Только на Покров увидели люди свою боярыню, когда она вместе с мужем своим в церковь ступила, чтобы праздничную службу отстоять. Тогда-то и заметили холопы, что верно все, о чем шептались украдкой — и в тягости боярыня, и в исступлении ума она. Все видели, как взглядом она метнула в боярина, как только тот свечу поставил за здоровье матери будущей да наследника его, что на свет скоро появится. Все видели, как она оттолкнула от себя мужа, когда тот хотел помочь ей в возок забраться. Другой бы ударил жену за такой позор, а боярин только очи долу опустил, жалея горемычную.

А когда на землю первый снег выпал, так и вовсе боярыня стала дичать. Девки сенные украдкой рассказывали в поварне, что запретили им к хозяйке ходить да дверь плотно затворили в светлицу ее. И немудрено, вздыхали они, ведь боярыня совсем ума лишилась — беснуется, сорвала с окон занавеси, вывернула все ящики скрыни, что стоял в светлице, разбросала-запутала нити шелковые, порезала ткани, что боярин в дар ей из города привез недавно. Ой, что творится-то! А кричит-то как, крестились девки, глядя на перепуганных поварих и поварских людей. Ой, как кричит!

Когда зовет кого-то непонятного, а бывает, что и Марфуту! И при этом имени начинали креститься все, кто был в поварне, испуганно глядя в ту сторону, где стоял терем, хотя и не видели его через стены.

Именно эти слухи и принес своему хозяину, что располагался усталый с долгой дороги в столовой {5} усадьбы Северского, верный слуга, раскладывая шубу хозяйскую для просушки подле печи. Тот выслушал их, хмурясь все больше и больше, а потом взглянул на своего сотника, что сидел на лавке подле двери.

— Что скажешь?

Тот погладил свою скудную бородку, хмуря так же лоб, как и Михаил, сын Никиты Васильича Никитина, но промолчал, обдумывая услышанное. Он, как и боярин его, слышал о том, что некоторые бабы, вернувшись в родной дом после полона ляшского, умом трогались, но чтоб Ксения!

— Увидеть бы ее да поговорить, — наконец произнес он, и Михаил кивнул, соглашаясь. А потом присел к жарко натопленной печи, залюбовавшись рисунком на расписных изразцах.

— С утра же обговорю с Северским. Ныне времени не было, приехали же ночью, — он взял кочергу, что стояла у печи, поворошил поленья, выпуская ворох ярких искр. — Жаль батюшка занемог, тот бы сразу разобрался, что здесь к чему и отчего о Ксеньке такие говоры идут.

Только с этим человеком Михаил мог позволить себе назвать сестру просто «Ксенькой», возвращаясь обратно в детство, когда они все вместе играли в вотчине Калитиных. Только с ним мог обсудить дела семейные, ведь Федорка он любил и уважал, как брата. Он чуть с ума не сошел, когда тот еле живой вернулся в войско, еле нагнав их — едва перевязанный какой-то встречной холопкой, весь тягиляй в крови, будто на нем места живого нет. Но Федорок сумел-таки вырваться из когтей кумохи, что трясла его тело долгие седмицы, поведав в полубреду Михаилу о том, что произошло. Некоторые моменты из рассказа тот предпочел бы и не знать, как например, имя полонителя Ксениного да слова к сестре его обращенные, которую Федорок в бреду подле себя видел.

Как предпочел ныне не замечать того волнения, что охватило его товарища, едва они ступили на двор усадьбы Северского.

Уж лучше думать о том, что ему предстоит завтрева, ведь от Ксении он услышал впервые про обрыв Щури за селом. Услышал тогда, когда она бросилась ему в ноги в конце этой весны. «Уж лучше с обрыва с головой в Щурю, чем такой позор, что привяжет мне муж!», говорила она тогда, и вот ему говорят о том, что Ксеня все же ходила к обрыву да Северский оттащил вовремя. О Господи, неужто и вправду у нее исступление ума?!

Михаил следующим же утром направился к хозяину вотчины, чтобы просить того о встрече с сестрой да слухи ему разъяснить, что правда, а что вымысел людской.

— Где сестра моя? — после положенных приветствий спросил Михаил, гладя в глаза Северскому. — Отчего не выйдет встретить гостей дорогих? Не по обычаю!

