— А ты женился, — утвердительно произнесла она.

— Да, я не думал, что ты знаешь об этом.

— Моя подруга Джинни Старрет сказала.

— Я ее не знаю.

— Она знает Ленни.

Все эти имена, все эти события, все они неразделенные. Они были чужими.

— Ты очень красива, — сказал Поль, пытаясь найти путь к отступлению. — Ты всегда была прелестной, но сейчас ты еще более…

Ему хотелось сказать ей, что она выглядит более холеной, более далекой и холодной, но не смог. Вместо этого почти беспомощно он произнес:

— Ты постриглась.

Она улыбнулась в ответ на очевидность его комментария.

— Очень давно. Мне хотелось изменить свою внешность.

— Ты и выглядишь. Ты…

— Мне хотелось быть другой.

— Это сделает время. Она кивнула:

— Я не помню, когда сделала это. Я покидала Бостон, и все, кого я любила, отвернулись от меня. И я совсем не хотела быть собой. Это было слишком больно.

— Бог мой, — Поль наклонился к ней, протягивая руку. Ему хотелось обнять ее и держать в своих руках. Это было не просто сексуальное желание, нет, просто ему хотелось чем-то успокоить ее, утешить ту боль, которая чувствовалась в ее внешне спокойном голосе. Он уже почти чувствовал ее тело в своих руках, почти дотянулся до нее, но она охладила его, не заметив его прикосновения.

— Бритт сказал, что ты делаешь о нем фильм. Я не знала, что ты интересуешься этим… — Но тут же она прикусила язык. — Ты забросил фотографирование?

— Может быть, я когда-нибудь вернусь к фотографии, но сейчас меня полностью захватило кино. Это такая свобода, такая жизнь, о которой раньше я даже не догадывался. Ведь я могу в маленьком пространстве создавать целые миры, воспроизводить целые жизни…

Она посмотрела на него, и он тут же вспомнил, как было хорошо тогда, несколько лет назад, когда можно было рассказывать ей о своих мыслях и знать, что его обязательно поймут.

— Лора, создавать такие жизни — это удивительная вещь. Движение и покой, диалоги и молчание. Все это казалось таким неясным — по крайней мере, до тех пор, пока я не осознал, что можно использовать противоположности, показывая различные стороны человека или сцены, ту убийственную логику, признаваемую людьми, их иррациональное поведение, которому они следуют, когда им в голову приходит мысль, что нечто правдиво или ложно.

Затем наступила долгая тишина. Лора в изумлении поглядывала на Поля, вспоминая увлеченность, звучащую в его голосе. За все то время, что знала его, она никогда не замечала жившую в нем страсть к творчеству. Оуэну это понравилось бы, пришло ей в голову. Он сказал бы: «Я был прав, считая, что этому мальчишке лишь требуется некоторое время».

Но потом в ней опять всплыли последние слова Поля, они как бы повисли в воздухе между ними. Казалось, что они не смогут оторваться от своего прошлого, независимо от темы разговора, оно продолжает их опутывать.

— Расскажи мне о своих отелях, — произнес он наконец, — как ты приобрела их?

— Деньгами других.

— Один из первых уроков Оуэна, — Поль улыбнулся. — Тебе это нравится?

— Быть в долгах?

Он усмехнулся:

— Владеть отелями. Управлять ими. Теперь их улыбки встретились.

Лора быстро отвела взгляд, потом снова повернулась лицом к нему. Теперь оно было спокойно.

— Мне это очень нравится. Будто у тебя четыре прекрасных дома, по правде говоря, они еще не настолько прекрасны, но очень скоро такими станут.

— Ты их все модернизируешь?

— Мне не остается ничего другого. В них нечего сохранять, кроме фасада и чудесных вестибюлей. Пожалуй, еще коридоры: они существенно шире, чем те, которые строят теперь. Все остальное… У Оуэна были задумки, ты ведь знаешь. Целые годы мы работали над ними.

— Я знаю, — тихо ответил Поль.

— Они великолепны. Я немножечко их расширила. — Она усмехнулась: — Иногда значительно, но я полностью увлечена волнением от этих забот.

— Сейчас расширяешься?

Она рассказывала ему об отелях, о том, что она пытается сделать их, насколько это возможно, похожими на собственные дома, а потом стала рассказывать о людях, нанятых ею на работу, о тех, с кем она вместе работает. И было совсем неважно, что он принадлежит к семье Сэлинджеров и частью те, с кем она собирается управлять отелями, тоже принадлежали этой семье.

