И еще она обыграла его. Ксения обвела его вокруг пальца, и ощущение собственного превосходства над ним распирало ей грудь. Ляхи доставят ее в Тушино, а Владислав подарит в пути незабываемые ночи, при воспоминании о которых будет идти кругом голова. А потом приедет ее отец и вызволит ее из плена, а лях будет еще долго думать, кто сообщил ему о том, что его дочь в полоне. И тогда Владек непременно поймет, как это больно и горько, когда рушатся мечты. Как поняла она в тот день, когда он оставил ее, связанную. Только вот сможет ли она сама уйти от него, не разбив свое сердце при том?

— Ксеня, — вдруг дернула ее за рукав Марфа, когда они уже поднялись по склону и ступили во двор, где били копытом уже оседланные и приготовленные к дороге кони.

— Что? — раздраженно ответила Ксения, так внезапно вырванная из своих мыслей на грешную землю. Она принялась глазами искать Владислава, но его нигде не было видно. Как же так? Где он?

— Ксеня, — снова дернула ее за рукав Марфа, едва догнав у самого возка, где Ксения замешкалась, открыв дверцу, внимательно оглядывая двор в который раз. Та повернулась к ней резко, уже готовая высказать Марфе за ее настойчивость, как вдруг увидела, что та протягивает на раскрытой ладони, и окаменела от страха и дурного предчувствия, внезапно охватившего душу.

На ладони у Марфуты лежало то самое золотое кольцо с небольшим яхонтом, что она давеча отдала Тихону, хозяину займища.

— Он знает, Ксеня, — всхлипнула Марфа. — Не ведаю, откуда, но разведал. Хозяина займища и его старшего сына высекли ныне утром, еще до рассвета. Он самолично сек их до крови.

Ксения побелела как полотно, ноги отказывались ее держать, и она, чтобы не упасть, ухватилась за дверцу возка. Сердце заколотилось, словно пойманный в силок заяц. Ведомая каким-то шестым чувством, она подняла голову и увидела, как из одной из изб выходит, склоняя голову, чтобы не удариться, Владислав. Он сразу же заметил ее, и его глаза потемнели, она ясно видела это со своего места в нескольких шагах от него.

Владислав прошел к ней резкими размашистыми шагами, оттолкнув от себя одного из хозяйских мальцов, что путался под ногами. Ксения теперь разобрала, что за звук резал ей слух, едва она ступила на двор — тихий женский плач, доносящийся через распахнутую дверь избы. Она боялась даже подумать, что было там, в этой пугающей ныне ее темноте, виднеющейся в проеме.

Но, пожалуй, больше она боялась Владислава, что замер напротив нее, упершись рукой в стенку возка прямо у нее над головой. Он склонился близко к ее уху, как нынче ночью, только не коснулся его нежно губами, а прошептал твердо:

— Я-то гадал, чем был вызван твой такой нежданный отклик ныне ночью. А все оказалось так просто. Только москвитяне могут улыбаться в лицо и ударить при этом спину. Обмануть меня решила, моя драга? А я более всего на свете ненавижу, когда мне лгут!

1. Дощатый забор с закладкою досок в пазы столбов

2. Т.е. без труб

3. Оброк (польск.)

4. Глиняная

Все время, что миновало от момента отъезда отряда из займища до того часа, когда Владислав громко крикнул о привале, Ксения сидела в возке тихонько, как мышь, боясь даже показаться на глаза ему. Она снова и снова видела перед собой его черные глаза, не сулившие своим яростным блеском, ничего хорошего в ее доле, слышала женский плач, доносившийся из темноты дверного проема. В ее душе переплелись тесно слишком разные по существу чувства, и она не могла понять, какое из них преобладает: ненависть и страх или желание, чтобы та нежность, что была меж ними нынче ночью, не исчезла.

Ксения с горькой усмешкой вспомнила, как уверена она была еще недавно в собственном превосходстве над Владиславом. Произошедшее в лишний раз доказало, что она всего лишь женщина. Разве может она по уму и силе сравняться с мужчиной?

Едва отряд остановился на привал, дверца возка распахнулась, и заглянувший в возок Ежи приказал Ксении ступать за ним, мол, пан зовет. С тяжелым сердцем она ступила на землю и пошла вслед за усатым ляхом, что даже слова лишнего не сказал, даже взглядом не намекнул ей, что ее ожидает впереди.

Матвей Юрьевич непременно бы высек ее за ложь, за эту авантюру за своей спиной да еще ему же и в ущерб. Но сравнивать тут было негоже — Северский не отхлестал бы кнутом того мужика, а просто отрубил бы ему руку, посягнувшую взять кольцо. Так что для Ксении по-прежнему оставалось загадкой, как же поступит с ней Владислав, какое наказание ее ждет.

Он полулежал на траве недалеко от временного лагеря, облокотившись на правую руку, а левую положив на согнутую в колене ногу. Вся его поза выражала расслабленность и благодушие, а зажмуренные глаза, на подставленном солнцу лице, говорили о том, что он от всей души наслаждается этим ясным полднем. Но Ксения уже выучила за годы своего брака, как обманчив бывает такой нарочито спокойный вид, а потому только встревожилась ее сильнее, сжала сильнее подол сарафана.

