Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Я убью его, этого ляха проклятого! — прошипел он в темноту двора, этим звездам, что мигали ему с высоты, будто дразня.

— Он уже мертв, — проговорил незаметно подошедший к нему Северский. — И прежде он испытал многое, уж поверь мне, Михаил Никитич.

Михаил прогостил в усадьбе Северского лишь несколько дней вместо запланированных нескольких седмиц. Да и то предпочитал бывать где угодно, даже на службах церковных только не в доме, где изредка из женского терема доносились крики и плач, рвущий ему душу. Матвей не осуждал его за скорый отъезд — он и сам с трудом выносил то, что творилось с Ксенией.

— Все, с завтрева Калитин уезжает со двора, — сказал он Евдоксии, что лежала с ним рядом в постели, потягиваясь, как кошка. — Не надо более добавлять в печь Ксениной светлицы травы твоей. Довольно ей дурманить, довольно игры этой.

— Кое-что ночью ей сварить? — игриво кусая его за ушко, спросила ключница, намекая на зелье, что заставит Ксению скинуть дитя. А потом вдруг пришло в голову, что можно добавить и других трав. Ведь так часто мрут роженицы, не доносившие дитя до срока… Опять руны говорили ей этой ночью, что сгинет Северский скоро, и смерть его будет связана с женой его окаянной.

Только к вечеру следующего дня после отъезда брата проснулась Ксения. Голова ее была тяжела, шла кругом, что даже подняться с постели было тяжело. В горле пересохло. Ксения огляделась и заметила на столике маленьком подле кровати кувшин серебряный. Дрожащими руками налила себе в чашу ставленого меда ягодного, отпила уже более половины, когда нос распознал неприятный запах трав, что были добавлены настоем или варевом каким в напиток сладкий. Ксения тут же отбросила от себя чашу, разливая мед на пол, на постель, себе на грудь, но не обратила на то внимание, озабоченная ныне мыслями, что носились в ее голове. Страшное осознание ударило в грудь острой болью, а потом отдалось спазмом внизу живота, как бывало иногда в первый день ее «поганости».

— Нет! — вскрикнула Ксения, прижимая ладони к животу, что ныне ходил ходуном под ее руками. Словно так она могла остановить то, что уже началось, словно так она могла удержать дитя, рвущееся на свет намного раньше срока. А потом боль внизу живота все нарастала и нарастала, захлестнув ее с головой. Она закричала в голос, чувствуя, как по ногам течет что-то теплое. Прибежали девки, что были в соседней светлице, заахали, засуетились вокруг нее. Потащили ее на кровать, переменили рубаху. Ксения заметила, насколько та пропитана кровью, у нее вмиг потемнело перед глазами при виде картины этой.

Потом будто обрывки какие-то мелькали перед глазами. Вот над ней склоняется, качая головой, повитуха сельская, хмурясь, что-то приговаривая ей вполголоса. Вот суетятся по спаленке плачущие прислужницы. Вот мелькнула Евдоксия, уносящая с собой серебряный кувшин, аккуратно прижимая его к себе.

А потом появился Матвей, склонившийся над ней, заслоняя ей весь обзор. Где-то приговаривала повитуха, словно муха жужжа. Ксения увидела его, и вмиг полыхнула в ней злость на него, ненависть, разрывающая нутро на части, как рвала его ныне дикая боль.

— Мои родичи приедут и убьют тебя, — прошептала она из последних сил, недоумевая, почему вместо крика с ее губ срывается шепот глухой.

— Твой брат был тут. Давеча отбыл. Ты проспала его гостеванье.

Эти несколько слов заставили ее замереть от отчаянья. Он нашел-таки способ удержать ее здесь, при себе. И избавлялся от дитя, столь неугодного ему, столь ненавистного. Она хотела ударить его, но сил хватило только поднять руку да скользнуть пальцами по его щеке, оставляя на ней кровавый след.

— Кровь за кровь, — прошептала она, видя эти пятна на его коже, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить, как собаке дворовой, от боли и горя. А потом напрягла последние силы, чтобы сделать ему больно так же, как больно было ей. Она знала, куда ударить. Ведь он сам ей поведал об том несколько месяцев назад. Ударить за так и не сбывшуюся любовь ее, за Владека, коли он мертв, за Марфуту. И за мальчика с глазами цвета неба и волосами черными, как соболь, которому так и не суждено появиться на свет живым…

— Я ненавижу тебя! Всегда ненавидела и буду ненавидеть! Ты — чудовище! Такое же, как и твой отец, чудовище! Таких нельзя любить! Отцеубийцу нельзя любить!

