Около часа он непрерывно бежал, все еще находясь под впечатлением от шума вокзала, автоматных очередей, которые остались далеко позади; по крайней мере, так ему казалось, когда он поворачивался и видел бледные огни. Время от времени он останавливался, вслушивался, не преследуют ли его. Приседал, всматривался в темноту, в движущиеся силуэты. Нет, за ним никто не гнался. Только сильно и учащенно билось сердце. Хотя он и испытывал известное облегчение и радость оттого, что смог бежать, тем не менее глубоко в душе ему было стыдно. Никто в жизни не гнался за ним, и никогда его не преследовали и не унижали так жестоко. И как у всех ограниченных и не привыкших думать людей, у него в голове не укладывалось, что когда-нибудь за ним будут охотиться, как за зверем. И именно за те поступки и действия, которыми он так гордился и которые считал проявлением преданности, храбрости и достойно исполненного долга. А теперь он вздрагивал от малейшего шума, оглядывался с затаенным дыханием по сторонам, всецело находясь во власти страха.

К одиннадцати часам он добрался до Лозена. От реки, от темных зарослей верб и вязов доносился влажный запах тины.

Недалеко от тропинки, которая вела от шоссе к мельнице Бейского, он прилег на полянке, но вскоре почувствовал, что замерз. Убедившись, что вокруг никого нет, он снова пошел вперед.

Около цыганской слободы он остановился. А совсем недавно он ходил здесь как настоящий господин. Ему показалось, что на поляне вдруг появился силуэт человека. По привычке Игнатов схватился за пистолет, но с болью стиснул лишь пустую кожаную кобуру.

Залег. Стал всматриваться в темноту. Еще немного, и он готов был побежать назад. В конце концов он пересилил себя, сделал на цыпочках несколько шагов. Приблизился к силуэту и только тогда облегченно вздохнул: он принял за человека большой куст чертополоха.

Прислушался еще раз. Обошел слободу. Спустился к реке и крадучись проник на задний двор Бейского. Потихоньку открыл калитку в сад, на цыпочках прошел по тропинке под виноградными лозами. Нащупал ключ от наружных дверей, который и теперь был на старом месте. Легко отворил двери и начал подниматься по деревянным ступенькам, которые заскрипели под его ногами. В коридоре на втором этаже его встретил запах застоявшегося воздуха, соснового пола и одежды. С неиспытанным до сих пор волнением вошел Игнатов в свою прежнюю комнату.

Сел около окна. Нижняя его рубашка была вся мокрая от пота. По телу пробегали мурашки даже от зловещего кряканья диких уток возле Осыма и далекого собачьего лая.

В коридоре послышались чьи-то тяжелые шаги. Игнатов вздрогнул, схватился за стул и остановился на середине комнаты, готовый защищаться. Кто-то тихо постучал снаружи, но он не ответил. Дверь тихо отворилась. На пороге в нижнем белье появился Никола Бейский.

— Это ты, господин поручик? — спросил он тихим, испуганным голосом.

— Разве не видишь, что я?

— Не надо было тебе приходить сюда.

— Некуда уже идти, бай Кольо, все пути отрезаны.

— Лучше бы я умер и не дожил до этого дня, — болезненно вздохнул Бейский.

— Где Милко? — прервал его Игнатов.

— Сразу же после тебя уехал в Германию. Кто-нибудь видел тебя, когда ты входил сюда? — спросил Бейский. Оп дрожал не столько от страха, сколько от досады за эту неожиданную и нежеланную встречу. — Вчера партизаны вошли в село. Начали буйствовать, черт бы их побрал! Все в доме перевернули вверх тормашками, — соврал Бейский, чтобы заставить Игнатова поскорее уйти от него.

— Батраки здесь? — спросил Игнатов.

— Все мои враги со мной. Хлеб мой ели, а зло замышляли, сукины дети!

— Бай Кольо, — попросил Игнатов, — я останусь у тебя хотя бы на два-три дня. Будь спокоен, когда я входил в село, меня никто не видел. Через несколько дней вернутся немцы, и тогда увидишь, что будет.

