Его дело — следить за Киреевой. И только! Ничего больше!

Двое охранников, увидев подъезжающую машину, ворота открывать не спешили. Ждали условного сигнала. Шаров трижды мигнул фарами: свои.

«Мерс» влетел во двор, развернувшись, задом сдал к гаражу.

Барракуда выволок из салона бесчувственную Кирееву, кивнул напарнику: «Со мной!»

— Загони в гараж и осмотри, — приказал он подбежавшему охраннику.

Тот глянул на разбитое стекло задней дверцы, провел лучом фонарика по простреленному кузову и присвистнул.

Оставив Шарова с Киреевой в гостиной. Барракуда поднялся наверх к Язону. Шеф сидел в махровом халате поверх белой рубахи и курил «Гавану». Барракуду встретил молча, посмотрел в глаза долгим, напряженным взглядом. Заметил кровь на щеке и усмехнулся.

— Она тебя поцарапала, что ли?

— Осколком стекла задело, — устало уточнил Барракуда и зло добавил: — А может, и пулей.

В пиковые минуты Язон становился раздражающе немногословным. Предпочитая слушать, проигрывать ситуацию в уме, пытаясь предсказать ее развитие. Барракуда эту его особенность знал и чувствовал, когда нужно продолжать, а когда стоит подождать наводящего вопроса.

— Неплохо, — отвечая каким-то своим мыслям, произнес Язон. — И кто же?

— Рэмбо!

Как ни старался Язон сохранить видимость спокойствия, но на этот раз скрыть изумления не смог. Лицо его, обычно не выражавшее никаких эмоций, вытянулось, в воздухе повис немой вопрос.

— Рэмбо и еще какой-то хмырь с автоматом. Не то Кирееву пытались отбить, не то всех разом прикончить.

— В городе?

— На шоссе. Километров пятнадцать отсюда.

— Рэмбо — гэбист! — засмеялся Язон нервно.

— Рзмбо — «угол», причем рядовой. Но продажный, как и все они.

— Ты его выбирал.

— Его Алик выбирал. У них свои дела, я за него не в ответе.

В иное время Язон не преминул бы поставить его на место, но в связи с последними событиями сводить счеты с Барракудой опасался — он мог пригодиться больше всех остальных, вместе взятых.

— Садись, Андрюша, — соизволил он сказать наконец, указывая глазами на кожаный диван. Сам достал бутылку пива из бара-холодильника, сам откупорил и протянул Барракуде. — Кто второй?

— Не разглядел. Некогда было. Если бы Киреева не вырвалась и не побежала, взял бы его живым, заразу. Тогда бы все прояснилось. А теперь разве что Господь Бог узнает, что он за гусь.

— Но не «армян», случаем?

— Да нет, того бы я и в темноте отличил, запомнил крепко.

Язон затянулся, помолчал. Нужно было идти вниз, но это оказалось выше его сил. Со Светланой он прожил год, полюбил, как ему казалось, и вот теперь… Оттягивая время, он набрал номер Севостьянова. Трубку никто не снял.

— Ну, что будем делать, Андрюша? — спросил он, хитро прищурившись. — Завтра ведь отправка. Не выясним, кто за этим стоит и что им известно, обогатим государство Российское, а сами по миру пойдем. Не хочется пиво-то немецкое на калымский чафан менять, а?

Барракуда отпил глоток ледяного пива. Тон Язона, ласковое обращение, вибрация пальцев на подлокотнике, блуждающий взляд — все говорило о его растерянности. Таким Барракуда его еще не видел, однако с советами решил повременить, зная переменчивость настроения шефа. Даже сейчас, в этой почти панической тираде он улавливал угрожающий подтекст.

Никого другого, кому было бы доверено так много, включая ою собственную жизнь, рядом с Язоном не оказалось, сейчас из него можно было вить веревки, запрашивать любую сумму, и всякая прихоть была бы удовлетворена без промедления. Барракуда отлично понимал, что именно этого — условий и просьб — ждет от него хозяин. Но он был мудр по-своему, мудр и хитер, а потому продаваться не стал. Играть нужно было по-крупному. Момент отчаяния следовало использовать, чтобы дать понять окончательно: ты без меня не справишься, и заменить меня нельзя ни сейчас, ни завтра, ни в отдаленном будущем. Барракуда считал себя мастером и требовал оценки своего мастерства. Прозябать в услужении, подобно Чалому, он не собирался. Удовлетворение же его амбиций могло быть выражено лишь в признании равенства, и только сейчас, иначе в случае провала Язон испарится, проведет остаток бренной жизни за бугром и едва ли когда-нибудь вспомнит того, кому не раз был обязан своим спасением. А он… Что будет с ним, Барракудой? На что списать все эти годы преданного служения, какими бы суммами ни исчислялись подачки?

