— О пане Юзефе, — ответил ей Владислав. И действительно, он вдруг вспомнил о последних моментах жизни брата. Он скакал тогда день и ночь, но все-таки успел проститься с ним. Сказать последнее «прости» и в свою очередь также попросить прощения за то, что случилось в их жизнях, за невольные обиды, что он нанес Юзефу. Перед ликом смерти все обиды отступали прочь, многое забывалось.

— Это не я, — тихо проговорил тогда Юзеф. — Не я сгубил московитку твою, брате.

— Я знаю, знаю то, — поспешил успокоить его Владислав, сжимая его руку. — Тихо, Юзеф, тихо…

— Нет, ты не понял, Владек. Коли это не я, кто тогда ее убил? Я не могу понять, кто это сделал, кто помешал… Ее ведь убили. Убили, Владек! Чую я то.

Отчего он думает о ней снова? Отчего сейчас, когда прошло столько лет? Почему она вдруг снова и снова возвращается к нему в мыслях? Быть может, из-за того сна, который вдруг привиделся Владиславу в следующую же ночь после того, как тот получил призыв идти на Московию, вызвавший в нем целую волну воспоминаний и мыслей? Ему тогда привиделась та девица, что была с Ней в Московии, болтушка с лицом, сплошь покрытым солнечными отметинами. Он не помнил ее имени, да оно и не нужно было, ведь они не говорили. Девица только смотрела на него пристально, а потом ткнула пальцем ему за спину. «Стрела!», громко крикнула она, и он едва успел уклониться, когда мимо просвистела стрела, предназначенная вонзиться в его шею.

Странный сон. Он тогда проснулся словно от удара, неожиданно, даже дернулся на постели, чувствуя, как в груди колотится сердце. А потом долго, почти до самого утра вспоминал о том, где он мог видеть эту смутно знакомое ему конопатое лицо, а потом также упрямо гнал от себя воспоминания об этой рыжей и о той, кто была ее хозяйкой.

Маленькая ладошка скользнула по его щеке, вырывая из вороха воспоминаний о тех днях в Дубровицах, и он улыбнулся Барбаре, что игриво провела пальчиками по его скуле, потом скользнула к уху, а после вниз, по шее. По телу тут же прошла легкая дрожь, и он повел плечами, засмеялся, вторя ее смеху. Потом обнял пани Барбару за тонкую талию, прижал ее спиной к толстому стволу сосны, положив ладонь другой руки поверх ее головы.

— Владусь, — тихо прошептала Барбара, но он покачал головой, мол, не говори ничего. Он не хотел слышать то, на что не мог дать ответа. Только склонился к ее пухлым, приоткрытым в приглашении губам, впился в них грубо, поднимая ладонь с талии на грудь, прикрытую бархатом платья.

Волосы вдруг встали дыбом на затылке под шапкой от какого-то странного ощущения. Позднее Владислав не сможет объяснить, отчего оно вдруг возникло в его груди, пробежало холодком по позвоночнику.

Тихий свист. Совсем как в его в сне, том самом, с рыжей московиткой. С глухим звуком в ствол у его ладони, прямо между большим пальцем и указательным, над его головой вонзилась стрела и сейчас легко качалась, словно до сих пор не желая останавливать свое неумолимое движение.

Владислав недолго смотрел на эту стрелу, словно не веря своим глазам. Еще на четверть ниже, и стрела вонзилась бы прямо в затылок. А потом резко толкнул завизжавшую в голос Барбару за дерево, оглядываясь назад, выискивая стрелка или других нападавших в осенней листве, окружающей поляну. На визг пани Каховской встревожились шляхтичи и гайдуки, побежали к пану, вынимая сабли или кордасы из ножен.

— Вон как! — щелкнул языком Добженский, мельком взглянув на стрелу, а потом также обшарив взглядом листву.

— Он был один, — коротко ответил Владислав. По его лицу ходили желваки, а голос не сулил стрелявшему ничего хорошего. — Вон за теми кустами орешника. Найти его. Найти и привести ко мне. Влодзимеж! — к Владиславу подбежал ловчий. Тот вытащил из ствола дерева стрелу, протянул ее тому. — Было бы не худо, коли б собаки след взяли этого стрелка. Как почуют, спускай их. Нынче у нас иной зверь на охоте будет! И кто-нибудь, уймите пани и паненок, нету мочи визг этот слушать!

Уже идя широкими шагами к своему валаху, Владислав вдруг развернулся и направился к Ежи, что хмуро кусал ус, явно растерянный и злой тому, что случилось недавно.

