По миру ходит великое множество отчаянных людей, не знающих, как сбыть «черное» золото.

Барракуда рылся в хозяйских вещах, изобличающих Севостьянова, и ничего не находил. Он внимательно перелистывал книги (интересно, зачем ему книги?), старые блокноты, заглядывал в вазы (с наслаждением разбивая рукояткой ножа те, у которых горлышки были слишком узкими), рылся в белье, выдвигал ящики шкафов и письменного стола, вспарывал обшивку кресел и дивана. Номера если и были написаны, то их Севостьянов наверняка носил с собой, и в этом отношении Барракуда почти не надеялся на удачу. Несмотря на броские импортные наклейки, соблазнявшие налить и выпить, к содержимому бара он не притронулся. Усмехнулся, представив на своем месте тех, чьими услугами предпочитал пользоваться Севостьянов: уж они бы своего не упустили, никакие запреты не заставили бы их устоять перед этим изобилием. Но Барракуда был профессионалом и знал, что несколько капель зелья способны внести коррективы в выверенную до мелочей программу, а никакой импровизации он не признавал.

Наконец, ему попалась вещь, которая если и не являлась прямой уликой, то, по крайней мере, настораживала. Из старой, зачитанной до дыр книги академика Ферсмана выпала фотография размером со школьную тетрадь. Групповой портрет на фоне зарайского особняка, сделанный летом «поляроидом» Пименова, который он привез из турне по Италии вместе со своей новой любовницей. Но вот ее-то, Киреевой, на фотографии и не было. Были Гольдин, Адамов, Кропоткин, были ныне покойные Махров и его палач Чалый, пьяный от счастья и вина Язон со своими аргонавтами, голая масса каких-то девиц. В фигуре на углу особняка, повернутой к объективу спиной, Барракуда узнал себя. Киреева же была аккуратно вырезана ножницами вместе с частью старого клена и резным фронтоном.

Зачем?.. Уж не в ладанку ли, не в перстень-печатку ли решил вправить ее образок тайно влюбленный? Как бы не так!.. Находку Барракуда спрятал под пиджак, к кобуре поближе — кто знает, где и у кого обнаружится недостающая часть.

В кармане тоненько пропищала складная трубка радиотелефона, позволявшего работать в эфире, не опасаясь прослушивания, — подарок из Франкфурта.

— Говори!

«Подъехал к «Авиамоторной», «девятка» направляется по Энтузиастов, сам идет к метро».

— Двое — за ним, «волжанку» — за Журавлем. Не потеряйте! Держите связь.

«Понято…»

Хитрит, хитрит Алик. Уже хорошо. Чего бы ему хитрить, спрашивается, когда бы все было чисто?.. Барракуда взял из серванта статуэтку балерины, многократно склеенную и покрашенную серебрянкой, — не понятно, какую ценность имела она для хозяина. Коротко взмахнув ножом, Барракуда отсек ей голову. Гипс. В самом деле — гипс. В запертом на ключ потайном ящичке под столешницей — старый, должно, с войны еще, «вальтер» без патронов. Такой же бесполезный, как гипсовая балерина. Четыре сберкнижки в разных местах на четырнадцать с половиной миллионов. Барракуда сунул в задний карман брюк ту, что была оформлена на предъявителя. Сумма невелика — шесть из четырнадцати, да тоже на дороге не валяются… Должна, должна быть в квартире наличка! Роскошно живет Алик, с размахом. Всех денег с собой не унесет, и в сберкассы по каждому пустяку бегать не станет. А значит — здесь, в доме!..

Обыскав все, что было можно, Барракуда опустился в кресло. Взгляд его задержался на панно из соломки, размером 30x40, вставленное в металлическую рамку под стеклом. На панно был изображен разведенный мост над Невой, за которым открывался вид на Петропавловскую крепость. «Тоже мне, ценитель искусства!» — усмехнулся Барракуда и тут же подумал, что едва ли Севостьянов стал бы покупать панно сам — уж больно не вязалось это ни с его образом жизни, ни с обстановкой квартиры. Скорее всего, это чей-то подарок, а значит… Значит, на обороте может быть дарственная надпись. Не сводя с картинки взгляда, он подошел и попытался снять ее со стены. Она была прикреплена намертво. Тогда Барракуда рукояткой ножа разбил стекло. Послышался… металлический звук. Вспоров картинку, он обнаружил за ней дверцу вмонтированного в стену небольшого сейфа.