— Не по обычаю да по нужде, — глухо ответил Матвей, отводя глаза в сторону от пытливого взгляда брата жены. — Горе в дом мой пришло, брате. Такого и ворогу не пожелаешь. Ксения Никитична приболела, не вынесла полона ляшского. Больно и горько говорить то, брате, но берегу я ее ныне, как зеницу ока, иначе потеряю не только жену свою, но и сына нерожденного.

Михаил едва сдержался при этих словах, а Федор, стоявший широко расставив ноги у двери, еще крепче вцепился в пояс. Так и слушали они напряженно рассказ из первых уст о том, как Ксения пыталась с собой покончить на обрыве после предательства и казни своей постельницы, как потом молча затаила в себе свое безумство, выплеснувшееся в нападении на сотника чади боярской да на него самого.

— Я не держу на нее зла за то, — поспешил заверить Михаила Северский. — Не она-то была, морок ей голову крутил. Бесовской этот морок! Нет суда для нее от меня и не будет за то, вот мое слово боярское!

А потом продолжил свой рассказ, как множилось день ото дня ее безумство, как вбила она себе в голову, что дитя, что носит она не от мужа, и что тот хочет погубить его. Да только Северский готов уверить всех и каждого, что дитя его в чреве ее растет, что приехала она пустая, как и уезжала. Да и суд Божий доказал, что верна ему жена его. Разве это не подтверждения его правоты? А Ксения ныне совсем шальная стала, беснуется иногда. Не приведи Господи не уследить за ней, что ж тогда случится-то?

— Горько мне, брате, вести тебе такие было слать, — закончил свой рассказ Северский, глядя на потемневшего лицом Михаила. — Стыд-то какой для рода и мужа! Не буду спрашивать, бывало ли это ранее или от полона родилось, болезнь ума ее. Не хочу выяснять то, нет оттого прока для меня. Мне бы ладу мою вымолить у Господа. Пусть вернет ей здравие…

А потом он велел позвать жену в горницу, чтобы Михаил сам увидел, что нет лжи в словах его. С замирающим сердцем ждал Михаил сестру, раздираемый на части сомнениями. Неужто верно и сестра могла потерять разум еще до полона? Оттого и решилась на столь дерзкий поступок, оттого и обвиняла мужа своего в немыслимом. А тот вон как прикипел к ней, что даже больную домой не отсылает. Нет, покачал головой Михаил, не правда то. Не могла Ксения разума лишиться, не могла. Не поверит он в то, пока сам не увидит.

Отворилась дверь, и в горницу ступила Ксения, тонкая фигурка в расшитых одеждах, гордо неся перед собой большой живот, заметный даже в этом широком сарафане. Заметила Михаила, поднявшегося со скамьи, и замерла на месте. Вспыхнули глаза радостно, протянула ему руки.

— Михаил, брате мой! — едва слышно прошептала, будто ветер поворошил осенние листья, гоня их прочь. Михаил бросился к ней, презрев все правила, схватил за руки, расцеловал в обе щеки.

— Ксеня, сестрица.

А потом вдруг произошло то, что еще долго будет стоять перед глазами Михаила. Ксения, гладившая с улыбкой его волосы, отросшие, пока они не видались, до самых плеч, вдруг замерла, а потом зашептала, испуганно озираясь, глядя то на него, то в стороны:

— Мертвые, Михаил, мертвые… приходят. И Марфута приходила давеча. А ныне и другие пошли. Но если они идут, то и ты… Ты! Ты!

А потом она закричала в голос, метнулась к Северскому, будто ища у того зашиты, вырываясь из рук брата, что побелел, как снег в поле, видя то, что творилось ныне в горнице.

— Кругом мертвые. Мертвяки! И я мертва? Нет-нет, я не могу умереть, пока он не пришел за мной, не могу. Надо дождаться его. Мой мальчик! Мой мальчик!

Михаил смотрел, как мечется его сестра по горнице, прикрывая руками свой выступающий под тканью сарафана живот, слышал ее крики, лишенные всякого смысла. Потом Северский приказал увести жену в терем, кинув укоризненный взгляд на родича, мол, я предупреждал вас. А Михаил вдруг сорвался с места, выбежал из терема, миновав скудно освещенные горницы и темные сени, мимо побелевшего Федора. Он вдохнул полной грудью морозный воздух, взглянул в черное небо с яркими точками, а потом вдруг зачерпнул горсть снега, растер ее по лицу, слушая, как где-то в рундуке женского терема кричит его сестра. Хлопнула дверь, и все стихло, давя этой тишиной на напряженные нервы Калитина.