Столетник посмотрел на себя в зеркало. «Вот так, Евгений Викторович, — сказал он, заводя мотор и трогаясь с места с похоронной скоростью, — не один вы собрались на бал-маскарад. Картина называется «Прекрасная амазонка собирается в гости к своему другу-эскимосу».

В подошедший троллейбус она не села. Значит, либо собиралась отчалить на «хонде», либо за углом ее кто-то поджидал. «Форд» буквально полз впритирку к бордюру до тех пор, пока она не свернула на Миусскую. Евгений рывком проскочил квартал, снова прижался к тротуару, мысленно отсчитывая время, которое ей понадобится, чтобы пройти сто шагов до стоянки. Второе предположение Евгения было нелогичным: если бы она рассчитывала на чью-то помощь, то не стала бы проходить опасный для себя отрезок пешком, да еще с такой ношей. Проще было бы подать ей машину к подъезду. Евгений подъехал к перекрестку, осторожно свернул на Миусскую и выполз ровно настолько, чтобы просматривалась стоянка. Обзор со стороны НИИ непонятного назначения, находившегося в глубине улицы, перекрывал массивный угловой дом.

Киреева действительно собиралась уехать на «хонде». Она поставила сумку на заднее сиденье, сняла пальто и положила его туда же. Затем села за руль, захлопнула дверцу, пристегнула ремень. Евгений забеспокоился: что, если она действительно вздумает податься на Аляску? Срок проката «форда» истекал в двадцать часов. К тому же он дал слово Шерифу вовремя вернуться домой и вывести его на пробежку по Измайловскому парку…

Куда собиралась Киреева, так и осталось для него загадкой.

Взрывом выбило стекла на первых трех этажах института. Град огненных осколков посыпался на мостовую, забарабанил по крышам автомобилей. На проезжей части образовалась пробка. Улицу охватило всеобщее оцепенение, затем к месту происшествия бросились водители троллейбусов и большегрузных машин с огнетушителями наперерез — пылали, угрожая взрывом, еще два автомобиля. Воронку обступили десятки, потом сотни прохожих, сотрудников института, пассажиров остановившихся транспортных средств…

Евгений сидел, вцепившись в руль все еще работавшего «форда». Когда он впервые после выхода Киреевой из дома посмотрел на часы, они показывали тринадцать десять. Но это уже не имело никакого значения. Он снял очки, заглушил двигатель. Отклеив дурацкие усы, достал из бардачка пачку «Кэмел» и, не выходя из машины, закурил.

На этом его работу можно было считать законченной. Если бы не вторая ее часть — получение денег, Он отнюдь не тешил себя надеждой, что финал этого «до-мажорного» концерта будет для исполнителя легким: играть предстояло не только без нот, но и без дирижера. Никаких контрактов с заказчиком он не заключал, да в этой ситуации и не могло быть никаких контрактов. Клиент был заинтересован в сугубо конфиденциальной слежке за Киреевой, а вот останется ли у него интерес к ней после ее смерти, предстояло выяснить. Зачем ему, в самом деле, знать о том, что делала Киреева с пятницы до понедельника включительно, если все последствия ее действий оставались теперь здесь, на Земле, в то время как сама она отправилась на своей «хонде» в рай? Что может интересовать его в ее земных действиях, половину из которых он отлично знает сам, ибо всю субботу находился с нею в одной «малине»? Похоже, изначальная версия Евгения об игре в «подкидного» нашла свое окончательное подтверждение: едва ли это была слежка за Киреевой…

«Так думал молодой Евгений, летя в пыли на почтовых». Разговаривать с Аликом Романовичем он решил из собственной квартиры. Разговор мог получиться долгим и напряженным, и ни почтовая кабина, ни тем паче телефон-автомат для этого не годились.

Время больше не играло существенной роли. Продолжая обдумывать предстоящий разговор, он сварил себе крепкий кофе. Приготовленный бутерброд есть передумал — отдал Шерифу. Пища притупляла мыслительную реакцию, которая сейчас могла ему понадобиться, как никогда раньше. О том, что и как говорить, чтобы клиент не отвертелся от встречи и уплаты денег, можно было размышлять до вечера. Это был тот самый случай, когда стоило вначале «ввязаться в драку» (хотя драка в прямом смысле была бы для Евгения просто благом по сравнению со словесной дуэлью).

