Что говорить, хорошенькое добавление к истории с отравленными курами и пристреленной Галиевым бродячей собакой...

Отлично зная, что от взысканий, если сыпать нарядами и сажать на губу, толку мало, Самохин с первых дней избрал по отношению к своим подчиненным тактику психологического давления. Если проступок совершался с утра, беседа с виновным откладывалась до вечера или даже до следующего дня. В беседе обязательно участвовало комсомольское бюро, а то и созывалось общее собрание, чтобы каждый из присутствующих выразил свое отношение к нарушителю дисциплины. Начинался перекрестный обстрел вопросами, вчерашний нарушитель становился судьей и сполна воздавал бывшему обвинителю. Самохину оставалось только подвести итог и спросить у провинившихся, все ли понятно.

Но попробуй разговори солдат по поводу, например, набитых лошадиных спин, когда большая часть из них только здесь учится обращаться с лошадью.

Или взять случай с пристреленной собакой. Галиева-то не вытащишь на комсомольское собрание. С ним не то что ссориться, задевать его самолюбие не хотелось.

Раздумывая обо всем этом, Самохин снова стал связываться с ближними и дальними разъездами: не произошло ли еще какое-нибудь ЧП, не сошел ли кто-нибудь с эшелона?

Раздался стук в дверь. Вошел старшина Галиев. Едва взглянув на него, Самохин понял, что старшина чем-то расстроен.

Все-таки Андрей спросил:

— Ну как же ты, Амир, стрелять-то решился?

Галиев понял его по-своему.

— А что тут решаться? — удивился он. — Я на пятьдесят метров карандаш пулей перебиваю, а тут — собака... Надо же было им доказать. Сейчас пошел проверил — у половины уже нет ни крестов, ни молитвенников. А если бой? Так и будут на бога надеяться?

— Все-таки риск был, — сказал Самохин, но, видя, что разговор получается беспредметный, продолжать не стал.

— Что-нибудь еще случилось? — спросил он.

Старшина помолчал, глядя в пол, вздохнул, развел руками, поднял на Самохина умные, с монгольским разрезом глаза, сверкавшие едва сдерживаемым негодованием.

— Так что там?

— Воровство, товарищ капитан. У солдата Каюмова, вашего коновода, деньги украли.

— Такого даже у нас не было, — чувствуя, как все словно деревенеет в груди, сказал Андрей. — Гаже воровства только предательство... Что будем делать? — спросил он, и в самом деле не зная, что предпринять.

— Найдем виновного, трибунал в самый раз будет, — жестко отчеканил Галиев.

— Трибунал — мера крайняя, — в раздумье заметил Самохин. — Может, какой мальчишка стянул. Жизни еще не видел, учить его некому было. Что ж, сразу и в штрафную? Надо как-то самим разобраться...

— Мягкий вы человек, товарищ капитан. Мальчишек жалеете, а такие вам всю работу срывают, не дают службу наладить...

Галиев перехватил предупреждающий взгляд Самохина, замолчал.

— Извините, товарищ капитан, к слову пришлось... Разрешите, я выясню, и, если уж вы не хотите сор из избы... давайте своей властью.

Самохин с некоторым сомнением посмотрел на Галиева: а ну как начнет выяснять такими же методами, как отучил Вареню стихи сочинять?

Но Варене-то урок помог. Наверное, во всем отряде не было теперь более бдительного часового, настолько исправно нес он службу, особенно в наряде на границе.

— Не сомневайтесь, товарищ капитан, — заверил его Галиев, — я проверю деликатно и совершенно точно скажу вам, кто и как...

— Хорошо, — согласился Андрей.

Но все же решил проконтролировать старшину и в случае чего поправить.

— Построй личный состав, свободный от нарядов. Когда солдаты оперпоста замерли по команде «Смирно!», Самохин медленно прошел перед строем, всматриваясь в лица.

Разные перед ним были люди. Некоторые смотрели на капитана с огорчением и сочувствием, такие, как прибывшие с резервной заставы, по просьбе Андрея, сержанты Изосимов и Белоусов, участвовавшие в разгроме банды Аббаса-Кули в Каракумах. Другие провожали Самохина, проходившего вдоль строя, с подчеркнуто безразличным видом. А братья-богатыри — Павел и Петр Охрименко — стояли в строю с невозмутимым видом, будто все происходящее их не касается.

