Около четырех утра мимо нас галопом пронесся конник; через несколько минут он же с бешеной скоростью проскакал в обратную сторону. Мы готовы были сдаться и уже включили мотор «джипа», когда с севера примчался галопом Хуан Хаоа и сказал, чтобы мы развернулись и следовали за ним туда, откуда он явился. Мы поехали с выключенными фарами, где-то по соседству с лепрозорием свернули с дороги на каменистое поле и остановились около обнажения застывшей лавы. Из темноты выскочили Туму и Андрес и надели мне на голову искусно выполненную копию древнего пасхальского головного убора из перьев (ха’у теке-теке), а Хуану вручили широкую ленту из украшенных перьями банановых листьев. Мне объяснили, что импровизированный ритуал был подсказан моим упоминанием перьев (плюма) во время драматической викторины в лачуге Хуана в ту ночь, когда я получил тетрадь ронго-ронго.
Оставив в машине Хуана Атана, мы быстро зашагали через неровное, каменистое поле на восток, причем наших друзей явно не пугала мысль, что кто-нибудь может споткнуться. Перелезли через каменную стену, прошли несколько сот шагов по зеленому лугу между застывшими потоками лавы и остановились перед скальным обнажением. Здесь кто-то выложил круг из камня, а рядом возвышался небольшой каменный тур. Хуан разгреб песок внутри круга, поднял старый мешок, и показался окутанный паром сверток из банановых листьев, в котором были две жареные курицы и два батата. Но камни холодные, сразу видно, что кур жарили не здесь, а откуда-то принесли. Возможно, к этому был причастен конник, промчавшийся мимо нас, перед тем как явился Хуан.
Я съел обе гузки и кусок батата, приговаривая: «Хакаи уму такапу Норуэга Ханау-ээпе, буэна суэр-те» («Ешь из священной земляной печи Длинноухих из Норвегии, на счастье»). К прежней формуле здесь было добавлено испанское буэна суэрте. Принимая от меня курятину, другие участники ритуала тоже произнесли приведенную фразу. Пасхальцы только раз или два бросили через плечо по косточке или по кусочку мяса, предлагая аку-аку угощаться; мы с Фердоном выполняли этот ритуал до самого копца трапезы. Один из пасхальцев нерешительно предложил нам разуться, прежде чем входить в пещеру, но я пропустил его слова мимо ушей, и все остались обутыми. Не было ничего похожего на нервозность, которая царила, когда мы готовились войти в пещеру Атана Атана.
Затем Хуан вывел меня за заваленную камнями черную площадку, метрах в пяти от тура остановился и сказал: «Теперь открывай свои ворота!» Лихорадочно стараясь рассмотреть какой-нибудь знак в беспорядочном нагромождении камней, я спросил, разве он не хочет предупредить аку-аку о нашем приходе. Хуан ответил, что это было сделано загодя. Несмотря на слабое освещение, мне удалось заметить, что некоторые камни возле наших ног повернуты вверх более светлой стороной: очевидно, их недавно передвигали. Я принялся разбирать груду; Хуан тотчас присоединился. Под тройным слоем камней открылся узкий лаз. Черный туннель уходил круто вниз, в толщу застывшей лавы.
По знаку Хуана я стал спускаться на животе, ногами вперед, вытянув руки над головой. Лаз оканчивался сравнительно просторной полостью, ее площадь составляла примерно 6X8 метров. Низкий шероховатый свод не позволял выпрямиться в рост. Хуан, Андрес, Фердон, Туму (Хуан Нахоэ) и Атан последовали за мной; нас было шестеро — желанное четное число, как и при визите в пещеру Атана.
Больше никаких ритуальных действий или формул не потребовалось. При свете фонариков мы увидели причудливую картину. Пол и в этом случае был выстлан сеном, и в дальнем конце камеры, на подковообразной каменной полке, накрытой камышовыми циновками, лежала коллекция мелкой каменной скульптуры. За полкой находилась еще одна камера, отгороженная стеной из булыжников и обтесанных паенга. Эту закрытую камеру нам не показали; возможно, в ней лежали останки или же вещи, принадлежащие другому члену рода.