— Тебе нравится Нью-Йорк? — опять задал вопрос Поль.

— Я думаю, он мне нравится. Он уже почти полностью изменил меня. — Она снова улыбнулась. — Я стала быстрее говорить, стала быстрее двигаться, я даже стала быстрее дышать. Часто я прохожу вниз по улице, обгоняя людей, особенно во второй половине дня, во время ленча, когда почти все выходят на улицу, и частенько ловлю себя на мысли, что если что-то не происходит в Нью-Йорке, то это не происходит нигде. Тогда я ищу причину на пару деньков отправиться в Чикаго. У меня нет никакой возможности выяснить, нравится ли мне это или нет. Я не могу выкроить время задуматься над этим. Ты же знаешь, я выросла здесь, — при этих словах в ее голосе прозвучал вызов и пренебрежение, но он, казалось, не заметил этого, — а теперь все кажется настолько незнакомым, как будто я вовсе и не бывала здесь раньше. Когда-нибудь я найду время, чтобы ознакомиться с этим местом, но сейчас большую часть времени приходится проводить на работе.

— И это все, чего ты так хотела? Когда Оуэн обучал тебя гостиничному бизнесу, когда тебе хотелось быть владельцем хотя бы одного отеля, ведь это все, на что ты надеялась?

— Много больше. В этом есть что-то особенное, Поль. Чувство, что это твои собственные дома, в которых двери всегда открыты, и возможность замечать, что людям они нравятся. Знать, что я могу сделать их счастливыми и им будет очень уютно, дать им то, что им нравится, и то, что они запомнят. А потом, когда я вижу, что они возвращаются потому что помнят меня, потому что им хочется вернуться, я испытываю огромное наслаждение.

И смутившись, она схватилась рукой за лицо:

— Мне кажется, нам следует вернуться.

— Тебя ждут?

— Нет, — потом, не захотев, чтобы он узнал, насколько она одинока, она добавила: — Не этим вечером. У меня есть человек, с которым мы проводим массу времени, но на этой неделе он уехал из города… Но ведь твоя жена начнет интересоваться, где ты.

— Скорее всего, она не хватится меня до тех пор, пока не наступит время садиться обедать.

Лора внимательно посмотрела на него, ее лицо было бесстрастным.

— Чем занимается твоя жена?

— Она фотомодель. В основном работает в журналах. Она очень хороша.

— Тогда, возможно, я видела ее, не зная, кто она такая. Все это кажется таким странным. У вас есть дети?

— Нет. Эмилия не хочет… — Он на время замолчал, с неохотой показывая, будто жалуется. — Она полностью отдается своей карьере. Я думаю, это была неплохая идея. Лора, есть несколько вещей, которые я хотел бы сказать тебе…

— Расскажи поподробнее о своих фильмах, — попросила она. — Ты работаешь с кем-нибудь?

— Мой партнер Ларри Голд.

— Голд? Ты ведь знаешь его с колледжа?

— Да, как странно, что ты это помнишь.

Лора покачала головой. У нее не было никакого желания показать ему, что она помнит все, что было у них в прошлом.

— Расскажи мне о нем.

— Он делает коммерческие передачи на телевидении, но мы организовали отдельную компанию для документальных фильмов. — И он рассказал ей абсолютно все, начиная с того дня, когда он первый раз поговорил с Ларри о том, что хочет оставить фотографию, о провале их первого фильма и потом об идее создания фильма о Бритте Фарлее. — Он изумительно подходит для моей задумки — показать тайное лицо, скрывающееся за всем известным, или спрятанную сцену, находящуюся за той, которую видит каждый. — Он легко отвечал на задаваемые Лорой вопросы, и полностью поглощенные друг другом, они медленно сближались.

— А Лос-Анджелес? — продолжала спрашивать она. — Тебе там нравится?

— Не знаю, я чувствую то же самое, что и ты в Нью-Йорке: у меня совсем нет времени задуматься об этом. Это прекрасно и отвратительно, и все находится в этом промежутке. Это волнующе и следовало бы уделить этому внимание, но я не делаю этого из-за того, что слишком занят, а Эмилии это неинтересно. Я много думал о том, как мы вместе…