Андрей дал команду «Вольно!» и, не скрывая своего огорчения, сказал, предоставляя укравшему возможность одуматься.

— Мне стало известно, что у одного из ваших товарищей пропали деньги. Я не хотел бы думать, что их украли... Сейчас разойдитесь, а вы, Каюмов, к обеду скажете мне, нашлись ваши деньги или не нашлись... Может, куда-нибудь завалились?

Каюмов, первый месяц служивший коноводом начальника поста, с недоумением пожал плечами: дескать, деньги обычно никуда не заваливаются, но ничего не сказал.

— Разойдись! — скомандовал Андрей и невольно подумал: «Что еще случится сегодня?» По опыту он знал, если уж начинают сыпаться несчастья, то, как говорится, открывай ворота...

Перед обедом Самохин вызвал старшину и спросил:

— Деньги не нашлись?

— Молчат, товарищ капитан...

— А в чем, собственно, заключается твой метод?

— Товарищ капитан, доверьте мне, укажу точно и ни с кого даже волос не сниму.

— Ладно, действуй...

Самохин остался в канцелярии неподалеку от открытого окна, Галиев построил во дворе всех свободных от наряда, скомандовал: «Смирно!» Андрей вышел к строю.

Остановившись перед подчиненными, некоторое время всматривался в лица, затем негромко сказал:

— Деньги не нашлись. Но у нас есть безошибочный способ узнать виновного. Старшина, прошу...

Галиев зычным голосом, как на обычных построениях, подал команду «Смирно!», вслед за нею — серию команд, будто на занятиях по физподготовке: «Кру-у-гом!», «Два шага вперед марш!..», «Присесть!», «Руки в упор ставь!..», «Выбросить ноги!..».

Все приняли положение упора. Галиев между тем продолжал:

— Поджать руки, оставаться на полусогнутых!.. По дрожи в руках мы и определим, кто взял деньги...

Андрей подумал: «Ясно, что в таком положении через некоторое время у каждого задрожат руки».

Старшина медленно шел вдоль строя и вдруг громко воскликнул безапелляционно-уверенным тоном:

— Так вот же он!..

Неожиданно для всех вскочил самый левофланговый, маленький, всего несколько дней назад прибывший на заставу солдат.

— Товарищ капитан! Товарищ старшина! Я же... Я... — начал было он и вдруг испуганно замолчал.

— Товарищ капитан, — Галиев официально взял под козырек, — какие будут указания?

— Распустите строй. Случай этот обсудим на общем собрании личного состава, — ответил Галиеву Самохин, нарочно не определяя дату собрания: надо было оставить время солдатам, чтобы они поговорили между собой об этом происшествии.

Трудно, очень трудно налаживалась жизнь на оперативном посту Аргван-Тепе. А боевая работа требовала от Самохина подготовленных, умелых во всех отношениях, дисциплинированных солдат.

— Тельпек, тельпек! Кому тельпек!.. Брюки! Новые брюки! — выкрикивал Барат, прохаживаясь в толкучке шумного базара, прислушиваясь к тому, о чем говорили вокруг, присматриваясь к мелькающим перед ним лицам. За Баратом и бродившим по базару Абзалом наблюдал из окна милицейского оперпункта Яков, переодетый в старую форму железнодорожника.

Сегодня утром, намечая план действий с Лаллыкханом и Амангельды, они договорились, что Лаллыкхан в сопровождении Шакира пойдет искать старых друзей, адреса которых он хорошо помнил.

Амангельды с радистом Фархатом, тоже переодетым в родную национальную одежду, на ишаках объедут окрестности аула, посмотрят следы конных групп. В случае чего будут радировать уполномоченному НКГБ Диденко.

Кайманов, Абзал и Барат, пока остальные ведут предварительную разведку, отправятся на базар, рассчитывая на свое умение видеть и слышать.

Якову с его приметной внешностью и ростом в сто девяносто сантиметров трудно было остаться неузнанным. Зато Барата даже если кто и узнает, не беда: знакомым известно, что Барат воевал и по ранению вернулся с фронта.