Ксения вдруг прижалась к нему, обхватила его руками, роняя шаль на лавку. Ежи чувствовал, как дрожит ее тело, как трясут его безмолвные рыдания.

— Ты плачешь, что ли, ласточка? Не плачь, не надобно. Старый я дурень, запугал тебя, верно? Слезы лить заставил. Я вот знаешь, какую думу думал, пока сюда ехал? Ты ведь без мужа, Кася, а Владусь без жены ныне? — Ксения подняла голову с его груди при этих словах, взглянула в его лицо удивленно. — Дивишься? Я тоже дивился, когда эта шальная задумка в голову пришла. Чем не пара моя дочь, Катаржина Вревская, пану Заславскому? Пусть не такого знатного рода, как Острожские, да и злата столько в сундуках у меня нет и земли у меня мало, но чтоб меня черти взяли, если рода пани Катаржина не шляхетского! Ну, чем не невеста пану ординату? Да и еще с таким посагом, что всех невест посаги перебьет, коли пан Владислав прознает о нем!

А потом резко выпрямился вдруг, сжал ладонями плечи Ксении, по-прежнему растерянно глядящей в его глаза.

— Только мы должны открыться Владиславу, понимаешь то? Я или ты, но никто иной! У чужих уст и правда другая будет, чужая правда. А чужой правды в это деле нам не надобно, Кася. Чужая правда погубить нас может с тобой, лихо только принесет. Только мы должны рассказать Владиславу, ведь в том спасение наше. Я все обдумаю, Кася, и решу все. Верь мне. Бог даст, и назовешься ты пани Заславской, как и должно быть, видимо. Бог даст, и свершится то!

1. Большая бочка. Обычно служила для транспортировки жидкостей

2. Монета Речи Посполитой, равная трем грошам

3. Небольшая деревянная бадья с веревочной ручкой, наподобие шайки

Эта ночь была долгой для Ксении. Ведь за эту ночь она снова пережила все время прожитое ранее, со всеми горестями и радостями. Сперва лежала подле Анджея, уткнувшегося личиком в ее ладонь, смотрела на едва освещенный лик Богородицы в серебряном окладе, вспоминала другие образы, другой «красный угол», другую спаленку. Ту, в которой выросла, в которой превратилась из смешливой и проказливой девочки, что только тревог доставляла своим мамкам и нянькам, в девицу на выданье. Лица из прошлого, такие родные, уже чуть скрытые за легкой пеленой времени.

Высокий и широкоплечий богатырь Юрась, катавший ее на плечах, пока она была мала, и привозивший ей леденцов и орешков в меде в каждый свой визит в отчий дом. А потом он женился, и его закружили заботы о растущей семье, о холопах и земле, что выделил тогда боярин Калитин сыну, чтобы тот получил опыт управления хозяйством до того, как сменит самого Никиту Василича во главе рода.

Да не суждено то было: пришла на Московию черная тень с белыми крылами за спиной, прячась за спиной самозваного царя Димитрия, улыбаясь в лицо, но укрывая за собой острые сабли. Правда, тогда царь Димитрий казался благом для страны, открыто кричали за него на площадях да у церквей, недовольные правлением умершего царя Бориса и его наследником Федором. Но Юрась был воеводой в войске царском, и подобные мысли были ему не по положению и не по чести. Оттого и отдал свою жизнь в битве под Кромами, когда разбили ляхи московитов.

Как Ксения могла забыть о том, что еще недавно лила слезы по ушедшему брату, когда лезла по ступеням приставной лесенки, чтобы поглядеть на парад в честь невесты того, чьи воины отняли жизнь ее брата? Как могла впустить в свое сердце любовь-тоску по ляшскому рыцарю?

Она отводила светлые волосики со лба Анджея, стараясь не разбудить того, и в очередной раз поразилась тому, как он порой схож лицом с ее братом, Михасем. Сейчас, спустя время, это сходство стало не таким явным, отличные черты разных родов смешались, намекая на принадлежность то к одному, то к другому изредка. Но ныне, когда Анджей мирно спал, улыбаясь чему-то увиденному в грезах, Ксения вспоминала своего младшего брата.

