А что случилось? Петя и случился!
Ленин стоит, Петя лежит на боку. Я, что называется, страдаю. А, главное, что делать? Ну, тупик! Хоть валетом с ним ложись и подыхай!
Чувствую: сейчас придет милиция, я этим самым местом просто чую. Когда она нужна, когда нас грабят-убивают, – нет ее. «Спасите, помогите!» Нет ее! А когда здоровый крепкий сон, и без них спокойно можно обойтись – они как здрасьте!
Вот, я так и знал! Они идут! Два блюстителя порядка:
– Расступись!
И что же они видят?! Это ж песня! Ленин стоит, вот как его поставили, с тех пор… Ну и Петя отдыхает на кровати. Здесь же, вот, с ногами в башмаках.
– Так, а что здесь происходит? – чтоб разжиться.
Не знаю, чем от Пети пахло, это ж лето, но деньгами там не пахло, это факт!
– Так, повторяем, что здесь происходит? – любознательные.
И Петя отвечает. Бурным храпом. А он недаром по фамилии Сурепка, он растение. Там же не с кем говорить, к тому же спящим!
Те – ко мне. Ну, что мне им сказать, что Петя пьяный?! Петю загребут. И куда я с этой долбаной кроватью?!
И ничего умнее не найдя, я использую вовсю свою смекалку:
– Шел я через Ленина…
– Ну, шел…
– Тут я вижу: человек лежит на площади, человеку плохо, на асфальте. И чтоб он еще не простудился тут у нас, сбегал я домой, а я тут рядом, ну, и приволок ему кровать. Не верите? Мне нечего скрывать, смотрите сами: вот она кровать, вот лежащий – это он, а вот он я! – все сходилось! – Зато теперь он точно не простудится!
Сурепка в этом пекле весь взопрел. Но, спящий, отчего-то просветленный! Нам так не спать! А может, что-то снилось…
Они видят – правда, я не вру: в наличии кровать, Сурепка, я. Они встряхнули головами, будто отгоняя наваждение. Жара дикая, но и милиция – она же не домашняя:
– Вы что, оба-два больные-нездоровые? – поинтересовались без затей.
А милиции у нас нельзя перечить, ну, никак, и я милиции ответил положительно:
– Мы – да!
Авторитетно так ее заверил.
И они брезгливо отошли. Толпа сама собою рассосалась. Ленин стоит, прямо под этим Лениным с рукой стоит кровать, а на ней без задних ног лежит калачиком… Ну и удружил ты мне, Сурепка!
Я вдовой при нем работаю вовсю. Уже качаю ту кровать, а он никак. И тут я понял: я же Петю – убаюкиваю!
Ситуация – врагу не пожелаешь!
Вдруг я вижу, вот оно! Семенит оно, мое спасение! Мой друг, с которым мы учились в прошлом времени, а друзья познаются в беде. Но о беде он… Нет, пока что не догадывается. Я, что есть мочи:
– Зеликсон! – кричу. – Сюда!
А он хороший чем? Он всем хороший. Вот только он своей фамилии стесняется, он своей фамилии робеет, потому что он у нас такой… Судите сами: Донецк, шахтерская столица, Зеликсон…
Я:
– Зеликсон! – я: – Зеликсо-оон!
А кроме шантажа мне ничего уже не оставалось!
Побледнел и прибежал, чтоб только тихо. Оглянулся и сконфузился. Он уже на все готовый, только чтобы я его не «Зеликсон». Я понял: этот – у меня уже в кармане…
Итак, мы, кажется, уже сгруппировались: Ленин, Петя, я и Зеликсон. Как невольник собственной фамилии. И Зеликсон интересуется Сурепкой:
– А это что за человек лежит в кровати?
– Так, он уже не человек, не отвлекайся! – говорю. – А теперь подняли! – вместе с Петей.
– С НИМ?!
– Нет, – отшутился я, – с тобой! – А он такой по росту коротышка, Зеликсон, ну а Петя – это просто глыба…
– Та как же мы его… Мы же от земли не отдерем!
Я:
– ЗЕЛИКСОН! – форсируя по звуку. Чтобы стало достоянием народа…
Ох, он сразу оказался расторопный! Мы впряглись в кровать через секунду. Оторвали от земли. Не сговариваясь, ахнули. Жилы вздулись, будто реки перед паводком, весной. Мы тут же постарели – и пошли. Я, как всегда, стараюсь впереди. А Зеликсон, он сзади убивается…
Как говорится, жизнь прекрасна, невзирая. А взирая, – это просто ужас! И Зеликсон тому живой пример. Такого наш Донецк еще не видел!..
