— Все до одного умрем, но сюда, на нашу священную землю, никогда не ступит нога большевика!

На лице Банкова заиграла снисходительно-саркастическая улыбка.

— Господин поручик, если вы в состоянии выполнить свое обещание, то я сейчас же перед вашим командиром дам клятву, что до конца жизни буду у вас ординарцем.

— Мы умеем расправляться с врагами отечества! — ударил кулаком по столу Игнатов.

— Да, да, мое вам почтение, — все так же желчно усмехнулся Банков, — но не забывайте, что от добрых намерений до их осуществления огромная дистанция.

— Ох, не знаю, что и сказать! — тяжело вздохнул Никола Бейский. — У соседа занялось, того и гляди к тебе перекинется огонь.

В калитке показался почтальон в выгоревшей кепке с измятым козырьком, с высохшим загорелым лицом, на котором лукаво блестели живые и хитрые глазки.

— Господин Банков, вам приглашение на срочный телефонный разговор! — крикнул он, не сходя с места.

Банков извинился перед офицерами и ушел.

Манев, Игнатов и Милко Бейский все время испытывали какую-то досаду от разговора. Уход Банкова они использовали, чтобы немного поразмяться.

За столом остались только Бейский и Додев. Уставшие от беседы, отяжелевшие от еды и вина, они дремали, но тем не менее чувствовали взаимную потребность друг в друге, чтобы успокоиться и воспрянуть духом. Бейский сосал большой мундштук и, прижавшись коленом к лампасу Додева, озабоченно шептал ему на ухо:

— Пропали, господин полковник! Если бы ты знал, как мы живем! Ты видишь, я смеюсь, болтаю, а что у меня на душе! И сердце трепыхается! Разве это жизнь? Дверь хлопнет, чужой голос услышишь — все внутри так и обрывается, того и гляди, накинут веревку на шею. И кто такой этот Чугун, чтоб ему пусто было! Где он изучил такие науки, что столько войска, такая сила выступает против него, а он хоть бы что? Я его отца знал. Мастер был, ничего не скажешь, золотые руки. Люди говорят, что его сын собрал тысячи три разного рода оборванцев.

— Преувеличивают, бай Кольо, ведь знаешь, у страха глаза велики, — досадливо поморщился Додев.

— Ну, пусть хоть и полторы тысячи, разве этого мало? Примерно столько напало на Камено-Поле, слышал это от верного человека.

— Врут…

— Кто врет, не знаю, — снова вздохнул Бейский. — Газеты-то с каких пор войну все заканчивают. Еще когда писали, что взяли Москву, а вот поди ж ты, она стоит себе, как стояла, а нам того и гляди скоро туго придется. Часто я думаю своим нехитрым умом: английская дипломатия спасла бы нас, что ли? Настоящие немцы хороши, солдаты — каждый двоих стоит, не наглядишься и не нарадуешься на них, только добро наше, шкура своя нам дороже и милее, чем они.

Пьяную дремоту Додева как рукой сняло.

— Это опасный человек, — указал он на дверь, за которой недавно скрылся Банков.

— Для себя он человек хороший, господин полковник. Он зять Колибарова. У них денег и богатства столько, что не сосчитать.

Служебное честолюбие Додева было глубоко задето. У него, полковника Додева, командира полка, не было даже крыши над головой, а он верил сам и был вынужден убеждать других в окончательной победе. А какие-то там Банков и Бейский ради своего богатства готовы первыми бросить его и первыми запустить в него камень. Да и сколько их еще!

— Значит, бай Кольо, — поднял голову Додев и протер глаза, — ты все плачешься, живешь как мышь, страх перед партизанами не покидает тебя даже во сне…

— Правда, — прервал его Бейский.

— Правда, — повторил за ним Додев, — но никого не интересует, почему мы не разделаемся с ними. Ты сам стоишь в стороне, твой внук занимается своим делом, господин Банков ждет англичан, а кто же нас спасет от страшной внутренней опасности? Мои люди? Но ведь и они не из стали сделаны. И они такие же, как мы, живые люди, им тоже нужны награды и признательность.

— Они получают зарплату…

— Этого недостаточно, — раздраженно продолжал Додев. — Кто из вас, имущих людей, подбросил им что-нибудь, чтобы и они знали, за кого борются, за кого идут на смерть?

