Больше они не говорили. Так и замерли на долгое время — Владислав, прижавшись щекой к бархату корсажа ее платья, а Ксения — обхватив руками его голову, запустив пальцы в его волосы, перебирая пряди. Просто молчали, думая каждый о своем в этой ночной тишине, что опустилась на Замок в этот час.
— Завтра уезжаем с тобой, — вдруг сказал Владислав, поднимаясь, заключая ее лицо в плен своих ладоней. — Хочу уехать на время отсюда. Подальше от всего и от всех. Хотя бы на тыдзень…
И она кивнула ему в ответ, даже не думая, куда и зачем они поедут. Главное, что они будут вместе, что он не оставляет ее одну здесь. Остальное ей было совсем неважно.
Их маленький поезд — колымага Ксении и десяток гайдуков — выехал на рассвете, когда только-только просыпался Замок, встречая первые лучи солнца. Ксения оставила паненок и Марию, как оставил всех шляхтичей Владислав. «Только ты и я!», сказал он ей тогда, и она с радостью поддержала его. Быть может, когда они останутся наедине друг с другом, все напасти и трудности отойдут на задний план, быть может, тогда в их отношения снова вернется та легкость, что была во время их недавнего пути в эти земли.
— Я рада, что сделал это, — проговорила Ксения, когда около полудня их маленький отряд остановился на отдых, и Владислав подошел к ее колымаге, оперся на распахнутую дверцу. — Спасибо тебе.
— Сделал — что? — поднял бровь тот, будто недоумевая, отчего она благодарит его. Но она поддалась на его мнимое удивление.
— Я слышала, как ты приказал выпустить пана Добженского после полудня, когда мы отъезжали со двора. Нет нужды скрывать это от меня.
— У меня нет привычки карать без вины. А за то, что устроил побоище в замке, он к тому времени наказание отбудет. К чему томить его холодной каморе? — ответил Владислав.
Они скакали весь день, придерживаясь максимального темпа, который только возможно было держать по едва замерзшей дороге. Ксения наблюдала, как светится лицо Владислава, когда тот гонит коня галопом по полю или лугу, что проходили рядом с дорогой, как рад он ветру, что бил в лицо и развевал длинный мех на околыше его шапки. Он словно скинул с плеч все тяготы и заботы, что томили его в Замке, и ныне наслаждался теми мигами свободы, что сам себе подарил. И она радовалась вместе с ним, замечая, как уходит с его лица хмурость, что не покидала его последние дни, как расправляются плечи.
Но под вечер благостное настроение Ксении постепенно сошло на нет. Неожиданно вместе с сумерками на землю повалил густой снег, сводя и без того скудный обзор до минимума. Поднялся сильный ветер, что буквально швырял в стены колымаги белые хлопья. Ксения куталась в меховой ворот своего плаща и молила всех святых, которых только могла вспомнить ныне, когда так была перепугана, о благополучном финале их пути. Она то и дело выглядывала из колымаги, чтобы разглядеть в смутных конных силуэтах Владислава, чтобы убедиться, что с ним все хорошо, что его конь не оступился в этой тьме, а он сам не упал на дорогу и не сломал себе что-нибудь.
Оттого она вздохнула в облегчением, когда наконец они въехали через большие ворота на какой-то широкий двор, когда колымага остановилась перед крыльцом некого дома, громадиной выступившей для Ксении в этой метели. Отчетливо была видна только дверь, вернее, ее ярко освещенный проем, служащая неким сигналом, куда следует путникам повернуть, чтобы не заплутать во дворе в этой метели. Ксения распахнула дверцу и тут же была оглушена криками людей, суетящихся около колымаги, но невидимых за этой снежной пеленой, ржанием лошадей, перепуганных разгулявшейся со временем стихией.
— Где мы? — спросила Ксения, когда к ней откуда-то из метели склонилась голова Владислава, такая огромная в этой меховой шапке, залепленной снегом. Он ничего не ответил, только просунул руки вглубь колымаги и подхватил ее на руки, понес сквозь метель к ярко освещенному дверному проему, прижимая рукой ее голову к своему плечу, закрывая от порывов ветра.