— У тебя за топью лесной земля, Ежи. Чья стрела не ведаешь ненароком? У кого из соседей твоих панич малой? Стрела тонкая, короткая, значит, и самострел маленький. Не для мужской руки оружие, для мальца. У кого из соседей панич в том возрасте, что еще усы не растут?

— Нет такого, вроде, — коротко ответил Владиславу Ежи, поправляя шапку. Тот пристально посмотрел ему в глаза, а потом коротко кивнул и пошел к лошадям, что держали хлопы.

— Он лжет, Владислав, — произнес Добженский, что шел по пятам, и так же быстро занял место в седле коня, как и пан ординат, чувствуя, как бежит по жилам быстрее кровь в предвкушении охоты на неизвестного стрелка. Тот уже нарушил негласный закон, ступив в лес принадлежащий Заславскому с оружием. Но то, что пана ордината едва не убила эта стрела, не позволит этому глупому юнцу так легко отделаться ныне, как если б тот просто был пойман в угодьях магнатских.

— Я знаю, — кивнул Владислав. Откуда-то издалека послышался громкий лай, а затем свист псаря, выпускавшего собак с привязей. Те тут же резво рванули с места, распознав след. Скоро, совсем скоро они настигнут этого юного стрелка, и тогда тот узнает… о, непременно узнает!

— Пошел! Пошел! — тронул коленями бока валаха Владислав, направляя коня вслед за собаками, уже скрывшимися из вида, и только по их громкому лаю было ясно, куда двигаться охотникам. Гон будет занятным, улыбнулся он. Весьма занятным…

1. Вид скульптуры, в котором выпуклое изображение выступает над плоскостью фона более чем на половину объема

2. Сарай для возов и лошадей гостей корчмы

3. Натуральная оспа (лат.)

4. Ветхий Завет

5. Июль

6. от рождества Христова (лат.)

7. Солдаты

8. В то время Лев Сапега занимал пост канцлера Литовского

9. Постановление суда, решение суда

Только безумец будет скакать сломя голову через лес, рискуя быть сбитым какой-либо из ветвей, что тянулись со всех сторон к всаднику, и вылететь из седла, при этом имея возможность сломать себе хребет или вовсе свернуть шею. Или лошадь могла споткнуться, запутаться ногами в пожухлых листьях, что так и взлетали из-под копыт ныне, зацепиться за сучья, которые предательски прятались под ними. Только безумец или отчаянный беглец, пытающийся спасти свою шкуру от неминуемой расплаты.

Слезы снова навернулись на глаза, когда позади раздалось пусть тихий пока, но такой отчетливый лай собак, улюлюканье охотников. Знать, спустили гончих с привязей, знать, охота идет не на зверя ныне.

Зачем она сделала это? Зачем поехала в Бравицкий лес, рискуя быть обнаруженной? Зачем так подставилась ныне под удар, выпуская эту злосчастную стрелу? Когда наконец она будет думать и только после делать? Когда разум сможет обуздать ее натуру, которая, как казалось еще недавно так слепо покорялась ему?

Лай раздавался все ближе и ближе, словно собаки летели на крыльях, право слово, а их ноги были длиннее и быстрее лошадиных. Где же этот ручей? Она точно помнила, как переводила Ласку через воду, даже подол длинной юбки намочила, и теперь тот тяжело лежал на ногах, некрасиво свешивался вниз. Вода поможет сбить с толку собак, ее когда-то научил тому Лешко, он многое рассказал ей и зверье, и о лесной чаще.

Лешко… Должно быть, он ныне недоумевает, куда она делась со двора корчмы Рыжего Авеся. Только-только стояла рядом, когда обсуждали очередную продажу браги и пива, которые поставляла винокурня пана Смирца на столы корчмы, и вот исчезла бесследно, ускользнула, растворяясь, как туманная дымка в этот осенний день, как только услышала слова рындаря.

— Пан Лешко, клянусь всеми святыми, разбили вадзянку {1}! Нет ее у меня, — мял шапку в руках усатый корчмарь. Это было обычным делом — когда привозили новые бочки с хмельными напитками, прежние, пустые и чистые, забирали на винокурню. Своего бондаря у пана Смирца не было, а брать со стороны большие бочки было совсем невыгодно. — Приехали прошлого дня на двор паны с паненками, остановились по пути в Лисий Отвор. Паны вдруг силами стали меряться — кто вадзянку далее прокатит полную, вот и разбили ее ненароком. Столько пива в землю ушло! Пусть пан Лешко не серчает, старый Авесь заплатит урон.