— Ого, какие меры, — деланно восхитилась Марина, — значит…?

Шершнев вернулся в кресло, вздохнул, развёл руками.

— Да, Мариша, дело серьёзное. Поэтому Коля сейчас отсыпается в люксе нашей гости-ницы и по моей просьбе не высовывается. Там за ним присмотрят, составят компанию, и вообще…, - Виктор неопределённо помаячил пальцами перед лицом, — я, пожалуй, растолкую. Декаду назад дядя Слава обозначил интерес к одной не афиширующей себя организации. Помнишь?

— Общество "Новая Азия"? Помнится, те ребята откупили захиревший пионерлагерь в Подмосковье, шикарно отстроились и функционируют в закрытом режиме. Что-то вроде элитарного клуба без допуска посторонних, а, по сути — представительство ныне запрещён-ной тоталитарной секты "Алиф-Ламед-Ферт — Заря Логоса". — Отчеканила Марина Сергеев-на. — Причём тут твой Коля?

— Вот именно! Сразу же после освобождения Николая с зоны, ещё до его приезда в свою родную деревню под Тверью, к нему подкатили некие тёмные личности и предложили работу. Угадай где? Э?

— Тут и гадать нечего, — хмыкнула Марина, — судя по твоим ужимкам — в клубе "Новая Азия".

— Смекаешь? — Виктор ткнул пальцем в закрывающую окно портьеру. — Им нужны лю-ди, прошедшие через бойню, повёрстанные кровью и, в идеале, с уголовным прошлым. С их точки зрения такой боец, как Коля, отлично вписывается в схему. Вопрос: для чего? Э?

— Тут, — Марина плеснула в бокал сока из хрустального кувшина, пригубила, — широкое поприще для домыслов. Могу привести несколько, навскидку.

— Внимательно…

— Люди с такими навыками нужны для проведения акций устрашения, а то и устране-ния неугодных, для вооружённых провокаций, для поддержки массовых волнений, для тер-рора, для жёсткой охраны, наконец.

— Охраны кого? Чего?

— С уголовным прошлым вряд ли для охраны больших ценностей. Скорее уж концен-трационных лагерей.

— Заметь, — Шершнев поднял вверх указательный палец, — все, перечисленные тобой, функции предусматривают активное воздействие. Идёт вербовка боевиков! Подбирают та-ких: повоевавших, поневоле или по призванию перешагнувших через внутренний запрет — убийство себе подобных, припёртых обстоятельствами к стенке, озлобленных. Что ты, ана-литик, по этому поводу думаешь? Э?

— Возможно, — сестра задумчиво взболтнула сок в бокале, — возможно. Открывшиеся об-стоятельства требуют осмысления и расследования. А чтобы расследовать, надо внедрить. Так?

— Умница!

Марина Сергеевна победно улыбнулась.

— Что и требовалось, Витя! Не успел Вячеслав Владимирович заинтересоваться "Новой Азией", как ты уже встретил человека, способного стать твоим агентом в их стане. И как встретил! На голом наитии. Это ли не доказательство? Э?

— Дразнишься? — Виктор сурово посмотрел на сестру. — Ну, дразнись, дразнись. Хотя, чёрт знает, может, ты и права? Только, если честно, Мариш, мне бы не хотелось становиться этаким слоником с крыльями. Чревато, знаешь ли. Кстати, я дяде Славе ещё вчера сообщил. Он был далеко, но сегодня должен с часу на час объявиться здесь. Тебя что-то беспокоит?

— Да. Меня беспокоит пока один вопрос: можно ли доверять этому парню, Николаю Иванькову? Нет, ты не спеши меня уверять. И не будь таким прекраснодушным. Ведь ты уже сталкивался с предательством. Не забыл?

…И хотел бы, да не мог. Из Чечни в столицу его доставили самолётом, и сразу же в Кремлёвку. Одна операция, другая, третья — рана оказалась более чем скверной: кость пере-бита напрочь. Семь месяцев с аппаратом Илизарова, пожизненная хромота и встроенный барометр, чутко реагирующий на погоду. Военно-врачебная экспертиза вынесла однозначный вердикт — инвалидность третьей группы.