Посреди пола, перед полкой, чуть возвышалась похожая на алтарь, застланная сеном и камышовой циновкой каменная платформа; Хуан назвал ее надгробием. Мне было предложено сесть на нее — дескать, так обычно делал дед братьев Хаоа. Мысли мои снова обратились к загадке черепков Андреса Хаоа, когда по обе стороны платформы я рассмотрел камышовые плетенки, содержащие, по словам Хуана, ипу маенго, то есть керамические сосуды. От них к выходу вдоль стен выстроились в два ряда выцветшие человеческие черепа и каменные скульптуры. Справа первым от входа лежал своеобразный каменный череп; вытянутый в трубочку рот его заканчивался перед носом не то мисочкой, не то масляным светильником (К-Т 1675; фото 195 а). Далее следовал выцветший человеческий череп. Слева первой от входа лежала грушевидная фигурка, нечто вроде каменного песта с человеческой головой в верхней части (К-Т 2000; фото 206 d); рядом — еще один выцветший череп. «Ключ» — каменный череп, оставленный мной в лагере, — очевидно, занимал свободное место в левом ряду. Нам не объяснили, почему одни фигурки поместили но бокам входа, тогда как большинство скульптур лежало на полке в другом конце; вообще мы и в этот раз не получили никакой информации сверх того, что изделия эти дают владельцу волшебную силу мана и приносят счастье. Среди многочисленных необычных скульптур на главной полке была человеческая маска с большими ушами и зубцами, изображающими перьевой венец. В тот момент мы не знали, что эта вещь почти идентична маскам, которые в 1934 году нарисовал и вырезал в дереве для Лавашери один пасхалец, не доживший до нашего визита (наст, том, рис. 18, фото 147 d, 295). Остается лишь гадать, был ли тот же художник автором каменной маски, впоследствии попавшей в тайник, или, напротив, он руководствовался ею или подобным изделием как образцом.
Больше всего Хуан гордился двумя сосудами в камышовых сумках, и Андрес торжествовал. Правда, когда мы осмотрели сосуды, родилась новая проблема. Они были не пасхальского производства, но и не европейского типа. И по составу глины и по форме— обыкновенные красные горшки, какими не одну сотню лет пользуются коренные жители ближайшей материковой области, то есть Чили. Ни братья Хаоа, ни их друзья не могли объяснить, как горшки попали на Пасху и почему их хранили в тайниках наравне с рукописными тетрадями и магическими каменными изделиями. На шершавой поверхности одного сосуда был нанесен нехитрый узор из черточек, и, скорее всего, это сделал горшечник на материке, хотя Хуан и Андрес приписывали этому узору особое значение, уверяя, что черточки нанесены их дедом и изображают шеренги воинов. У одного горшка был заостренный носик, у другого — оббит край, но излом старый, так что черепки, показанные нам ранее Андресом Хаоа, были не от него. Третьего из виденных патером Энглертом целых горшков в пещере не оказалось, и братья Хаоа никак не объяснили его отсутствие.
Но главной загадкой оставалось, как и когда эти сосуды, изготовленные без применения гончарного круга, попали на Пасху и с какой стати их прятали в тайнике. В самом деле, почему один из чрезвычайно редких пасхальских посетителей материка приобрел три сосуда (или больше) и не стал ими пользоваться, а, судя по всему, незаметно пронес на берег родного острова и спрятал в пещере? Может быть, владелец этих невзрачных горшков знал, что в некоторых пещерах хранятся ипу маенго, и воспользовался случаем пополнить свою собственную коллекцию заветными предметами? Трудно, исходя из наличных данных, предложить другой, более убедительный ответ на вопрос, почему попали в тайник старые, однако явно не бывшие в употреблении горшки.
В пять утра мы поспешно покинули район пещеры, увозя с собой сосуды и некоторые из наиболее интересных скульптур. Братья Хаоа оставили в пещере полученный от нас норвежский флажок и модель плота «Кон-Тики». Мы условились, что при первой возможности заберем оставшиеся каменные изделия. Образцы показаны на фото 195 а, 198 d, 206 d, 216 а, 218, 220, 235 с, 245 g, 251 b, 253 d, е, 254 b, 258 а, b, 260 d, f, 261 b, 265 а, 269 с, 292, 293 а, 294 с, 295 а, 296 с, 297 е.