Прошептала и довольно улыбнулась, видя, как перекосилось его лицо…

1. Лихорадка

2. Тут: шут

3. Праздник Рождества Пресвятой Богородицы

4. Четырехногий табурет

5. Особая изба, где останавливались гости боярские. Состояла обычно из одного покоя и сеней.

Глава 22

Еще не рассвело, когда в толстые дубовые ворота двора Калитиных в Москве постучались, разбудив сторожевого, что дремал, прислонившись спиной к забору. Тот быстро вскочил на ноги, испуганно озираясь со сна, а потом сообразил все же крикнуть громко:

— Кого Бог несет, когда еще солнце не поднялось?

— Господи Иисусе, помилуй нас, — ответил голос из-за створок ворот. — Открывай ворота, сын хозяйский прибыл, Михаил Никитич пожаловал.

— Аминь, — перекрестился сторожевой и бросился к засову, предварительно выглянув в маленькое оконце и убедившись, что по ту сторону забора младшой Калитин.

А это действительно был он. Хмурый, в запыленном тягиляе, с повязкой на голове, что виднелась немного из-под шапки с соболиным околышком. Михаил бросил поводья сторожевому, едва въехал во двор, и быстрым шагом направился в терем, в одну из горниц, где его встретил разбуженный одним из холопов брат. Он явно еще не вставал — глаза были заспаны, сам был в опашене шелковом, накинутом поверх рубахи. Тафья, украшенная жемчугом, покрывала макушку, что начала уже терять волосы, как ни огорчал этот факт Василия. Видать не в отца пошел, в дядек, что в его годы уже были наполовину лысы.

— Брате, — расцеловал Михаила старший брат, не обращая внимания на то, что нательная рубаха пачкается в дорожной пыли, которая с лихом покрывала тягиляй брата. А потом с тревогой взглянул на перевязанную голову — шапку-то Михаил снял, войдя в терем, и теперь крестился на образа в углу.

— Как ты спишь в этой тафье? Камни не голову не давят? — усмехнулся Михаил, отойдя от образов. Василь не обратил на его насмешку никакого внимания, подал знак выглядываемому из-за двери холопу принести кувшин кваса из ледника да на стол в трапезной собирать. А после повернулся к брату, посуровел, заметив его хмурый взгляд.

— Что, брате?

— Побили нас ляхи, Василь, — тихо ответил Михаил. — Не быть воеводой этой бабе Шуйскому. А шведы к ляхам побежали. Вот и разбили нас, как младенцев!

— Знать, не отстоим Царево-Займище? — спросил Василий, задумчиво гладя бороду.

— Русь бы отстоять, — процедил недовольно Михаил, а потом поморщился, почувствовав, как вдруг кольнуло в ране на голове.

— Что с главой твоей? Разбили? Показывал лекарю? — обеспокоился Василий. Михаил отмахнулся от него и протянул руки к чаше с холодным квасом, что протягивал расторопный слуга, отхлебнул изрядно, пролив немного напитка на бороду и тягиляй.

— Жить буду. Еще успеет затянуться до свадьбы-то.

Но шутка не понравилась Василию. Он присел на лавку подле брата, аккуратно расправив полы опашеня, чтоб не измялась дорогая ткань, тронул брата за плечо, призывая взглянуть на него, обратить внимание на его речи.

— Свадьбу-то твою поскорее бы справить, а, Михась? Ляхи в силу войдут, с ними бояре на сговор пойдут. Тогда и сгодится нам твой тесть будущий да родство с Мстиславскими. Довольно бегать тебе от венца, словно девице красной. Уж поболе двадцати годков-то! — Василий помолчал, а после продолжил. — Не удержать венец царский Шуйскому, чую. К концу годины этой войдет в Кремль другой царь. Тогда-то и полетят головы… Ох, нелегкая снова нам предстоит! Я своего Алексия просватал в род Романовых. Ты же с Мстиславскими породнишься, что сношения с ляшскими людьми знатными имеют. А через Наталку мою с Голицыными связаны. Глядишь, выдюжим при любом раскладе-то.

89
{"b":"183630","o":1}