— Иван Терентьевич. Семушкин… э-э, с Земли. Очень приятно. Только что скажет супруга моя, Мария Павловна, когда вернется с работы?

— О, не беспокойтесь. Клянусь Аккумулятором: сынок мой в два счета наведет в жилище порядок, смею вас заверить.

— Сынок? — хозяин кисло улыбнулся. — Разве у роботов бывают дети?

— И не смейтесь. Не так давно это было для нас, роботов, наипервейшей задачей. Ведь это мука — функционировать для самих себя, поверьте! Должен вам признаться, мы раскрутились до последней гайки, но добились-таки своего. И вот вам пример. — Клавик с Достославика кивнул на роботенка.

— Па, — заверещал тот, — одно кресло готово!

— Потрясающе! — воскликнул Иван Терентьевич.

— Молодчина, Виртик! Полный вперед! — И, обратившись к хозяину, железный папаша предложил перебраться в кресло…

Иван Терентьевич оказался на полу. А кресло… что ему? Развалилось себе на составные части.

— Сыно-ок, — обратился папаша к мастеру-крохе, — разве ж я не заправил тебя импульсами добросовестного труда? Амплитуда наших колебаний не должна опускаться до отметки брака. Ты, очевидно, расстроился? Дай-ка я тебя подкорректирую. — Зажав сынка меж колен. Клавик поколдовал отверткой над подстроечными потенциометрами, приговаривая: «Мы собраны на одних кристаллах, ты просто обязан во всем быть похожим на меня… И дядя больно ударился!»

— Что вы, что вы, пустяки, — из вежливости запротестовал Иван Терентьевич.

Спустя минуту «взрослые» занимали кресла, собранные на совесть. Клавик проверял лично.

— Ну, что я вам говорил? — Чувство гордости за сына переполнило отца-робота, вокруг его головы трещали микроразрядики, какие случаются от синтетики, когда мы раздеваемся. Иван Терентьевич слегка похолодел от мысли, что вряд ли найдет он общий язык с малышом, если папаша его драгоценный от избытка чувств загремит вторично. Но Клавик держался:

— Приходилось ли вам, Иван Терентьевич, видеть когда-либо таких детей, которым доставало бы одного замечания?.. Вот то-то и оно! Для себя же делали, не для классового врага. И мало того, у моего Виртика настоящие железные манипуляторы! С железом, знаете, на Достославике напряженка.

— Н-да, — протянул хозяин, разглядывая подлатанный линолеум. Прямо на глазах малыш прострочил его медной проволокой, а затем проутюжил швы. Для этого он раскалил утюг докрасна, использовав два питания типа «крона», которые собрал в мудреную схему. Иван Терентьевич подумал, что руки, то есть манипуляторы, у крохи были действительно железными. Никак не золотыми. Но поражала скорость, с которой управлялся этот Виртик: в прихожей еще висели клочья гари, а из зала колокольчиком звенел его голосок:

— Батюшка, узнай у дяди, есть ли у них запасной кинескоп? А повышающий трансформатор?

— Нет и никогда не было, — опередил Клавика Иван Терентьевич, и малютка констатировал:

— В таком разе придется собрать вакуумную установку.

Клавик поднялся:

— Пойду — пособлю. Извините, я как-то не подумал, что у вас может не оказаться запасного.

В зале постепенно восстанавливался порядок. Из трех секций «Омеги» получился симпатичный корпус для вакуумной установки; четвертую секцию, журнальный столик и кресла с диваном Клавик частями спустил с балкона — они, видите ли, мешали им ходить. Затем отец малыша подобрал битое стекло, отнес в ванную, а Виртик выпотрошил цветочные горшки: земля понадобилась для изготовления формы. Любимые цветы супруги, как завершающий штрих абстракциониста, заметно оживили свалку. Иван Терентьевич снова вспомнил о таблетках.

Дальше вышла заминка. Квартира была реэлектрифицирована; ближайший источник — соседский счетчик. Роботы растянули кабель и заперлись в ванной, дабы не посвящать посторонних в таинства изготовления кинескопов. Минуты три погодя дверь ванной распахнулась; Клавик с предосторожностями вынес еще горячую колбу. Он, очевидно, запамятовал, что кинескопы выпускаются квадратными, чаще — прямоугольными, а не треугольными, как получилось у него. Сынок тем временем суетился подле пылесоса: разрезал вдоль и изучал внутренности. Пообещать сделать из него вакуумную установку проще простого. Пока же Виртик накрепко связал обе половинки проволокой.