Прогрохотали по деревянному крыльцу каблуки сапог, захлопнулась с шумом дверь за Владиславом, и только тогда шляхтич убрал руку с затылка Ксении, позволяя ей поднять голову со своего плеча. Она поморщилась, когда Владислав занес ее из сеней в большую гридницу, от яркого света, что тут же ударил в глаза, а потом с удивлением оглядела деревянные балки стен, сплошь увешанные оружием, расшитые занавеси на окнах, деревянную добротную мебель и большую лестницу с широкими ступенями и резными балясами, ведущую на второй этаж дома. У побеленной печи суетилась маленькая женщина в белом рантухе, доставая из нее горшки под тяжелыми крышками. Она оглянулась на вошедших и заулыбалась, отставляя в сторону ухват, которым так лихо орудовала до сих пор, вытирая руки о передник.
— Где мы? — шепнула Ксения, краснея под внимательным, но добрым взглядом хозяйки, утыкаясь носом в мокрую от тающего снега ткань кунтуша Владислава. Тот ласково провел губами по ее губам, рассмеялся тихонько.
— Добро пожаловать в Белоброды, панна Ксеня, — проговорил он и только потом спустил ее на пол, перенеся через порог, чтобы обмануть злых духов, как того требовал обычай.
Белоброды! Ксения не могла не осматриваться позднее, когда все расселись в просторной гриднице за стол, чтобы поужинать и обогреться с пути. Здесь многое было так схоже с теремами, в которых она прежде жила! Деревянные стены и пол, простые занавеси на окнах, широкие скамьи с суконными полавочниками и из такой же ткани наоконники на небольших окнах, льняная расшитая скатерть на дубовом столе. Вот только образов не было у красном углу, а ведь когда стояли они на полке, Ксения отчетливо видела след от нагара на потолке в углу гридницы.
А потом незаметно для себя уснула, уронив голову на плечо Владислава. Вот только осматривалась с любопытством по сторонам, а потом уже провалилась в сон, убаюканная монотонным гулом разговора да теплом, идущим от большой ценинной печи. Она открыла глаза только дважды — когда ее укладывали на подушки и потом, когда перина прогнулась под тяжестью тела Владислава, устраивающегося на ночлег рядом с ней.
— Спи, — прошептал он в ее волосы, прижимая ее к себе. — Спи, ты должно быть устала….
И Ксения снова закрыла глаза, чтобы снова увидеть большой двор, маленького темноволосого мальчугана и Владислава, катающего сына на своих широких плечах. И улыбка не сходила с ее уст всю ночь, пока она была в стране грез, пока наслаждалась тем счастьем, что принес ей этот сон. Так и поцеловал ее в эту дивную улыбку Владислав утром, стараясь разбудить ее, вернуть ее себе на грешную землю.
— Просыпайся, засоня, — прошептал он Ксении в ухо, касаясь его губами. — Просыпайся, уж солнце давно на небе встало.
Но когда она распахнула глаза, перепуганная, что заспалась так долго и пропустила час утренней молитвы, не сумел удержаться и стал горячо целовать, прижимая своим телом к подушкам, пока и ее кровь не закипела в жилах, пока она сама не стала отвечать ему со всем пылом, на который только была способна, запуская пальцы в его волосы, вдавливая свое тело в его.
Они вышли из спаленки только во второй половине дня. Владислав открыто любовался смущенным румянцем Ксении, а также ее радостью, когда она впервые огляделась на шляхетском дворе. Он видел, как она с интересом разглядывает деревянный дом с высоким крыльцом под крышей с резными украшениями и хозяйственные постройки, как улыбается открыто холопам, что были заняты работой. И потом, когда они пошли в деревню, стоявшее в версте от шляхетского двора, как она была рада этому простору, этим полям и лесу вдали за деревней, этим людям, что редко, но встречались им на пути, стягивали шапки с голов и кланялись.
И в то же время Владислав не мог не ощутить какой-то странной горечи — коли б она так же смогла в землях Заслава. Отчего она там так закрыта для всех? Словно загнанный зверек в ловушке. И невольную обиду за те земли и тех людей. Стал оглядывать внимательно, встречающихся им хлопов — не оттого ли она так приветлива с ними, что многие из них ее веры, до сих пор схизмы держатся, втайне молясь в доме деревенского старосты? Но спрашивать не стал, не желая ни обижать Ксении, ни получить подтверждения своим догадкам.