Барракуда молчал, предоставляя самому Язону оценить это молчание. И шеф его понял.

— Чего ты хочешь? — спросил он напрямую заметно упавшим голосом.

Барракуда на него не смотрел. Молча допил пиво, поставил бутылку на полированную крышку письменного стола.

— Гарантий, — сказал он твердо.

— И в чем они?

— Вам решать.

— Я подумаю, — выдержав долгую паузу, подвел черту Язон.

И тут прозвучало то, что в другое время могло стоить Барракуде места, причем не в АО у Язона, а под солнцем.

— Я тоже, — он посмотрел в застывшие зрачки хозяина.

Игра в гляделки кончилась его победой.

— Ну, хорошо, — согласился Язон, отводя взгляд. — На этой неделе уедем во Франкфурт. Если хочешь, можешь оставаться там, работой я тебя обеспечу. Там же положу пять процентов от стоимости переправленного груза.

Барракуда улыбнулся.

— Пятьдесят, Валентин Иванович, — сказал он тихо и вкрадчиво.

— ???

— Пятьдесят. И не груза. А той части акций, которыми владеете вы.

Такое Язону не могло привидеться и во сне. Вслед за подобным соглашением должен был последовать брудершафт. Они становились партнерами.

— А срок ты со мной разделить не хочешь? — горько усмехнулся он, предчувствуя поражение.

— Вам срок не грозит, Валентин Иванович. Вы это прекрасно знаете. Так вот, я хочу, чтобы он не угрожал и мне.

— Ты что-то знаешь?

— Догадываюсь. Но для начала стоит поговорить с леди.

Язон встал, снял халат. От его желания уже ничего не зависело. Нужно было выбираться из проруби, пока течением не затянуло под лед. А для этого все средства, хороши.

Так или иначе, разговора с той, которая была для него так дорога еще вчера, а сегодня безнадежно потеряна, не избежать. Тяжело ступая вслед за Барракудой по скрипучим тяжелым ступеням, Язон вдруг подумал, что с сегодняшнего дня в жизни его начался период, название которому — старость.

«Леди» сидела на табуретке возле подоконника, пристегнутая наручником к батарее. Тушь, размазанная по красному, разгоряченному лицу, удлиняла разрез ее глаз, ноздри зло раздувались, от чего в профиль она была похожа на лису, окруженную злыми волками. На пришедших не взглянула, лишь слегка наклонила голову и развернулась на полкорпуса к окну.

— Сними браслет, — тихо сказал Барракуда Шарову.

Освобожденная рука повисла плетью. Шаров повернулся к Барракуде, прижимая к подбородку окровавленный платок. Тот улыбнулся, кивнул напарнику на дверь.

Остались втроем. Язон прошел за длинный дощатый стол с накрахмаленной скатертью.

— Извини, что не дал выспаться, — сказал он, выдержав паузу. — Уж больно не терпится послушать о твоих ночных приключениях.

Она не отвечала и по-прежнему не поворачивала головы в его сторону.

— Светик, у нас очень мало времени, — извиняющимся тоном заговорил Язон и щелкнул крышкой карманных часов. — Если тебе трудно говорить, Барракуда поможет.

— Скоты! — наконец сквозь зубы сказала она, дрожа от негодования. — Какие же вы все скоты!

— Ну, вот это совсем другое дело! — обрадовался Язон. — А то я все не мог тон нашей беседе подобрать. Спасибо, помогла. Слушай, ты, подстилка для скота! Будешь отвечать на мои вопросы. Выбор у тебя небольшой: расскажешь все без утайки — сдохнешь легко к быстро; нет — придется помучиться перед смертью. Что ты говорила своему гэбэшнику о нас?

Она повернулась резко, пронзила его испепеляющим взглядом.

— Какому еще гэбэшнику?