— Я подожду здесь, — ответила она. Как только он вышел, чтобы позвонить в гараж, с откровенным любопытством она окинула взглядом квартиру. Комнаты были большими и удобными, с мягкими диванами вокруг низкого квадратного журнального столика, гибкими итальянскими напольными лампами из нержавеющей стали с черными металлическими абажурами, вращающимися вокруг своей оси. Квартира имела современный и дорогой, но какой-то нежилой вид. «Здесь не хватает немного беспорядка, — подумала она, — и несколько смятых подушек на диване. Но хороший дворецкий никогда бы не позволил этого».

Она заглянула в столовую, где двенадцать стульев окружали блестящий полированный стол, который годился скорее для конференц-зала, и наконец, в кабинет Карриера, а потом еще раз вернулась в спальню. Именно здесь она впервые почувствовала тревожное волнение. До этого момента она все время спешила и думала только о том, что самолет долго кружил над аэропортом из-за дождя, что ей нужно быстро принять душ и переодеться, чтобы не заставлять Карриера ждать. Но сейчас, разглядывая его бюро из черного дерева и ночные тумбочки около широкой кровати, покрытой белым с черным стеганым одеялом, она поежилась от предчувствий перемен в ее жизни.

В этот момент вернулся секретарь и сообщил, что машина ждет внизу. Она направилась к дверям.

Карриер был уже там, когда она приехала, и разговаривал с метрдотелем, хотя маленькое помещение перед залом было забито промокшими шумными группками людей, ожидающих, когда освободятся столики.

— Как раз вовремя, — улыбнулся он ей, когда она подошла к нему. Взяв ее за руку, он поцеловал ее в щеку. — Мы не смогли бы больше сдерживать толпу.

В мгновение ока они уже сидели в кабинке, обитой красной кожей, в зале таком же красивом, как и картины на стенах, — Вы чудесно выглядите, — сказал он, беря ее руку в свои. — Я все думал, вдруг вы передумали и не приедете.

— Мне это даже в голову не приходило, — откровенно ответила Лора. Она с интересом осматривалась вокруг, а Карриер, заказав вино и блины с икрой, ждал, когда она повернется к нему и наверняка с восхищением сообщит, что здесь шикарная обстановка, много звезд и других знаменитостей, которых она узнала, и что она очень рада оказаться в Нью-Йорке вместе с ним.

Когда она заговорила, он наклонился вперед, чтобы услышать ее среди многоголосья посетителей и звона серебряных подносов о фарфоровую посуду.

— Я не представляю, как я смогу лечь с вами в постель, — задумчиво проговорила она. От удивления он едва не подпрыгнул.

— Почему это? — спросил он, сразу почувствовав раздражение, что сказал это голосом хилого подростка, а не мужчины, который привык, чтобы ему подчинялись.

Она улыбнулась, и он понял, что она знает, о чем он думает.

— Вы совсем недавно согласились поддержать меня в приобретении отеля. И я испытываю к вам чувство благодарности.

Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Мне не нужна ваша благодарность. Я делаю это, надеясь, что буду иметь с этого деньги. Послушайте, что я окажу. — Он наклонился к ней. — Я любовь не покупаю. Я никогда не опускался до этого. Я не верю в детские сказочки, что проститутка — лучший учитель для молодого парня. Я всегда был уверен, что сам смогу найти себе женщину любого возраста. Я делаю только то, что мне нравится, и делаю это честно. Я никогда не торгуюсь.

— Я не хотела оскорбить вас, — не извиняясь, сказала Лора. Она взглянула на его руки, которые все еще сжимали ее. Пальцы его рук были короткими и очень сильными. Затем она подняла голову и встретила его тяжелый взгляд. — Я знаю, что никакой сделки здесь нет. Но со стороны может показаться, что есть.

— Кому? Никто ничего не знает о нас с вами.

— Но я-то знаю. Это важно для меня, а не то, что подумают другие.

— Но я думал, что вы знаете меня лучше.

— Я не о вас волнуюсь. Неужели вы не понимаете? Я стараюсь разобраться в своих собственных чувствах — где благодарность, а где влечение к вам.

Вновь в его глазах мелькнуло удивление.

— Это не имеет значения. Мне нужны вы. И я не спрашиваю себя почему. Я найду на это ответ в нашем общении. Если же не найду, значит, наши отношения не продлятся долго. Но я уверен, что так не случится.

