Как только кончилась трапеза, Энрике повернулся кругом и наклонился над грудой камня у подножия скалы. Тихим, ласковым голосом он сообщил, что мы идем в пещеру, потом стал разбирать камни. Открылось темное отверстие. Когда лаз оказался достаточно широким, чтобы в него мог протиснуться человек, Энрике предложил мне входить. Я полез ногами вперед и попал в наклонный ход, который закапчивался естественной полостью шириной около пяти метров и достаточно высокой, чтобы можно было стоять сгорбившись. В дальнем конце открывалась еще боковая камера, или ниша; в ней, вдоль стены, тянулась низкая полка из паенга и других камней, застланная циновками из тоторы. На полке были аккуратно разложены своеобразные каменные скульптуры уже знакомой нам категории.

В отличие от коллекции Ласаро это собрание, подобно собранию Атана, напоминало скорее витрину, чем кладовую. Ход в нишу частично преграждался с обеих сторон положенными поперек длинными камнями паенга, между которыми был оставлен просвет. На левом камне, на камышовой подстилке, лежал каменный череп, аналогичный оставшемуся в лагере «ключу» (фото 199 b). Такая же подстилка справа пустовала; очевидно, это было место полученного мною черепа, ведь Энрике говорил, что у пещеры два «ключа». На гладком земляном полу первой полости, у стены справа, я увидел два выцветших человеческих черепа без челюстей. Одна челюсть лежала отдельно, чуть дальше от стены. Как и в пещере Атана, пол между полками во внутренней камере был выстлан сеном, но на этом сходство кончалось. Скульптуры — совсем другие. Тут были такие неожиданные мотивы, как две каменные ступни с ярко выраженной таранной костью (К-Т 1737, 1740; фото 201, 202 b), человеческая кисть с лучезапястным суставом (К-Т 1696) и две реалистичные кроличьи головы с длинными, торчащими ушами (К-Т 1722, 1723; фото 235 а, b). Луч фонарика осветил и другие причудливые творения: головы, маски, птицечеловеки, четвероногие (похожие на копей), черепахи, осьминоги, лодка и вещи, не поддающиеся определению (фото 184 d). До «джипа» было недалеко, и мы погрузили в него шестьдесят шесть скульптур, уложив их в картонные коробки; в 4.30 утра Энрике закрыл вход в пещеру (К-Т 1678–1741,1925, 1926; фото 193 d, 201, 202 b, 203 а, 205 b, 211 а, 228 с, 234 с, 235 а, b, 236 d, 241 d, 245 b, с, 257 а, 264 g, 268 b, g, 269 b, 272 h, 280 b, 284, 285, 290).

Вынести какое-нибудь суждение о пещере Энрике было не так легко, как о тайнике Ласаро, где останки и скульптуры лежали практически нетронутыми; Здесь пол был подметен, как и в пещере Атана, черепа и каменные изделия недавно перемещали, камышовые циновки и сено были совсем свежие. Скульптуры, среди которых многие производили впечатление старых, можно было доставить сюда, не боясь повредить. Сено и циновки могли принести сюда, готовясь к нашему визиту, они не успели пострадать от капающей со свода воды. В то же время, хотя мы не увидели археологических признаков долгого хранения, это еще не означало, что скульптуры не аутентичны и что коллекция не поддерживается всегда в таком состоянии. А может быть, Энрике, несмотря на все уверения в обратном, сделал то, что предлагала нам сделать жена Эстевана, не желая открывать секрет своей пещеры: перенес вещи из подлинного тайника в другую пещеру и разложил их так, как этого требовала местная традиция, или по своему усмотрению.

