкотелый и трусливый…

— Но он готов перейти к нам с несколькими солдатами.

— Только его нам здесь и не хватало! Кровь Илии Велева еще не обсохла на его руках.

— А вот это мне в тебе не нравится, — слегка насупил брови Чугун. — То, о чем ты говоришь, еще не доказано.

— Да, это так. Но я не верю ни Пени, ни Кутуле, ни Йордану, ни Марину. Они покрывают Слановского и подхалимничают перед ним.

Чугун снисходительно усмехнулся:

— Данчо, ты действительно устал. Не забывай, что нам предстоят решительные стычки с врагом. Порох надо держать сухим…

Чавдар вернулся в отряд на пятый день. Он принес тревожные вести. Вместе с Чугуном и Калычем они отошли в сторону на короткое совещание.

Чавдар задумчиво смотрел перед собой, ковыряя тонким, упругим прутиком траву около своих ног, и, казалось, все еще не мог поверить собственным словам.

— Освободить Лиляну, когда налицо такие обвинения! — задумчиво покачал головой Чугун. — Значит, они задумали какую-то новую провокацию.

— Именно этого я и не могу объяснить, — болезненно вздохнул Чавдар. — Позавчера вечером она вернулась из города. К утру у нее поднялась температура. Начала жаловаться на сильные боли. Послали жену Гешо, чтобы узнать, что случилось. Лиляна сказала, что сообщит что-то очень важное, но только одному Гешо. Пришлось ждать вечера. Мне не хотелось рисковать, я боялся, что за домом наблюдают. В сумерки Гешо проник к ним. У нее была очень высокая температура. Днем вызвали врача. Он сказал — пневмония. Несколько раз Лиляна повторила Гешо, чтобы не доверяли Слановскому, но просила держать это в тайне. Была очень категорична: Слановский действовал по поручению полиции и военных.

— Вот, значит, как, — задумчиво проговорил Чугун. — Может быть, у Данчо и было право так говорить об этом парне? — Он искоса посмотрел на Калыча. — Что скажешь, Димитр?

— А как не верить нашим ребятам в роте? Ведь он у них постоянно на глазах.

— Да, вот что, — вспомнил Чавдар. — Йордан передал эти двадцать патронов Гешо Моллову.

— Ну и что из того? — спросил Чугун.

— Да то, что из всех патронов высыпан порох. Только гильзы и пули.

— Ну и дураки! Они нас за идиотов принимают, что ли? — поморщился Чугун. — А Слановский знал об этом?

— Йордан утверждает, что именно Слановский сообщил об их планах.

— Чавдар, что ты предлагаешь? — спросил Чугун.

— Надо поторопиться с выводом людей из Лозена. Начнем с Йордана. Я уже распорядился, чтобы Гешо установил с ним связь. А с другими пока повременим.

— Не возражаю, — уныло покачал головой Чугун. — Кто пойдет в село?

Калыч расправил плечи, усмехнулся немного вызывающе:

— Ну конечно я…

Этой же ночью Калыч ушел. На другой день незадолго до захода солнца он остановился на лесистом пригорке южнее Лозена.

Село и поле лежали перед ним как на ладони. Осым извивался между вербами, ленивый и темноватый. На лугу пасся скот. По пыльным дорогам с полей возвращались телеги. Первое дуновение осени уже оставило отпечаток печали на равнине — серела неперепаханная стерня, уже желтела кукуруза. Несколько окон в селе отражали лучи заходящего солнца. По площади перед школой проходили солдаты, казавшиеся отсюда маленькими, как муравьи.

Лежа в кустарнике на большой поляне, Калыч внимательно прислушивался ко всем звукам. Сюда должен прийти со своей коровой Гешо Моллов. Прошло около двадцати минут. Над лесом стояла звонкая тишина. Где-то на дороге затарахтела телега, запряженная волами. Залаяла собака. В тишине раздался гортанный мужской голос:

— Ого-го, держи его, держи…

— Он, — полушепотом сказал себе Калыч, продолжая прислушиваться.

Телега остановилась. Спустя некоторое время послышались тяжелые шаги пробирающегося через кустарник человека. Калыч осторожно приподнялся. В нескольких шагах от себя он увидел босого, в расстегнутой рубахе, широкоплечего Гешо Молдова и еле слышно свистнул.

— А, ты уже тут как тут! — заулыбался тот, протягивая свою мозолистую лапищу.

— Все готово?

— Вроде бы. Ребята уже заждались.

— Этой ночью со мной пойдет только Йордан. Буду ждать его на старом месте. Скажешь, что есть решение, чтобы пока только он пошел со мной в горы. Но без пулемета чтобы и на глаза не показывался!

— Все передам. — Гешо почесал в затылке и ушел.

Когда луна осветила бледным светом горизонт на востоке, Калыч начал спускаться к селу. Пока село не притихло и не уснуло, он решил переждать в вербах около Осыма. Потом на цыпочках перешел через горбатый мостик и, осторожно двигаясь в тени оград, добрался до центра села. Вслушался. До него долетел еле слышный мужской разговор. Послышались чьи-то шаги. Остервенело залаяла собака. К ней присоединились и другие собаки. Калыч завернул в разгороженный двор и скрылся за поленницей сухих дров.

С соседней улицы донесся мужской голос:

— Стой, кто там?

Калыч радостно встрепенулся, узнав голос Марина.