Они вынуждены были прервать разговор, когда подошел официант в зеленой русской косоворотке и, разлив по бокалам вино, стал раскладывать тонкие блины с икрой и сметаной на большие тарелки, в которых отражались яркие огни люстр в зале. В этом знаменитом ресторане ничего не делалось тихо и незаметно; это был зал, в котором и еда, и люди были выставлены напоказ и запоминались надолго.

Карриер не сводил глаз с Лоры:

— Вы приехали в Нью-Йорк потому, что поняли, что нам пора начинать.

Она согласно кивнула, вспомнив, как она поежилась у него в квартире от предчувствий.

— Да, я поняла это. Но я не была уверена…

— Из-за чувства благодарности ко мне? Или из-за человека, которого вы пытаетесь забыть?

— И то и другое.

Лора смотрела ему прямо в глаза. Она не спрашивала, откуда он все знал; проницательный человек мор догадаться, что у нее было прошлое, которое она хотела забыть. Потом она улыбнулась.

— Но перевешивает чувство благодарности.

Он тоже улыбнулся, удивляясь ее находчивости. Он приподнял ее руку и поцеловал.

— Я обещаю вам, что мы оставим бизнес и старые увлечения за дверями нашей спальни. Я постараюсь сделать так, чтобы вы забыли и то и другое. Вы будете доедать икру или мы уже уходим?

Лора гортанно рассмеялась. Все-таки приятно подчиняться необыкновенной самоуверенности Карриера, как будто проваливаешься в мягкие диванные подушки, которые обволакивают тебя, поддерживают и заглушают отголоски внешнего мира.

— Вы не будете возражать, если мы немного задержимся? У меня совершенно не было времени поесть, и я умираю с голоду.

Он засмеялся вместе с ней. Но ее лицо вдруг стало серьезным.

— Тем более что мне надо поговорить с вами. Многое хочется забыть, но я хочу, чтобы вы знали, что именно.

— Я это тоже хочу знать, но не сегодня. Вы не против? Сегодня мы начинаем новые отношения. Мне бы не хотелось начинать их с прошлого.

Это была отсрочка.

— Как хотите. Но мы должны поговорить на днях.

— Завтра или в воскресенье.

Молча они подняли свои бокалы и чокнулись, потом принялись за еду. Карриер рассказал ей о Нью-Йорке, в котором вырос, описывал места, которые давно изменились, рассказывал анекдоты о своих соседях, которые приглядывали за ним, когда его родители работали. Он всегда был предоставлен сам себе, и Лора начала понимать, откуда в нем потребность главенствовать: единственный путь чувствовать себя уверенным в мире, где никто не обращает на тебя внимания, — самому управлять своей жизнью и знать, что все, что с тобой происходит, случается потому, что именно ты хочешь этого.

Наконец они доели блины, допили вино, и так как лимузин с шофером ждал их прямо у ресторана, через несколько минут они уже были у него дома.

Он обнял ее, как только за ними закрылась дверь, и они сбросили свои плащи на пол.

— Ты знаешь, когда я впервые захотел тебя? — Он поцеловал ее, крепко прижимая к себе, языком лаская ее рот. — В наш первый завтрак в отеле. — Его губы касались ее, когда он говорил. — Все то время, что мы сидели за столиком, ты непрестанно оглядывала ресторан, чтобы убедиться, что все в нем нормально. А я хотел сжать тебя в объятиях и заставить обратить твое внимание на себя. Я хотел, чтобы ты поняла, что я более интересный, чем этот чертов отель.

Смех Лоры был глубоким и низким. Она притянула его голову к себе и поцеловала его так же жадно, как до этого он целовал ее. Прошло много времени с тех пор, как она целовалась с Полем в последний раз. После того как они расстались, у нее не возникало желания любить снова. Но при первом прикосновении губ Карриера это желание вспыхнуло в ней с новой силой. Ей захотелось, чтобы ее снова любили и сжимали в объятиях.

Она как бы раздвоилась: мысли о прошлом еще не умерли, а она уже жила человеком, который сжимал ее в своих объятиях. Лора хотела чувствовать прикосновения, слышать голос Уэса Карриера, вдыхать легкий запах его лосьона после бритья, ощущать мягкую ткань ею пиджака и сокрушающую силу его поцелуя. Пружина, которая сдерживала ее, выпрямлялась внутри ее, тело становилось невесомым и податливым, уступая ласкам его настойчивых рук и губ, разрушающих стены, которые оставались неприступными в течение двух лет.