«Итак, чего он хочет? — еще раз рассудил он, устроившись в кресле перед телефоном. — Ему нужно было, чтобы с семнадцати часов вечера пятницы до семнадцати часов сегодняшнего дня за Киреевой тянулся «хвост». Точнее, вовсе не за Киреевой, а за некой женщиной с фотографии, о которой «хвост» должен был знать лишь то, что она проживает по такому-то адресу, и не более того. Сам Клиент также пожелал остаться неизвестным. Он уверен, что этот дурак-юрисконсульт, то бишь я, не знает ни его, ни тем более его адреса. Значит ли это, что он хотел увильнуть от уплаты обещанной суммы и ограничиться авансом? Нет. Потому что он оставил свой телефон. Не сделай он этого, я бы не стал браться за работу, это было понятно и ему, и Чалому. К тому же, сначала я за нее не взялся, и Чалому пришлось оставить телефон на тот случай, если я передумаю и все-таки соглашусь. «Клиент хочет знать каждый ее шаг на протяжении трех суток», — сказал «Иван Иванович» при встрече в Ботаническом саду. Тогда я связал этот срок с хайпалоном Зарайского завода, который также должен был пролежать в пакгаузе Товарной-Смоленской трое суток. Бригадир грузчиков сказал, что его должны отправить сегодня. Но тогда я не располагал больше ничем. Теперь же связь с этой «сырой резиной» никак не прослеживалась. Скорее всего, она не имела к этому грузу никакого отношения, и вояж Чалого в пакгауз носил чисто служебный характер. А вот смерть Киреевой именно в конце оговоренных Клиентом третьих суток была, пожалуй, обстоятельством, за которое можно зацепиться основательно. Почему бы не допустить, что Клиент заранее знал о готовящемся покушении? Не говоря уж о том, что сам его и подготовил…»

Мысленно проделав весь путь, начиная от знакомства с Чалым в юридической консультации, Евгений поразился плотности событий и ощущению необычайной длительности этих трех дней. Как будто прошло, по меньшей мере, три года. Он категорически не допускал никакого сочувствия к Киреевой, она была для него объектом и только, и не исключено, что она была виновницей собственной смерти. Но все же он оставался теперь единственным свидетелем трех последних дней жизни человека. Все это время он был ее частью, ее «хвостом». И, возможно, даже продлил эту жизнь на целые сутки, когда подобрал Кирееву после побега из Зарайска и окольным путем, с немалым риском для себя привез в Москву. Откройся он ей тогда в машине, расскажи о том, что она стала объектом слежки, спрячь у себя в квартире, помоги скрыться из города…

Дело было не в том, что тогда он не получил бы своего вознаграждения. Это было игрой против правил, открытым вмешательством в разборку московско-зарайской мафии, чего делать он категорически не собирался. А смерть… что смерть!.. Разве мог он предположить, что эти три дня станут для Киреевой последними?..

И все же, все же…

Чувствуя смятение хозяина, пес подошел, лизнул его руку.

— Все, Шурик. Все хорошо. Пора с этим кончать и отваливать в Париж. Сегодня же закажем билеты!

Евгений погладил Шерифа по бархатной башке и набрал номер Клиента.

Трубку сняли не сразу.

«Слушаю».

— Иван Иванович?

Чувствовалось: пауза вызвана растерянностью абонента.

«Слушаю».

— Нам нужно поговорить. Не по телефону.

Новая пауза. (Советуется он там с кем-то, что ли?)

«Я… занят. Позвоните попозже».

— Позже буду занят я.

«Разве уже прошло трое суток, о которых мы договаривались?»

— Нет. Но Светлана Николаевна Киреева, фото которой вы мне дали, умерла. Поэтому я считаю свою работу законченной.

Теперь это было молчание боксера, который получил удар кирпичом по голове. Причем, удар был двойным — фамилия подопечной и сообщение о ее смерти. Пусть знает, что между «подкидным» и дураком существует все-таки разница.