— А где пан Матияш? Он так и не спустится к обеду? — забеспокоилась Ксения, заметив, что по знаку Магды слуги стали заносить блюда, разливать подогретое вино или мед без хмеля, а того так и не было до сих пор.

— Отец удалился к себе. Приступ головной боли.

— Опять разошлись с Владиславом? — Ксении уже было это знакомо: в ходе обсуждения какого-либо вопроса у Владислава и пана Матияша, бывало, чуть ли не искры летели во все стороны. Потом они оба расходились перевести дух и примириться за ужином, чтобы вскоре опять столкнуться лбами по тому или иному вопросу. Молодость редко уступала опыту и мудрости, когда была уверена в правоте собственных решений.

— Опять, — вздохнул Тадеуш. Он склонился чуть ближе к Ксении, перешел почти на шепот. — К пану Владиславу приезжали просить о строительстве храма в одном селе как к ординату. Только сделали то поверх шляхтича, что землю эту в службе держит.

— Разве там нет храма? — спросила Ксения, вспомнив о шляхтичах, встреченных в переходе. У нее даже ладони вдруг вспотели от волнения. Речь ведь шла о православной церкви!

— Храм-то есть. Только после Унии его закрыл пан Ясилович, отдал жиду, что корчму в селе держит, как это обычно по землям ныне идет, в аренду. И шляхте, и хлопам надоело ходить на поклон к пану всякий раз, вот и собрали деньги, хотят новую ставить. Приехали к пану Владиславу за разрешением.

— И что Владислав? Он позволил? — Ксения даже дышать перестала. Неужто Владислав позволит поставить на своей земле храм православной веры? Наперекор давешней воле его отца, что изгнал из ординации православие, следуя королевскому указу.

— Позволил. Сказал, что никто не запрещает всем, кто под папой, храмы свои иметь. Только вот пан Ясилович будет шибко недоволен, что лишается части дохода, ведь в доле с жидом тот определенно.

Но Ксения не слышала уже этих слов, чувствуя, как внутри гаснет едва вспыхнувший огонек надежды. «Кто под папой ходит», сказал пан Тадеуш, знать, и приезжали в Замок вовсе не православной веры шляхтичи, а новой, созданной в этих землях более десятка лет назад. И не православной веры храм будет построен, а другой… и не латинской, и не православной.

Об узнанном тогда за обедом Ксения вспомнила, когда в Замок приехал сам пан Ясилович, полный зрелых лет мужчина на коротких ножках, что делало его похожим на большой и круглый бочонок. Никто не знал, о чем говорил тот с Владиславом, но разговор происходил явно на повышенных тонах, раз вся прислуга обсуждала вечером в кухне эту встречу. Ксении потом рассказала служанка, причесывавшая ее на ночь, как кричал пану ординату пан Ясилович, что негоже обижать католика перед униатом, а потом и вовсе что тот совсем не схож с отцом его, паном Стефаном, что недовольно в нем рассудительности. Как ни прислушивались все, кто был поблизости от комнаты, где происходил этот разговор, так и не услышали, что ответил на то тихим голосом пан Владислав, но после этого пан Ясилович вылетел оттуда, словно затычка из бочки.

Ксении не было нужды говорить о том, как был зол тогда пан Ясилович, каким красным от злости было его лицо. Она сама столкнулась с ним в узком проходе, возвращаясь с прогулки, смеясь шутке пана Тадеуша, что встретился им во дворе и поспешил проводить наречную ордината и ее паненок в залу.

Сначала пан Ясилович замер на месте, а потом вдруг скривился рот в злой усмешке, и смех женщин затих в тот же миг, уловив ту волну ненависти, что буквально ударила волной.

— Все ты, московитская ведьма! — прошипел пан Ясилович, кривя губы под густыми усами. Ксения даже не успела опомниться, как взревел за ее спиной пан Тадеуш, как бросился мимо нее на оскорбившего ее пана. Он схватил того за грудки жупана и протащил из прохода в залу легко, будто пушинку, невзирая на то, что тот весил гораздо больше его. А потом с силой оттолкнул пана Ясиловича назад, доставая саблю из ножен, что висели на поясе.

— Не сметь панну оскорблять! Не сметь!