Метров триста мы освоили за час. Зеликсон, он как-то сразу быстро выдохся. На светофор мы попытались пробежать, чтоб успеть. Рысью на последнем издыхании. Пружины под Сурепкою спружинили, и, подброшенный, он выпал на дорогу.
Господи, за что?! А сам не знаю! На дороге сразу пробка, все обросло машинами в момент. Начали Сурепку мы укладывать. Я ноги Пети, предположим, уложил, а вот голова Петра Сурепки… Из худосочных ручек Зеликсона она все время выпадала, не укладывалась.
Наконец, с трудом, мы погрузили. И при этом груз наш – не проснулся!
Путь ко мне казался бесконечным…
Вот он, наконец, и мой подъезд. Но злоключенья наши не кончаются. Кровать – в подъезд, мы так ее, мы сяк – она никак. У нее непроходимость, в общем, полная. От Зеликсона на лице одни глаза. Ой, куда ж его втравили?! Это ж надо?!
Я из последних сил ему скомандовал:
– Так, ставим на попа! А ну, немедленно!
Сурепка съехал самосъездом, будто с горки: оп! – он потягусеньки и, надо же, проснулся! На Зеликсона лучше было не смотреть. Я и не глянул. И он тут же испарился. Ну и друг!..
И мы уже с Петром, изрядно отдохнувшим, поперли на восьмой этаж (у нас без лифта: лифт у нас украли).
Еще на подступах к квартире, поднимаю голову – и вижу: поджидают! Нарисовались в лестничном проеме мои предки. Они готовы были ко всему, но не к такой кровати. Не к такой же! Что превышала все разумные пределы…
Кровать загромоздила всю прихожую, плюс беспардонно въехав спинкой в мою комнату…
Казалось, все уже, иди! Но Петр стоит и что-то не торопится.
Бабка тут же перешла к нему на «вы». А когда на «вы» – добра не жди:
– Ну все уже, идите-уходите! И так уже кровать! Но до утра…
А Петя жмется, будто хочет в туалет, и с такими, обостренными слезой, виноватыми собачьими глазами:
– А можно это самое?
Бабка не любила недомолвок:
– Что «а это самое», Сурепка?!
– Ну, чтоб это, мне опохмелиться тут сегодня… – лебезит. Бабка не любила эти нежности. И вырвала недоцелованную руку. – Умоляю! – и уже готов упасть ей в ноги. Еще чуть-чуть – и он заплачет, великан. У него синдром похмельно-абстинентный. Но бабка безучастна, как майская ночь в Рождество:
– Еще этого мне больше не хватало!
Конечно, Петя перебрал в своих запросах. И тут он так взглянул на нашу бабку, что его лицо преобразилось, и к ней вдруг Петя обратился официально…
А кстати! Это здесь немаловажно! У нашей бабки – это же фамилия! Есть разные фамилии на свете: скажем, Рабинович, Раппопорт, есть Айбиндер, а она у нас такая… Знаете, какая? Она носила гениальную фамилию – Розалина Аароновна Гринпис!
Ну и вот. Незаурядная догадка Петино лицо преобразила. Еще немного – и он стал бы привлекательным. И нашей бабке Петя заявляет:
– Мадам Гринпис! – я вижу: он дрожит. – Мадам Гринпис!
Бабка:
– Ну же, говорите, Петр Сурепка, я скоро как всю жизнь мадам Гринпис!
– Мадам Гринпис! – сейчас случится что-то. И точно! – У меня идея!
Бабка так высокомерно, неприязненно:
– Ну что еще?!
Чтоб общение скорее закруглить.
– Слушайте, а все равно она уже у вас! С доставкой на дом!
– Ну так что же? – бабка не въезжает.
– Так купите у меня! – как крик души. – Вот эту чертову кровать, уже купите! И с концами!
Бабка онемела. На секунду. Придя в себя, естественно, вскипела:
– Да она и даром нам! И даром! – и тут же глядь, как будто машинально, а матрасик неплохой, неплохой матрасик, не убитый. Да и кровать, серьезно, неплохая: ножки крепенькие, она еще нас всех переживет. – Она и даром! К слову, а за сколько? – и рукою ту кроватку приласкала.
Я и мама – мы оторопели. Но Сурепка, ему уже пора опохмеляться в самый раз:
– А сколько вам не жалко? – и сам аж трусится-дрожит, ему неймется.
– Ох! – бабка делано смутилась. – Я даже и не знаю, – она знала! Потому что тут же: – Петр Павлович Сурепка, в общем, так! Трех рублей, надеюсь, вам довольно?
То был не сон. И Петр, еще не веря:
