Еще одна интереснейшая деревянная фигурка явно пасхальского происхождения (фото 89 b, 90) была найдена в Трухильо, на северном побережье Перу, вкупе с местной керамикой и бронзой. В 1886 году два офицера итальянского флота подарили ее Национальному музею древней истории и этнографии в Риме. Привез ли кто-то из невольников это пасхальское изделие в Перу? Вряд ли мы получим окончательный ответ, ведь и эта вещица могла попасть на материк при более ранних контактах.

В январе 1864 года, через какой-нибудь год после наиболее губительного последнего набега перуанских работорговцев на Пасху, Эжен Эйро, член Конгрегации Святого сердца, сошел на берег острова и стал его первым европейским поселенцем. Сей на редкость отважный миссионер прибыл сюда через Таити; его сопровождали один житель Мангаревы и шесть репатриированных пасхальцев, присутствие которых, собственно, и позволило ему высадиться на острове. Местные жители показались Эйро настоящими дикарями: «Страшно глядеть на этих людей. Они ведут себя угрожающе, вооружены копьями, большинство ходит нагишом. Украшения из перьев, татуировки, дикие крики — словом, ужасный вид» (Eyraud, 1864, р. 54).

Островитяне не были расположены праздновать возвращение сородичей; репатриантам пришлось так же тщательно, как и самому Эйро, охранять свое имущество от покушений собравшихся на берегу. Последующие девять месяцев Эйро только и делал, что боролся с посягательствами на его особу и имущество. Он писал, что все пасхальцы воры: «Если кто-то из них крал меньше, чем другие, то лишь потому, что меньше предоставлялось возможностей».

Первый иноземец, обосновавшийся на Пасхе, Эйро заметил много такого, чего не видели другие посетители острова. Так, первую ночь он спал вместе с пасхальцами в одной из их хижин. В одном из писем своим принципалам он отмечает (там же, с. 59–60, 69):

«На рассвете мне прежде всего бросился в глаза небольшой домашний божок, на которого они почти не обращали внимания». Позднее он доносил: «…хотя у меня установилось с ними самое тесное общение, я никогда не видел чего-либо похожего на подлинные акты религиозного культа. Во всех домах можно увидеть много статуэток высотой около тридцати сантиметров, изображающих особ мужского пола, рыб, птиц и так далее. Несомненно, это идолы, однако я не замечал, чтобы они удостаивались каких-либо почестей. Иногда туземцы брали эти фигурки, поднимали их вверх и делали разные жесты, сопровождая это своего рода танцем и монотонным пением. В чем смысл этих действий? Сдается мне, они и сами толком не знают. Просто повторяют, не задумываясь, то, что делали их отцы. Когда спрашиваешь их, что это все означает, они, как и на вопрос об играх, отвечают, что таков обычай их страны».

Как уже говорилось выше, одна реи-миро с полной строчкой письмен острова Пасхи попала в Новую Зеландию до 1851 года. Однако обычные дощечки с письменами, кохау ронго-ронго, теперь впервые стали известны иноземцу (там же, с. 71): «Во всех домах можно найти деревянные дощечки или жезлы, покрытые разнообразными иероглифическими знаками; острым камнем туземцы гравируют изображения животных, которые не водятся на острове. У каждой фигурки есть имя, но судя по тому, как мало они могут сказать об этих дощечках, я заключаю, что упомянутые знаки, остатки примитивной письменности, ныне для них всего лишь обычаи, который они сохраняют, не задумываясь над его смыслом».

Эйро записал, что большие набивные куклы паина, о которых первыми сообщили испанцы, выносят на ежегодных весенних празднествах в Мата-вери, когда одного из островитян выбирают на год священным птицечеловеком. Но после этих важных религиозных церемоний сразу же возобновлялись пагубные межродовые усобицы. Снова все население острова предавалось грабежам и поджогам. «Сопровождаемый своими людьми, вождь, словно коршун, нападает на дома. Оттого и царит на острове крайне бедственное положение», — писал Эйро. В это же время достигли высшей точки его собственные затруднения. Он запер свое имущество в крепкую будку, которую сам же и сколотил из привезенных досок, однако еще до того большую часть его пожитков украл местный покровитель миссионера, Торомети, и сберечь оставшееся было чрезвычайно трудно. В этой связи у Эйро (там же, с. 133) можно найти интересные для данного труда замечания:

«Наступило время Матавери, и на острове стало замечаться некоторое беспокойство. Торомети вел себя все более подозрительно. Он предложил, чтобы я отдал ему остальное свое имущество — надо спрятать, говорил он, а то они собираются нас обокрасть. Поскольку эти люди никогда не доверяют друг другу, и не без основания, они постоянно думают о том, как отстоять и спрятать свое скудное имущество. Тайников же тут бездна. Весь остров пронизан глубокими пещерами, одни природные, другие искусственные, и с поверхностью они сообщаются лишь узким ходом. Нескольких камней достаточно, чтобы закрыть и замаскировать такой вход. Все население острова может мгновенно исчезнуть, укрывшись в этих подземных убежищах. Вот в такой тайник Торомети непременно хотел перенести для сохранности остатки моих вещей».

