Атан Атан, все еще заметно волнуясь, проверил уму и сообщил, что мы можем рассчитывать на удачу. Все говорилось шепотом. Пищу разложили на зеленом банановом листе, и мне было предложено отломить куриную гузку и съесть ее вместе с куском батата. При этом я должен был громко произнести: «Хекаи ите уму паре хаонга такапу Ханау ээпе каи норуэго». Возможно, фраза эта основана на какой-то старинной ритуальной формуле, подправленной Атаном для этого случая, потому что пасхальцы потом не смогли перевести нам некоторые слова, которые они называли «старыми». Смысл же сводился к тому, что нам предстояло съесть приготовленное в ритуальной уму «длинноухих из Норвегии», чтобы можно было войти в пещеру.
Наши пасхальские друзья не знали, как мне следует поступить с косточкой, которую я держал во рту. Энрике знаком показал, что ее можно выплюнуть, но Атан Атан был против и попросил меня положить ее на банановый лист. Затем мне было предложено угостить всех остальных куском мяса и бататом; при этом каждый повторил рапануйскую формулу. Правда, фотографу плохо давались рапануйские слова, а Фердон съел угощение молча, предоставив мне произнести за него положенную фразу, но это наших друзей не смутило. Атан Атан заметно повеселел и прошептал, что можно спокойно угощаться дальше, аку-аку уже довольны, они видели, как мы ели в их честь. Нам полагалось только время от времени бросать через плечо обглоданную косточку и приговаривать: «Ешь, аку-аку». Когда остался лишь кусок батата, мне предложили размять его и рассыпать по земле. Откуда-то с жужжанием прилетела большая зеленая муха. Это было воспринято как добрый знак; Атан Атан сказал, что это поет аку-аку.
Ровно в полночь мы завершили ритуал уму такапу. Атан Атан попросил меня взять «ключ» и отвел шагов на пятнадцать-двадцать к западу. Здесь мы опять сели на корточки, и он предложил мне найти и открыть вход в пещеру. Земля кругом была ровная, никаких скал или выступов, сплошной песок с редкой сухой травой и россыпью мелких камней. Держа перед собой каменный череп, я должен был сказать: «Матаки ите ана кахаата май» — то есть: «Отвори дверь пещеры». Атан показал на неприметный камень, наполовину прикрытый сеном и песком; непосвященный ни за что не отличил бы его от других камней. Атан осторожно смел песок, и я увидел плиту величиной с небольшой поднос. Под плитой зиял вертикальный черный ход. Атан отодвинул четыре камня, на которых лежала плита, лаз стал пошире, но и то протиснуться в него было непросто. Выполняя указания Атана, я свесил ноги в лаз, опираясь на локти, потом повис на руках. В кромешном мраке я по команде Атана отпустил руки и приземлился на толстой, мягкой циновке из тоторы и луба. Атан подал мне фонарь и «ключ», потом сам спустился в пещеру.
При свете фонаря я рассмотрел сферическую полость немногим больше двух метров в поперечнике, с входным отверстием вверху. С одной стороны метра на два-три тянулся боковой ход в две вулканические камеры. На полу, почти под самым лазом, лежали на камнях два выцветших человеческих черепа; у одного из них зеленела плесень на лбу, челюсти отсутствовали, а на макушке чернел матаа — копейный наконечник из обсидиана. Чуть дальше лежал каменный череп (К-Т 1505, фото 196) вроде того, который я держал в руках (К-Т 1511, фото 197), но у него во лбу была одна ямка, а не две. Атан Атан шепотом сказал мне, чтобы я положил «ключ» рядом с этим «сторожем».
Мы шагнули в сторону, освобождая место для фотографа и Фердона. Затем в пещеру спустился Энрике, с любопытством осмотрел ее и живо вылез обратно. Эстеван Атан не стал спускаться (цв. фото XII, вверху).