Попытки Бейского запугать его усиленной охраной села и частыми обысками были напрасны. Убедившись, что он не заставит Игнатова уйти, Никола решил укрыть его в хлеву. Он вернулся к себе в комнату, набросил на плечи старый полушубок и, подтягивая кальсоны, дрожа от ночной прохлады, пошел по лестнице вниз. За ним поплелся Игнатов.

Полковник Додев не стал дожидаться, пока солдаты погрузятся в вагоны. В сопровождении подпоручика Манева он поехал на машине по шоссе в город.

Через три часа они прибыли в полк.

В штабе полка они застали командира приданного полку батальона подполковника Чалыкова и офицеров батальона, которые собрались на совещание. От света настольной лампы морщины на лице Чалыкова казались еще более глубокими, а выражение испуга сильнее проступало на его исхудалом лице.

Внезапное появление Додева не вызвало обычной суматохи, суеты и страха, теперь как будто никто и не заметил его прихода.

И Додев сдержал себя. Усталый и ослабевший от дороги, тревог и бессонницы, он молча прошел через комнату адъютанта, сделал знак офицерам сесть и кивком головы пригласил Чалыкова пройти за ним.

Войдя в кабинет, Додев повесил бинокль и полевую сумку на вешалку. Снял пыльную фуражку и устало пригладил поседевшие редкие волосы на висках.

— Зачем ты собрал офицеров в такое время? — спросил Додев Чалыкова и зло сжал губы.

— Приказал всем быть в полной боевой готовности, господин полковник.

— В боевой готовности?

— Разрешите доложить, господин полковник. Сегодня в семнадцать тридцать произошел ужасный случай…

— Какой же?

— Толпа коммунистов напала на тюрьму…

— Ну и?.. — Нижняя губа Додева нервно задергалась.

— Сломали ворота, выпустили арестантов. Пытались устроить демонстрацию.

— А что же караул, бездействовал?

— Так точно, господин полковник, караульные сами первые сложили оружие… Но я принял меры. Поднял батальон и разогнал всех, на помощь пришла и полиция. Двое убиты и несколько человек ранены.

— А что теперь? — изумленно спросил Додев.

— Даю указания, чтобы, не допускали никаких беспорядков.

Додев удивленно покачал головой. Новость о том, что из тюрьмы выпущены арестованные, встревожила его, но не удивила. Ведь его по пути следования автомобиля в трех-четырех селах, где уже была установлена новая власть, самым нахальным образом останавливали для проверки.

— Подполковник Чалыков, ясно ли тебе, что русские, возможно, уже этой ночью появятся здесь?

— На этот счет нет никаких указаний, господин полковник…

— И не жди указаний от русских! Они прибыли без моего и без твоего желания. А что ты делаешь сейчас? Даешь указания, как избежать беспорядков! Боже мой, — схватился он за голову, — вы здесь не образумились даже сейчас!

— Господин полковник, генерал Янев уже три дня не дает о себе знать, — испуганно сказал Чалыков. — Офицеров отпустить?

— Немедленно. И чтобы никто не уходил из казармы. Отпусти их и возвращайся сюда.

Додев открыл окно кабинета и осторожно выглянул. На площадке, поросшей травой, беззаботно играли дети. А на улицах около казармы было тихо и безлюдно, как будто все переживали странное затишье перед грозой. Додев медленно отошел от окна и тяжело вздохнул.

— Значит, разбили тюрьму, — проговорил он вполголоса. — Выходит, наши законы уже больше не имеют силы.

— Нам надо более энергично вмешиваться во все, надо действовать тверже, — раздраженно добавил Манев.

— А потом? — Додев скривил губы в многозначительной улыбке.

— Следовало бы спросить с виновных за бездействие.

— Поздно, мой дорогой, напрасно ты горячишься. — Додев устало опустился за стол. — Настали самые тяжкие часы испытаний…

Когда вернулся Чалыков, они втроем стали уничтожать совершенно секретную переписку полка и приданного батальона. Досье на солдат, унтер-офицеров, офицеров, доносы полиции, приказы об операциях, наградные списки наиболее отличившихся и все, что могло быть уликой против них, полетело в огонь печки.

— Гляди в оба, молодой человек, не пропусти чего-нибудь, — в который раз повторял Додев изумленному Маневу.