Не находя занятия, Иван Терентьевич устроился в кресле. Ощупал шишку… теперь ему было все до лампочки. Даже предстоящий разговор с супругой.

К обеду телевизор загудел, правда, изображение так и не появилось. Скорей всего, утренние передачи закончились. Или на телевидении неполадки. На экране, заставленном по диагонали фанеркой, мигали серые полосы. Клавик дал словесную гарантию, что аппарат БУДЕТ РАБОТАТЬ. Хоть одна программа: сынок, дескать, еще не достиг вершин мастерства.

— Одна… из семидесяти двух?

— Одна, но, возможно, в цветном изображении, — поспешил высказать мнение малютка Виртик.

Эх, если бы не это «возможно»… И все же целый треугольный кинескоп лучше квадратного разбитого. Прогресс налицо, и Иван Терентьевич даже не напоминал о том, что сорок восемь программ до нынешнего «ремонта» радовали глаз цветным изображением. Он попытался улыбнуться. Эти ребята, настойчивые и одержимые, начинали ему нравиться. Их бесшабашности, неприхотливости к любой работе могли бы позавидовать многие из нас, решил про себя Иван Терентьевич. Одно их желание ТРУДИТЬСЯ с лихвой покрывало броские недостатки восстановленных вещей. Собственно говоря, и в нашей среде люди разные встречаются: качество дают в меру медлительные, и наоборот.

Клавик наотрез отказался разобрать вакуумную установку, намереваясь заглянуть за запчастями в квартиру напротив; обидно, что замки для него ничего не значили. Однако Иван Терентьевич посчитал своим долгом воспрепятствовать вторжению. Но как? Он расхаживал по свалке, спотыкался о свежие швы линолеума и думал, думал.

Из стационарного магнитофона с восьмисотметровыми катушками получился переносной кассетник. Правда, кассеты к нему следовало еще поискать: шосткинская «Свема» на ближайшее столетие не планировала выпуск кассет-шаров. И цветомузыкальный радиатор отопления срабатывал почему-то на телефонные звонки. Двери комнат открывались не в сторону, а вверх. Ковер ручной вязки стал похож на кольчугу. Половина люстры с горем пополам была собрана, другая ее часть надежно осела в багажном отсеке малыша — он не хотел расставаться с гранеными стекляшками. Иван Терентьевич не мог обижаться. Но таблетки глотал исправно.

Ремонтная бригада перебралась в спальню, затем в детскую. К счастью, там не понадобились кинескопы, и к трем часам, с залихватскими «вот так, сынок… быстро и прочно», роботы привели квартиру в сносный порядок. Виртик подался на кухню.

«Спать, слава богу, есть где… Хвала Аккумулятору», — подумал Иван Терентьевич.

— В следующий раз у него получится лучше, — заверил Клавик, приглаживая на углу обои.

— Будем надеяться. А скажите: к соседям вы обязательно должны заглянуть? — поинтересовался хозяин.

— Ко всем без исключения, — успокоил его Клавик.

— Тогда потрудитесь объяснить, чего ради затеяли вы это представление, пока я не свихнулся.

— Минуточку. — Его сиреневость отдал несколько распоряжений отпрыску и развалился на кресле. — Понимаете, Иван Терентьевич, мы, роботы, созданы для труда, и каждый из нас рассчитан на строго определенную программу. Допустим, тесто или, скажем, алебастр я не сумею замесить — хоть под пресс клади. Что же касается наших детей, то здесь проблем нет. Создавая, мы сделали их лучше себя. Они умеют все, и даже чуть больше того…

— Как и наши, — вставил хозяин.

— Вот потому и приходится создавать для них неограниченный фронт работ. И уж поверьте на слово: нет для них интересней занятия, как что-нибудь мастерить…

— Правда? А нашим — что-нибудь ломать, — машинально добавил Иван Терентьевич, после чего последовала пауза (это мы, люди, разучились удивляться, а жители планеты Достославик на верном пути).

— …Повторите, что вы сказали?.. Э, да мы с вами на пороге величайшего открытия! — вскричал Клавик, захлебываясь от радости: — Сын мой, поди сюда!