Завизжали за спиной Ксении паненки, когда сабли скрестились с силой, заглушая лязг оружия. Ксения оторопело застыла в распахнутых дверях, глядя на этот неожиданный бой, что разворачивался у нее перед глазами. Мужчины закружились по зале, сбивая лавки у стен, перевернули резной столик с грохотом. Только спустя время прибежали стражники и шляхтичи, которых позвала Мария со двора Замка, навалились на спины дерущихся, останавливая бой. Откуда-то возник хмурый Владислав, окинул скорым взглядом и пана Тадеуша, что вырывался из рук стражников, явно желая растерзать своего противника на месте, и пана Ясиловича, что прижимал руку к ране на левом предплечье.

— Что происходит? — прогремел его голос, перекрывая и плач перепуганных паненок за спиной Ксении, и переговоры шляхты и слуг, что собрались на шум поглядеть, что стряслось. — Что заставило панов схлестнуться в моем доме, как в корчме какой, да кровь пролить?

— Пану Тадеушу что-то ударило в голову, — процедил пан Ясилович, поворачивая голову к Ксении и глядя ей прямо в глаза. — Видать, услышал что-то не то, что было на самом деле. Если панне слышалось то же, то если пан ординат прикажет, я готов принести свои извинения.

Ксения вдруг представила, как может поступить ныне Владислав, узнав о словах шляхтича. Что если и он накинется на того, как сделал это пан Тадеуш? А пан Ясилович стоял на приграничье с казачьей вольностью, защищал со своими ратниками земли от разбоя, она знала то достоверно, молодой Добженский рассказал ей о том за тем же обедом.

— Я ничего не слышала, — тихо проговорила она, глядя в глаза Владислава, стараясь не вздрогнуть при удивленном всклике пана Тадеуша.

— Панны? — обратился к паненкам за спиной Ксении Владислав, и те поспешили подтвердить слова Ксении, из солидарности ли с ней, либо по другим причинам, она даже не думала о том в тот момент.

— Пан Ясилович, я думаю, пан Добженский принесет вам свои извинения за горячий норов, — проговорил Владислав, хмурясь еще более. — Перед тем, как его уведут в темницу, чтобы остудил свою кровь в ее прохладе.

Ксения прикусила губу, чтобы сдержать вскрик при этом известии, стиснула руки, чтобы скрыть их дрожь. Такого поворота событий она никак не ожидала.

Пана Ясиловича увели в одни из покоев на втором этаже, чтобы обработать его рану, а вот у Добженского отняли оружие и заперли в подвале под воротной башней, что служил темницей в замке. Ксении когда-то показывали это место — темное и холодное, полное страшных тайн и страхов былых, что, казалось, впитались в эти стены со временем. Оттого-то дрожь, что стала бить ее еще после этого сабельного боя, так и не прошла со временем, а тоска и сожаление сжали сердце ледяной рукой.

Она не пошла на ужин, не желая делить стол с человеком, который оскорбил ее, который явно ныне ощущал свою безнаказанность, свое превосходство над ней из-за того, что случилось. Но разве у нее был выход? Она убедилась в том, когда в ее спаленку скользнул тихонько Владислав, когда часы на башне ударили полночь. Ксения поднялась с колен, когда он пришел, поспешила закончить молитву.

— Ужаснейший день! — устало протянул Владислав, пряча лицо в ладонях. Ксения подошла к нему, опустившемуся в кресло у камина, и он прижался лицом к ее телу, уткнулся в бархат корсажа ее платья. — Кабы не нужен был мне этот Ясилович, я бы с большим удовольствием послал бы его к черту! Но кого поставить на границы?! — Ксения почувствовала, как напряглись его ладони, лежавшие у нее талии. — Пошлю его к черту все же! Открою скарбницу, найму людей да поставлю на эту землю кого другого, кто не будет думать только о своем кармане, выжимая из своего владения все до последней монеты.

— Ты долго будешь пана Тадеуша в темнице держать? — спросила Ксения, выдержав паузу. Владислав даже головы не повернул на ее вопрос, ничем не показал, что услышал ее. А потом, когда она уже и ждать ответа перестала, ответил:

— Пару деньков пусть постынет в каморе. Уж больно голова горячая! — он вдруг поднял голову и заглянул в глаза Ксении, наблюдающие за ним с тревогой. — Знать, не послышалось ему, коли так печешься? Молчишь? И он молчит, даже в сторону мою головы не повернул.