Стоит особо остановиться на мотивах некоторых скульптур. Как говорилось выше, отряд капитана Кука приобрел в 1774 году на острове деревянное изображение руки (фото 94), однако вряд ли можно заключить, что этот факт побудил Энрике и его брата через двести лет вырезывать из камня человеческие конечности. Вопрос о времени и обстоятельствах появления кроличьей головы легче решить. Теперь на Пасхе не водятся ни кролики, ни зайцы, но деды нынешних островитян видели кроликов. Впервые их привезли на остров миссионеры в 1860 году (Olivier, 1866, р. 258). Двумя годами позже Палмер (1868, с. 373) видел множество кроликов во дворе поблизости от церкви. С изгнанием миссионеров в 1871 году судьба животных тоже была решена, хотя Миклухо-Маклай (1873, т. 8, с. 43) еще застал их, и Пипар (1877, с. 228) заметил в 1877 году около деревни несколько маленьких кроликов, потом они окончательно исчезли. О том, что кролики произвели впечатление на пасхальцев и даже играли некоторую роль в их языческих ритуалах, говорит такой факт: внутри святилища в культовом центре Оронго Раутледж (1920, с, 432) нашла кроличьи кости, причем на одной были следы красной краски. Фердон (1961, с. 248) тоже раскопал поддающиеся определению кроличьи кости в полу святилища R-31 в Оронго; он заключил, что после изгнания миссионеров культовый центр снова функционировал. Наряду с упоминавшимся выше рельефным изображением коня и статуэткой мадонны с младенцем кроличья голова позволяет предположить, что некоторые из полученных нами на Пасхе скульптур были изготовлены после прибытия на остров миссионеров, но не предназначались для продажи. Современный пасхалец вряд ли стал бы отклоняться от традиционных мотивов и вырезывать из камня кролика.

В целом мы вынесли такое впечатление: хотя в пещере Энрике несомненно были скульптуры, изготовленные за несколько десятков лет до нашего прибытия на остров, а то и раньше, не исключено, что он и его братья принесли в эту пещеру предметы из другого родового тайника, местоположение которого не захотели нам открывать. Вероятно, аутентичная коллекция была пополнена недавно вырезанными вещами. Нам предстояло еще не раз убедиться, что пещерный тайник сам по себе ценился владельцем куда больше, чем хранимое в нем мобильное имущество. Ведь каменные изделия можно в крайнем случае повторить для потомства, а секрет пещеры перестает быть секретом, как только посторонние узнают, где вход.

Энрике Теао первым заговорил о тайных культовых предметах, будто бы отличающихся от того, что нам уже показывали. По собственному почину он рассказал, что его родственник Эстеван Иту, теперь находящийся в Чили, будто бы унаследовал от бабки большую пещеру, где, в частности, хранились «широкие бутылки». Энрике изобразил руками нечто круглое, и на вопрос, как эти предметы называются на рапануйском диалекте, ответил: «Ипу маенго». Ипу — общеполинезийское наименование известной здесь до прихода европейцев бутылочной тыквы, словом маенго пасхальцы обозначают керамику, в других полинезийских диалектах нет лексического эквивалента. Местные старики утверждают, что в далеком прошлом на Пасхе знали маенго. И ведь Беренс (1722, с. 135) больше двухсот лет назад записал, что туземцы готовят пищу в глиняной посуде, подобно европейцам. Во время наших раскопок керамические черепки не встречались, однако (Heyerdahl, 1961, р. 451–452) губернатор острова, Арнальдо Курти, не раз находил в почве около своей резиденции в Матавери черепки толстой, нелощеной, налепной посуды вместе с каменными топорами. Один образец, приобретенный экспедицией, был передан в Смитсонов институт в Вашингтоне, и эксперты определили, что способ лепки неевропейский, более того, и материал не такой, каким обычно пользовались европейцы (там же). После убитого Дютру-Борнье в Матавери, где обнаружены черепки, жили губернаторы острова. А в прошлом здесь обитали пасхальцы и происходили важные весенние празднества.

Прослышав, что мы ищем такие образцы, в лагерь однажды пришел пасхалец Андрес Хаоа, с которым никто из нас прежде не сталкивался. К нашему удивлению, он принес тонкий черепок красной посуды ручной лепки, явно неевропейского происхождения. Тогда нам не пришло в голову, что черепок мог быть взят из пещеры, и мы стали допытываться, где Андрес Хаоа его нашел, обещая дополнительное вознаграждение. А он взял да отвел нас к Аху Тепеу, где, как потом выяснилось, один его приятель разбросал маленькие осколки, чтобы мы поверили Андресу, что они были найдены здесь. Но мы были предупреждены, и обман раскрылся. У этих осколков был свежий излом, и они точно совмещались с уже полученным нами большим черепком. Выходило, что у Андреса были еще черепки, однако он от досады, что его разоблачили, отказался говорить, где взял их на самом деле.