В боковой нише мы увидели целый набор каменных изделий. Они были разложены вдоль стены на подстилке из камышовых циновок, на широкой подковообразной полке из булыжников. В пещере было чисто, пол покрыт свежим сеном. Несомненно, ее нарочно готовили для нашего визита. Атан Атан объяснил, что это сделала Таху-таху; она изжарила в уму съеденное нами угощение. Коллекция Атана насчитывала семьдесят один предмет, и каждое изделие представляло собой этнографическую новинку, воплощая весьма своеобразную художественную традицию. Кем бы ни был вырезавший их скульптор, он обладал богатым воображением. Среди мотивов были человеческие фигуры в разных позах, гротескные каменные маски, млекопитающие, птицы, рыбы, рептилии, беспозвоночные, чудовища, лодки, весла, сложные композиции и вещи, не поддающиеся определению (К-Т 1502–1505, 1511–1577; фото 187 с, d, 191 d, 194 d, 196, 197, 208 а, 212 с, 233 d, 234 d-f, 259 а, 262 с, 263, 265 с, 272 о, f, 273 b, 280 а, 296 а, b, 298 а, b). Лишь один мотив оказался знакомым, да и тот прежде был известен только в деревянной скульптуре — типичный тангата ману, птицечеловек с длинным клювом; выполненные в виде крыльев, руки его сходились на спине (К-Т 1525, фото 262 с). Интереснейшая черта этого изделия — вырезанные на широком клюве черточки и бугорки. Посмотришь сбоку — клюв как клюв, зато если взглянуть сверху, голова птицы превращалась в голову бородатого человека. Глаза одни и те же, но бугорки становились носом и ртом, а длинный клюв — развевающейся бородой старика, смотрящего вверх (фото 263). Лишь много позже, знакомясь с музейными образцами пасхальского искусства, встретил я вещь, где использован тот же прием. Речь идет о деревянном тангата ману в Ленинградском музее антропологии и этнографии (фото 38–39), доставленном в Россию еще до того, как под влиянием Салмона искусство на Пасхе приобрело коммерческий характер. Названные особенности принадлежавшего Атану Атану птицечеловека настолько специфичны, что между этим образцом и тем, который вывезли русские больше ста лет назад, до прибытия на остров миссионеров, должна быть какая-то связь. Одно из двух: либо птицечеловек Атана Атана изготовлен примерно в то же время, что ленинградский, либо он представляет собой копию неизвестной старой модели, все еще хранящейся где-то на Пасхе. Второе представляется менее вероятным, ведь другие копии не обнаружены, а образец из пещеры Атана Атана никак не производил впечатления нового.
Атан Атан признался мне, что некоторые изделия Таху-таху, с согласия его братьев, перенесла к нему из их пещер. Ведь он самый младший, поэтому его пещера куда «беднее» их тайников. Взяв в руки одну из его собственных вещей, изображающую узкое, удлиненное лицо с пышной бородой (К-Т 1503, фото 187 с), он гордо объявил, что эта каменная маска изображает короля Тики-Тики а Таранга. Странно было услышать такое объяснение от Атана, ведь Тики-Тики а Таранга — мифический персонаж, известный почти во всей Полинезии, за исключением Пасхи. Обычно его изображают как божественного «рыбака», который открывал остров за островом, извлекая их из небытия волшебной лесой (Heyerdahl, 1952, р. 241), однако имя это известно далеко не всем путешественникам, посещавшим другие части Полинезии. Но Тики-Тики а Таранга не упоминается ни в одном из известных пасхальских мифов, ни в одной из местных королевских генеалогий; трудно объяснить, откуда взял это имя Атан Атан.
Бородатую голову и все остальные скульптуры Атан считал цепными предметами, наделенными и наделяющими волшебной силой мана. Однако подлинное благоговение он проявлял только к двум настоящим черепам, принадлежавшим, по его словам, родичам, и к двум каменным черепам, которые он называл то «сторожами», то «полицейскими», то «ключами».
Пещера Атана Атана называлась Раакау; этим же словом на Пасхе обозначают одно растение, иногда луну. Он повторил, что первоначально тайник принадлежал Харе Каи Хива; Атан унаследовал его от отца. Когда он был мальчиком, за пещерой следила Таху-таху, она и теперь иногда приходит сюда ночевать, когда у нее тяжело на душе. Она — «чистильщица камней». Мы обратили внимание, что две скульптуры влажные, хотя в этом месте сверху не просачивалась влага. Сказали об этом Атану Атану, тогда он пробрался к стене и поднял покрытый зеленью камень. И объяснил, что в таких вот пещерах, с одним только лазом, особенно если лаз в потолке, застаивается влажный воздух, и дерево гниет, а каменные вещи время от времени приходится чистить, чтобы плесень не разъедала поверхность.