Грабителем Барракуда себя не считал, но зачем нужны ценности потенциальному покойнику?..

В кафе у Круглого пруда работал давний приятель Евгения Влад Бойко. В прошлом классный боец, он и сейчас натаскивал ребят в спортклубе «Гонг». Питомцы его в основном расползались по несложным «охранкам» типа баров, кафешек и валютных киосков, не гнушались и стройками — была бы копейка для поддержания штанов, а все остальное время отдавали тренировкам. Изредка с позволения Влада (позволением считалось, если в конце тренировки он не говорил: «Не высовывайся — убьют!») появлялись на подпольных тотализаторах. Выходили оттуда, как правило, основательно помятыми, зато с карманами, полными денег. И если что-то оставалось после залечивания ран, кутили напропалую, спеша жить. Иногда в клуб заглядывал и Евгений, помогал приятелю по старой памяти, свежим глазом подмечая огрехи в подготовке наиболее опытных бойцов. С мастером третьего дана считались и с каких-то пор (Евгений и сам не заметил, с каких) величали исключительно на «вы».

Знакомых лиц было не густо. Впрочем, как и незнакомых — понедельник, он и в Измайлове понедельник. Влада о предстоящей встрече Евгений предупреждать не стал, переговорил накоротке, заказал бутылку минеральной воды и, застолбив столик в давно облюбованном углу, вышел прогуляться. Он знал, что Влад присмотрит и, если клиент вздумает прийти сюда с архаровцами, непременно подключится. Вдвоем они им разыграться не дадут. На тот же случай, если его попытаются прихватить с валютой на обратном пути, в кармане плаща лежал «Глок-17» с оснащенной пластиковой обоймой.

Евгений был уверен, что до подобных разборок дело не дойдет — и деньги невелики, и от той, которая интересовала клиента, осталась разве что пуговица на асфальте где-нибудь в окрестностях Москвы. Он закурил и не спеша пошел по аллее к входу в метро, желая убедиться, что клиент прибудет оговоренным по телефону путем и не притащит с собой подручных.

Барракуда пересчитал деньги. Семь тысяч долларов ровно. Два аккуратных, размером с зажигалку, слитка золота. В черном велюровом мешочке — большой, граммов в сто, алмаз и пять бриллиантов.

«Не удержался, падло!» — улыбнулся Барракуда, разглядывая бриллиант на свет.

Снова запищал телефон.

«Вышел на «Шоссе Энтузиастов», направляется в Измайловский парк. Журавлик оставил тачку напротив конно-спортивной базы, сам идет за ним на расстоянии двухсот метров».

— Ну и держите их, один — Журавля, двое — Алика, — лениво отозвался Барракуда, пробуя твердость алмазной грани на оконном стекле. — Оставайся на связи, Питон…

Когда Севостьянов вошел в полупустое кафе, Евгений уже сидел за столиком, свободно откинувшись на спинку деревянного стула и попивая холодную минералку. Взгляд Севостьянова был настороженным и злым. Он осмотрел помещение, равномерно залитое красноватым светом бра, расположенных по периметру, встретился глазами со Столетником и, ничего не заказывая, направился к нему. Буркнув что-то вроде приветствия, сел на стул. Руки держал в карманах, ежась будто от холода. «Ну, что там у тебя еще? — всем своим видом давал он понять: — Давай, излагай и разбегаемся!»

— Минералочки? — любезно предложил Евгений. («Кажется, он рассчитывал на жлоба. Будем его и разыгрывать».)

— Спасибо, не надо.

Евгений достал «Кэмел», заглянул в пачку — оставалось всего три штуки. Курить не стал и Севостьянову не предложил, спрятал сигареты в карман.

— Нельзя ли перейти к делу? — поторопил Севостьянов.

Евгений решил одним ударом умерить его раздражительность:

— Спешите проводить товар?

— Что?..

Уточнять не было смысла — Севостьянов преобразился в одну секунду, не сумев скрыть испуга. «Штришками его, штришками, — выбрал тактику Евгений. — Коротенькими такими штришочками, ничего лишнего, только то, что входит в прейскурант».