— Не раньше, чем медные акции будут у меня в руках.

— Это шантаж...

— Простите, полковник, но кроме диверсий и рискованных операций в закордонье у меня есть другие виды доходов. Желаю успеха...

— Хорошо... Завтра акции будут у вас. В крайнем случае, я уступлю вам часть своих. Но и вы должны уступить! Пятнадцать процентов — это пятнадцать процентов!..

— Еще не ясно, получу ли я эти пятнадцать процентов, а два десятка джигитов бросаю в вашу авантюру... Кстати, и сам иду...

— Но это и ваша, как вы говорите, «авантюра». Нам известно, насколько важен для вас реванш за фиаско, какое вы потерпели от Кайманова и Самохина год назад...

Удар попал в цель. В памяти Клычхана весьма свежо было самое крупное в его жизни поражение — провал политической провокации большого масштаба, затеянной им в приграничной зоне. Всячески демонстрируя свою «дружбу» с авторитетными офицерами-пограничниками, Клычхан развернул настоящую войну с частями охраны порядка своей страны, стремясь вызвать возмущение простого народа, направить живущие в погранзоне племена против советских военных властей.

Эту, так хорошо задуманную и отлично начатую кампанию сорвали тогда заместитель коменданта Даугана старший лейтенант Кайманов и замполит старший политрук Самохин. Одно упоминание о них до сих пор вызывало в душе Клычхана тихую ярость. Еще больше раздражало его то, что вся эта история стала известна немцам. Не был бы Клычхан заинтересован в медных акциях, иначе разговаривал бы с полковником. Но... В России немцы продвинулись до самой Волги. Сейчас, когда армии Гитлера у Сталинграда и так стремительно наступают на Кавказе, Клычхан понимал, он может просто не успеть сделать свою главную ставку и медные рудники Шахназара поделят без него. Мало того, сам Дауганский район после победы рейха мог уплыть мимо его рук. Тем не менее Клюстеру он ответил:

— Господин полковник! Вы позволяете себе так разговаривать со мной только потому, что из этой меди здесь делают вазочки для лакомств, а в рейхе — гильзы для снарядов?!

— Не будем ссориться, — сказал Клюстер. — Ладно! — вздохнув, согласился он. — Пусть будет пятнадцать процентов, но с условием, что вам удастся выполнить и военную, и политическую часть нашего плана. В политической мы заинтересованы не меньше, чем в военной: наша победа должна прийти на подготовленную почву.

Раздался телефонный звонок. Полковник снял трубку, протянул ее Клычхану.

— Вас...

— Да, я... Слушаю тебя, Закир.

Клычхан положил трубку, сказал полковнику:

— Связной готов идти к Абзалу через кордон.

— Что он еще передал?

— Фаратхан прислал слугу: есть сведения о советском шпионе Ичане.

— Но ведь он погиб?

— И был воскрешен.

— Прекрасно. Он нам пригодится для второй части задуманного плана. Тем более не будем терять времени... Кстати, вы так и не рассказали, как вам удалось выпутаться из той истории с всенародным тоем и неудавшимся восстанием против советских военных властей?

— Неужели вы думаете, что в своей стране я не выпутаюсь? — уже с раздражением ответил Клычхан.

Он отлично понимал, почему Клюстер так настойчиво возвращается к его неудаче годичной давности. Догадаться было нетрудно: хитрый немец нарочно подогревал его, чтобы посильнее разжечь желание Клычхана отомстить Кайманову, Самохину, полковнику Артамонову.

Что ж, такая хитрость Клюстера только подтверждала заинтересованность немцев в осуществлении замысла — смыть водами озера Дауган, разрушить дороги, надолго вывести из строя транспортные магистрали. Клюстер был прав, самого Клычхана гораздо больше занимала вторая часть плана, выполнив которую можно было вернуть свой авторитет не только перед аксакалами рода, но и перед будущими коллегами — акционерами фирмы «Шахназар и К⁰».

Перспектива получить за уничтожение Даугана пятнадцать процентов акций медных рудников весьма щекотала воображение. Особенно если с Дауганом будет уничтожено и само имя Кайманова, что было не безразлично для Клычхана, не так давно получившего титул бека.

У подъезда отеля его дожидались собственный мюрид Хошимбай и верный слуга господина Фаратхана — Меред Сунаит-оглы.