Закалённый в кабинетных баталиях, поднаторевший в строительстве собственной карьеры, генерал Шершнев отлично понимал, каких направлений ветры дуют в коридорах Генерального штаба, и не сомневался, что отставка и пенсия — всего лишь вопрос времени, отпущенного на излечение. На самом донышке сознания ещё пряталась капелька надежды — авось оставят, но рассудок твердил: "Готовься к переменам". По жизни он больше доверял рассудку и потихоньку примерял на себя жизнь пенсионера. А почему бы и нет? У него имелось всё для безбедного существования: великолепная пятикомнатная квартира в центре, загородный дом с участком, валютные вклады в надёжных банках и солидная заначка на случай непредвиденных реформ, да и генеральская пенсия тоже позволяла. Единственная дочь к тому времени прочно обосновалась во Франции, удачно и, что удивительно, по любви, выскочив замуж за земельного магната, перебивавшегося выращиванием винограда и виноделием в промышленных масштабах. В кругах, где генерал почитался за своего, считалось престижным отправлять детей за границу, подальше от непредсказуемой Родины.

Виктор Сергеевич точно не помнил, но, кажется, Солженицын сказал, дескать, беда нашего народа в том, что им управляют люди, не связывающие ни собственное будущее, ни будущее своих детей с этой страной. Прав мыслитель, ой прав. Многие это понимали, да помалкивали. И генерал понимал, но противиться сияющей дочериной любви не мог — бес-смысленно. Своё-то будущее он видел здесь, и только здесь.

Парадоксально, но именно поэтому предложение написать рапорт не вызвало совсем уж непреодолимой душевной ломки.

Так-то оно так…но, но, но. Кто бы ещё подсказал, в чём это "но" заключается. Коро-че, напала всё-таки на Шершнева такая хандра, что хоть в запой, хоть волком на луну.

Отставку внешне он воспринял спокойно, а что в душе, то никого не касается. Сжал зубы, написал рапорт и ушёл.

Как водится у россиян, надо было накрыть "поляну" по поводу. Он заказал кабинет в приличном ресторане и разослал приглашения узкому кругу сослуживцев из тех, кого считал товарищами. Сугубый мальчишник. Застолье ртов на десять. Время всеобщего сбора — восемнадцать, ноль, ноль.

Когда стрелки показали девятнадцать с копейками, заявился первый и единственный посетитель, к тому же незваный — пожилой полковник из кадров.

— Я без приглашения, Сергеич, примешь?

Стол блистал хрусталём и мельхиором. Призывно лыбились коньячные бутылки, пу-зырились прозрачные лафитнички, истекали слезой деликатесы, белели продёрнутые в кольца салфетки. Но пачкать салфетки было некому. Метрдотель с удивлением и беспокойством поглядывал на одиноко сидящего генерала. По его понятиям, от приглашения на застолье к таким людям не отказываются. Где ему было знать, что эффектный генерал уже выбыл из категории "таких людей".

В эти минуты Виктор Сергеевич впервые ощутил боль в груди.

Полковник возник не то, чтобы кстати, однако появилась возможность окатить влагой оцепеневшую душу.

— Давай, Сергеич, примем по штрафной, — предложил кадровик, разливая по фужерам финский "Абсолют".

Он томно выцедил свою долю и, подцепив на вилку пласт бастурмы, пристально уста-вился на духовитый кусок мяса. В рот не положил, видимо, решив, что для первого фужера достаточно лишь кратковременного созерцания закуски, отвёл взгляд от вилки.

— Ждёшь? Не жди. Не придут. Ты же в опале. Неужели ещё не понял?

Старик озвучил то, во что Виктор Сергеевич, глядя на пустые стулья и наблюдая за бе-гущей по циферблату стрелкой, никак не мог, не желал поверить. Его натурально и цинично предали. И не враги, те по определению не предают. Предают друзья.

Вот тут ему вставило. Он почувствовал себя курой-гриль: штырь насквозь от…, про-стите, до самой глотки, а его самого неумолимо вращает в палящем пространстве. Ещё не-много, и из него, как сок из тушки, потечёт бессвязная речь. Обида, гнев, боль, непонимание, горечь вот-вот изольются потоком сумбурных слов. Нет, ребята, не дождётесь! Ещё сохранились: разум, достоинство, гордость и воля. Готовая выплеснуться смесь, под высоким внутренним давлением прекратила бурлить, остыла, выстроила полимерные цепочки, скаталась в смоляной ком и улеглась под сердцем.