Снова сжалось сердце. Как тогда, когда узнала, что Владислав пошел на Московию вместе с войском короля Сигизмунда. Тот ужас, разлившийся в груди, захвативший от макушки до самых пяток. Она не могла проклинать Владислава, как ни взывал к тому гнев, только молча лила слезы, удивляясь тому, каким он стал за время, что они не вместе. Или он был таким всегда и только ради нее надел другую личину? Горели церквы ее веры на землях Заславского, скрывались иереи от униатов. Он не вступался, значит, с его позволения творилось то.

А то, что Ксении рассказал тот священник, которого она и Лешко нашли в лесу, измученного лихоманкой {1}, голодного, перепуганного? Подумать только — на Святую Пасху сотворить такое. И кто? Сама хозяйка земель, которая радеть должна о холопах своих, а не жечь их церквы да бить плетьми до полусмерти.

Михась… Как часто Ксении снились сны, в которых острая сабля с выгравированным девизом на латыни рубит ее брата. Ярко алая кровь на светлых кудрях и короткой бороде и усах. Навсегда закрываются голубые очи.

Ксения молилась тогда перед образами за обоих, умоляя отвести их руки от последнего удара, не дать им сойтись на ратном поле. Ведь смерть одного из них… Нет, она даже думать не станет о том, настолько больно сжимается сердце. Вернулся же Владислав спустя время в Заслав, значит, уберегла, сохранила того ее молитва горячая. Значит, и брата так же спасла от смерти лихой. Разве может быть иначе? Должно быть, Михась уже женат, ведь ему уж поболее, чем самой Ксении, а она уже видела двадцать пять зим уже. Пальцев не хватит, чтобы перечесть!

Где он ныне — в вотчине ли отцовской или в стольном граде? Быть может, даже при новом царе, кто ведает. Калитины правдой и верой служили государям, что на престоле сидели по праву, может, и Михась занял какое место при Романове. Ксения тогда удивилась сперва, услышав, кого кликнул народ на место царское — сына боярина Романова, а потом вспомнила, что в праве он на престол по родству. Она единственная улыбалась тогда редким вестям, что отбит стольный град Московский, а после и другие земли от рук ляшских загребущих, что свободна ее отчая земля, не будет гнуть спину перед королем ляшским.

Никогда более Ксении не увидеть Михася, брата своего родного, никогда не поглядеть на Василя, которого так побаивалась из-за густой бороды да глаз хитрых, из-за его неласковости к ней. И их семей никогда не увидеть. Потому что нет ей дороги назад. Корень отныне прочно держит ее в этой стороне, и этот корень сын ее, так сладко спавший рядом с ней.

Странно, этот светловолосый мальчик с чистыми голубыми глазами — единение того, что никогда не должно было соединиться в целое. Смесь кровей, что так часто лилась еще недавно и будет литься вновь, ведь не смирились ляхи с поражением — вон и подати повысили, чтобы собрать побольше серебра на поход очередной! Дитя московитки и ляшского шляхтича… Дитя любви, при воспоминании о которой у Ксении до сих пор захватывало дух.

Анджей. Андрусь. Ее Андрейка, как иногда называла сына Ксения на московитский лад, когда они были наедине. Когда тот был еще совсем младенцем {2}, не обращал внимания на то странное имя, на чужую речь в колыбельных, которые напевала ему мать перед сном, ни на то, что крест на ее груди другой, что не в костел ходит на службы. А уже ближе ко времени постригов, когда миновало его четвертое лето, стал многое подмечать, проявлять свое любопытство по поводу того, что окружало его. Ксения порой удивлялась его уму и речи, столь несвойственной детям его возраста. Словно Анджей был мудрым человечком, заключенным по воле Божьей в маленькое тело ребенка. Началось все с вопросов о небе и земле, о лесе и о зверях, населявших его, а закончилось вопросами о Иисусе Христе и вере и различием распятий, что висели на груди у матери и Анджея.

— Оно такое дивное, — прошептал он тогда, касаясь пальчиком серебряного креста, украшенного бирюзой. — Почему у меня другое?

Ксения замерла, обдумывая ответ, а потом взлохматила волосы сыну, чмокнула его в нос.

— Потому что я в другую церковь хожу, оттого и другое.