Эйро отказался, но Торомети с помощью своих родичей силой добыл ключи к его будке, и все, что можно было унести, поместил в пещеру, о которой не знали ни Эйро, ни соплеменники Торомети. Перед нами первое очевидное подтверждение существования подземных тайников, о которых догадывались еще испанцы сто лет назад.

Ограбленный Эйро искал спасения в другой части острова, но его быстро поймали и, в подлинном смысле слова, отнесли обратно. Заодно он лишился последней одежды и обуви; некоторые пасхальцы попытались даже украсить свои одеяния из лубяной материи листами из привезенных им религиозных писаний.

Проведя на острове девять месяцев и лишившись всех своих пожитков, Эйро в конце концов смог бежать на случайной шхуне. Но у него хватило мужества вернуться в марте 1866 года на Пасху; на этот раз его сопровождали отец Ипполит Руссел и трое уроженцев Мангаревы. С этой поры и возникло на острове постоянное европейское поселение; правда, пасхальцы еще раз изгнали миссионеров. Вскоре после вторичного приезда Эйро прибыли также отец Гаспар Зумбом и брат Феодул Эсколап. Пасхальцев убедили покинуть камышовые хижины и подземные убежища, и разбросанные по всему острову жители были собраны в двух селениях; большинство — в Хангароа. остальные — в Ваиху. Появились первые дома европейского типа, а также две небольшие церквушки. Эйро скончался на острове в 1868 году; незадолго до того было завершено крещение пасхальцев.

В 1866 году миссионеры привезли с собой овец, свиней, лошадей, коров, ослов, кошек, кроликов и голубей. Все эти животные произвели сильнейшее впечатление на жителей острова, где из млекопитающих водилась только крыса, а из домашних животных— лишь курица.

Эйро и его коллеги отнеслись к первобытному искусству без всякого интереса; не исключено, что языческие идолы и прочие изделия вызывали у них отвращение. Правда, Эйро сообщил своим принципалам, что во всех жилищах можно увидеть разные статуэтки и дощечки с иероглифическими письменами, по дальше на этот счет в письмах четырех миссионеров не говорится ни слова. Естественно, языческое наследие, которое Эйро видел в хижинах в 1864 году, не могло быть открыто перенесено в новые деревянные дома крещеных пасхальцев. Несомненно, часть дощечек и деревянных фигурок погибла в огне при введении христианства. Некоторые обожженные фрагменты нестандартных фигурок, хранящиеся в Музее Бишоп в Гонолулу, возможно, олицетворяют результаты разрушительной деятельности (фото 135 b, с). Полинезийский спутник патера Зумбома гордо доносил епископу Таити, что пасхальцы теперь топят кухонные очаги древними дощечками ронго-ронго (Jaussen, 1893, р. 12). Сами же пасхальцы рассказали У. Дж. Томсону (1889, с. 514): «Миссионеры велели сжечь все, что только удалось найти, они стремились уничтожить древние записи и искоренить все, что могло бы напоминать островитянам о язычестве и помешать их полному обращению в христианство». Нетерпимое отношение миссионеров к языческим изделиям искусства, столь дорогим сердцу владельцев, было для пасхальцев совершенно неожиданным и непонятным. Сотни лет все проявления местного искусства были тесно связаны с исконными верованиями и традиционными ритуалами. Глубокая вера в магию и ману вместе с обожествлением предков укоренилась в местном обществе не менее прочно, чем в любой иной части Полинезии или на ближайшем материке; однако нигде, как на Пасхе, природа не позаботилась о надежных тайниках, которые из поколения в поколение оставались неизвестными для других родов общины. Попытки первых миссионеров разом порвать все узы, связывавшие пасхальцев с миром сверхъестественного и с почившими родственниками, были обречены на неуспех на острове, пронизанном родовыми тайпиками и убежищами; недаром эти узы сохранялись еще и в нашем веке. Более того, подавление исконных верований могло лишь усилить интерес к подземным тайникам людей, стремящихся спасти наследие предков. Возможно, оно же побудило тех, кто еще знал магические предметы, увековечивать их в камне — ведь дерево могло и не сохраниться под землей. К тому же вера, которую привезли с собой иноземцы, оказалась непрочной — миссионеров изгнали с острова.