— Панна, пан Владислав, — Ежи слегка подтолкнул в спину замешкавшуюся Ксению, а после развернулся и ушел прочь, к остальным ляхам, устраивающимся на короткий отдых.

— Не стой над душой, панна, сядь, — сказал Владислав, разорвав длительное молчание, повисшее меж ними тяжелым камнем. — Как у вас говорят? В ногах правды нет?

— Так и говорят, — медленно проговорила Ксения, устраиваясь на траве, как можно дальше от его руки, расправляя подол сарафана на подогнутых под себя ногах. Владислав откинулся на спину, заложив руки за голову, но в этот раз повернул лицо в ее сторону и, приоткрыв один глаз, принялся наблюдать за ней.

— Ты удивила меня, Ксеня, — проговорил он. — Разве не воспитывали тебе с младенческих лет послушание и смирение перед мужчиной? Разве не говорили, что не женское дело творить судьбу свою?

— Это относилось к родичам и мужу, — резко ответила Ксения, уязвленная его насмешливым тоном. — Ты мне не мужи не брат, так что оставь!

— Ого, сколько огня в панне! Признаться, мне даже по нраву подобное, — одна из его бровей поползла вверх насмешливо. — О чем ты думала, Ксеня, отдавая хлопу кольцо? Даже если он оказался бы верным своему слову и послал бы своего сына в Москву, то потерял бы и то, и другое. Все дороги к Москве охраняются разъездами — русскими или нашими, а лихих людей бродит по округе тьма-тьмущая. Не дошел бы хлопец до города, отправили бы его быстро ad patres {1}. А коли сам мужик понес кольцо твое, история та же была. Но и дойди он до дома твоего отца, каков прием ждал бы его? Чем бы он доказал, что оно не снято с пальца убитой дочери? Я бы не стал разбираться. Выдал бы совсем иную награду, проверяя истинность его слов, — у Ксении при этих словах даже пальцы онемели на руках и ногах от ужасной правды его слов. И верно: Никита Василич, а уж тем паче, Василий, ее брат, не стали бы долго разбираться с прибывшим, а отправили бы того в хладную к кузнецу Акиму. Под пытками никто не солжет, только истину глаголют в пыточной.

— Хлопу повезло ныне несказанно. Двор в стороне от основной дороги стоит, никто не заглядывал к нему давно — ни свои, ни чужие, да и пана над ним нет. Живи да радуйся, но нет же! Позарился на злато чужое! Вот и пришлось ему разума добавить плетьми, и сыну заодно, чтоб помнил этот урок еще долго. А тебе уроком будет их боль! И коли не поняла, то добавлю: в другой раз, Ксеня (а я очень хочу думать, что этого раза не будет!), я заставлю тебя смотреть на наказание по твоей вине, да так близко, чтобы запах крови почуяла! Чужая боль будет наказанием твоим!

Ксения отшатнулась от него, испуганно, и он сначала шевельнулся было к ней, но после не стал ее удерживать, позволил отвернуться от него.

— Я все равно убегу от тебя, лях! Нет мне иного пути, — вскрикнула Ксения. — Коли задумал свершить то, что гордыня и ненависть тебе шепчет, нет мне пути иного!

— А ты свободна и ныне, панна, идти, куда желаешь! — громко воскликнул Владислав за ее спиной, а потом вдруг вскочил на колени, схватил ее за локоть и развернул к себе лицом, заставляя взглянуть в свое лицо. — Ты ведаешь, панна, что творят с бабами, что в руки попадают чужие? Ведаешь ли, что такое, когда тебя берут против воли твоей, силой берут, не лаской? Да не один и даже не трое, а десяток и более! Я сдерживаю своих людей, чтобы бабу твою не трогали, лишь бы не видела ты этой грязи. И вчера на дворе холопском! А знаешь ли, нелегко это, когда перед глазами так и суетится юбка, когда она в руках твоих почти, а под тобой не было никого несколько недель и даже месяцев, когда привык брать, не раздумывая? Не знаешь! Убежит она от меня. Беги! Прямо из Тушина беги, к Москве беги, к отцу. Разве не это задумала, усыпляя меня своей покорностью, своим ответом? — он слегка встряхнул ее, перепуганную его неожиданный порывом, его злостью, что так и плескалась в его темных глазах. — Только до Москвы еще в руки чужие попадешь. И помоги тебе Господь, коли руки будут ляшские, ибо русские казаки непросто насилуют, Ксеня, не просто оставляют, если нет желания с собой тащить бабу для развлечения на очередной стоянке. Русские казаки, моя драга, поступают иначе — отрезают бабам грудь, уши и нос, ломают ноги и руки, выжигают на теле следы своих безумств. Я ведаю, что говорю тебе, ибо сам видел это своими глазами. А ныне еще раз говорю тебе — ежели думаешь, что такая судьба для тебя лучше, чем быть подле меня, то беги, Ксеня, я даже караулить тебя отныне не буду!