Бейский нахмурил густые брови, нависшие над покрасневшими, пьяными глазами, сердито стал отгонять от себя табачный дым и подавился в хриплом кашле.

— Нет у меня денег, господин полковник! Тяжелые годы были, засуха, град, реквизиции. Если бы было что дать, другое дело… Игнатов живет в доме бесплатно, ни одного лева с него не взял. Если бы было что дать, другое дело, — повторил он, торопясь отмести даже намек на какую-то денежную помощь, словно Додев уже посягал на его кошелек.

Додев продолжал глухо:

— Оставь, бай Кольо! Такие вот авантюристы, как этот адвокат, оставят нас в дураках. Гитлер нам поднес на блюдечке великую Болгарию, а мы все думаем, как бы оплевать и национальные идеалы, и все…

Остатки обеда засыхали на столе. Над землей навис ленивый послеобеденный зной, было тихо, только одна курица все кудахтала под сараем большого чорбаджийского [3] двора.

Калыч и Данчо Данев поднялись с онемевшими ногами с сеновала.

На фоне лунного неба хозяин Гешо Моллов выглядел еще более внушительным и сильным. — Эй, вы живы? — прошептал он.

— Как там, чисто? — вместо ответа спросил Данчо Данев и соскользнул с сена, держа карабин над головой.

— Все в порядке, — ответил Гешо все так же бесстрастно и спокойно. — В дом бы зашли!

Калыч потянулся, и суставы его хрустнули. Отряхивая прилипшее к одежде сено, он шутливо добавил:

— Ох, совсем спарились в этом сене…

— Тише, — предупредил Данчо и прислушался. — Что происходит на улице? — обернулся он к Гешо. — Собака за весь день ни разу не пролаяла.

— Прикончили ее. Отравили, черт бы их побрал! Сегодня утром нашел ее на гумне мертвой.

— Это неспроста, — предупредил его Данчо.

— Следят за нами, засекли, как-нибудь ночью и нас заберут, как каменопольцев.

— Потом поговорим об этом. Кто придет? — спросил Данчо.

— Пойдемте в дом, там и разберемся.

Данчо сердито его прервал:

— У меня нет желания валяться неделю на сеновале и ждать, пока они явятся ко мне.

Гешо, переступая с ноги на ногу, виновато моргал. Потом он в темноте показал им дорогу. Молча они вошли в дом.

— А-а, вот и они, борцы за свободу, добро пожаловать! — сердечно приветствовал их Райко Пырванский, вставая с табурета.

Данчо, глядя прямо в его морщинистое лисье лицо, сдержанно поздоровался и холодно спросил;

— Ты что, один?

— Как видишь, но я один стою ста двадцати человек, — шутливо ответил Райко.

Данчо замолчал, тяжело вздохнул, потянулся к бедному ужину. Жена Гешо хлопотала вокруг стола. Когда она вышла в соседнюю комнату, все четверо сдвинули вместе табуреты. Данчо обратился к Гешо и Райко:

— Когда вы наконец будете серьезно относиться ко всему? Если боитесь, скажите, обойдемся без вас.

— Данчо, постой, не сердись! Я ужом прополз сюда через калитку в огороде Гешо, — начал оправдываться Райко.

— А ты хотел, чтобы тебя с музыкой сюда доставили? — прервал его Данчо.

— Не так-то просто выйти на улицу. Уже четыре вечера подряд перед воротами Гешо устраивают засаду. В кустах бузины лежит эта ищейка — унтер-офицер Кочо с двумя солдатами.

— Доберусь я до него, только бы случай удобный представился, — с угрозой заговорил Калыч.

— Солдатам успели сообщить? — спросил Данчо, делая вид, что не слышал угрозы Калыча.

— Я говорил с Йорданом и от него узнал, что Кочо устраивает засаду у ворот Гешо. Он сказал, что с ними было бы лучше всего встретиться на поляне, когда выгоняют лошадей в ночное.

Данчо гневно стиснул зубы:

— Скажи Йордану, что не он, а мы сами будем определять место встречи. А если ему страшно встречаться с ними, пусть сразу признается.

— Погоди, Данчо, — попытался оправдаться Райко, — ты ведь знаешь, что все кругом под наблюдением.

— А Лиляна Узунова где предлагает встречаться? — все так же язвительно спросил Данчо Данев.