Почтительно поприветствовав господина Клычхан-бека, справившись о его здоровье и делах, Сунаит-оглы коротко доложил:

— Девчонка и этот негодяй Ичан ушли в горы вместе с проклятым Аширом. Мои люди выследили их. Сейчас они в старой горной кошаре, куда не каждый год чабаны загоняют овец.

— Хвала аллаху всемогущему и единосущему, у которого нет небытия! — искренне воскликнул Клычхан. — Я всегда говорил, что ты умный человек, Меред... Послал ли за ними своих людей?

— Мои люди уже могут схватить за шиворот этих бандитов. Ждут приказа...

— Так приказывай! И доставь их обратно к господину Фаратхану.

— Слушаюсь, господин Клычхан-бек!..

С того места, где лежал Ичан в развалившейся мазанке, забытой богом и людьми в иранских горах, виден был крохотный дворик, ограниченный с одной стороны стенкой, с другой — отвесной скалой. Во дворике под развесистой арчой хлопотали по хозяйству две женщины: Дурсун и Ойялы — жена Ашира, когда-то выступавшего против самого Клычхана.

Год назад Ашир не побоялся разоблачить Фаратхана и главаря калтаманов Клычхана. И вот люди передали Аширу, что Клычхан снова появился в прикордонье. Как-то он сумел вывернуться... Ашир, едва об этом узнал, тут же решил бежать в горы, не оставив в беде и Дурсун с Ичаном.

Мазанка, где они остановились на дневку, была, скорей всего, пристанищем чабанов, бывающих здесь не чаще чем раз в году.

Едва они добрались сюда на тележке, которую тащил в гору ишак, Ашир уехал обратно вниз добыть продуктов и разведать, что говорят люди о банде Клычхана, да не послал ли за ними погоню господин Фаратхан.

Ичан был благодарен Аширу уже за то, что тот не оставил его и Дурсун, а взял с собой. Ашир только и сказал: «Да поможет нам аллах, не оставлять же в беде тебя и твою аял. Вместе с тобой мы выступали против проклятых баев, чтоб им шайтан печенку выгрыз, вместе от этих баев и их калтаманов спасаться будем».

Ашир, конечно, понимал, насколько усложняет свою судьбу, взяв с собой Ичана и его Дурсун. Но разве мог теперь Ичан хоть минуту думать о себе и не думать о Дурсун? Он хорошо понимал, что ему, только сейчас начинавшему приходить в себя после долгой, как зимняя ночь, и тяжелой, как могильный камень, болезни, всем добром мира не расплатиться с Дурсун за то, что она сделала для него.

После тех ужасных побоев, какие ему пришлось вынести на подворье Фаратхана, справедливо заподозрившего, что Ичан помогал Аширу, Ичан и сам не верил, что выживет. Он столько же раз мысленно побывал на том свете, сколько раз от нестерпимых пыток проваливался в небытие. Но он не сказал палачам ни слова, этим-то и возбуждая их ярость. Молчал не только потому, что не хотел выдавать своего друга Ашира, но, главное, потому, что боялся поставить под удар Дурсун, которая привела его к захваченному Фаратханом Хейдару — своему отцу.

Если бы Ичан хоть бровью повел в сторону своей Дурсун, пытали бы фаратхановы слуги и ее — самую прекрасную из всех прекрасных женщин. Не посмотрели бы, что Хейдар, ее отец, спас в Каракумах пособника Клычхана Аббаса-Кули.

Эти палачи, Фаратхан и его слуги, наверняка пристрелили бы Ичана, видя, что все равно ничего от него не добьются, если бы не всенародный той. Шутка ли сказать, десятки тысяч молодых людей, вместо того чтобы Гитлер погнал их на фронт воевать неизвестно за что, демобилизовались и поехали домой. В тот день Фаратхану было не до Ичана. Верный его пес — Меред Сунаит-оглы доложил Фаратхану, что Ичан — друг Ашира подох. Меред получил высочайшее повеление зарыть Ичана, как бешеную собаку.

Ичан не помнит, когда и как он вернулся к жизни, да и жизнью это едва ли можно было назвать: долгие ночи и дни, наверное, не одну полную луну все тело болело так, что он мог только стонать.