Выбравшись в степь, скифы пошли спокойнее. Они перестали пинать Скила в спину и сняли с головы мешок, но не вытащили кляп изо рта. Теперь царь мог свободно дышать, но слушать его обвинения в предательстве никто не хотел.

В отдалении, на левом берегу Борисфена маячили зольные курганы, куда скифы из разных кочевий свозили в горшках золу из родных очагов. Они посвящались богине Табити. В них никто не спал вечным сном, не лежали сокровища, но на их вершинах воздвигали каменных баб с чашами в руках. Сюда привезли Скила. Его поставили перед камнем на колени и, так и не развязав рта, накинули на шею тетивы двух луков. Двое скифов встали по бокам царя, взялись за деревяшки и по знаку Аданфарса резко дернули на себя. Срезанная, как бритвой, голова Скила со стуком упала на землю. Новый царь положил ее к ногам подательницы вечной жизни. Тело прежнего владыки спихнули вниз, и оно покатилось с откоса.

Вытирая окровавленные ладони о штаны, Аданфарс сошел с холма. Его плотным кольцом окружали вельможи. Воины теснились, стараясь пробиться поближе к царю. Казалось, с того момента, когда он пил в шатре, прошла целая вечность. Где эта проклятая флейтистка? Самое время выбросить и ее мясо на корм волкам!

Но Колоксай словно растворилась в предрассветной темноте. Она досмотрела действо до конца, а потом вскочила в седло первой попавшейся лошади и дала ей пятками по ребрам. Впервые за последние два года она чувствовала себя достойно. Арета совершила свою месть. Не так, как с Гекатеем. Сейчас у нее не дрожали руки, не текли по щекам слезы. Может быть, она чересчур сильно дергала уздечку. Но и только.

Несведущие люди полагают, будто киклопы — народец одноглазых великанов, ничего не умеющих, кроме как кидаться камнями в проплывающих путешественников. Это мнение распространилось даже среди богов, ведь крошки-рудокопы редко покидают недра горы Мосихл на Лемносе, где помогают Гефесту ковать для Зевса громы и молнии.

Аполлон был поражен при виде широкоплечих карликов в замасленных фартуках, сновавших среди груд битого камня. Фебу хватило одного взгляда на прокопченную потрескавшуюся землю, чтоб понять: он попал куда надо.

— Добрые люди, — обратился гипербореец к деловитым малышам с кирками на плечах, — не подскажете ли, где найти вулкан Гефеста?

— Проваливай, — был ему дружный ответ чумазых подмастерьев, чьи крохотные рожицы едва виднелись из стоявшей торчком шерсти.

— Я только что прибыл, — возразил Феб, притворяясь простачком. — Корабль, доставивший меня, уже отвалил от пристани. Мне некуда идти. Не окажете ли гостеприимство?

Рудокопы зашушукались. В их глазах блеснули хищные огоньки.

«Чует мое сердце, быть беде, — просвистел из флейты Марсий. — Они нас съедят».

— Что ж, чужеземец. — Киклоп постарше с седоватой шерстью на загривке выступил вперед. — Идем, отдохнешь в нашей пещере. Мы мелем муку с каменной пылью, а здешнее вино отдает железом. Но если ты и правда голоден, тебе сойдет любая еда.

Лучника вполне устраивало, что киклопы не узнали в нем бога. Так он рассчитывал попасть в их логово без особых церемоний. Чем дальше Феба уводили в глубь острова, тем больше сопровождение грозных карликов напоминало конвой, а гость — пленника.

«Мы пропали! — заблеял Марсий. — Смотри, какие у них острые зубы!»

Зубы у малышей действительно напоминали акульи, и с каждой минутой киклопы все чаще обнажали их в двусмысленных ухмылках.

— Вот наша пещера, — сказал старший, указывая на длинную трещину с закопченными краями, из нее слышался неумолчный стук тысяч молотков. Прямо у входа стояла наковальня. Феб сощурил глаза и заметил на ее поверхности темные липкие пятна, нетрудно было догадаться, что это кровь.

— Мы пришли, гость, — с издевкой обратился к нему седой киклоп. — Здесь мы оказываем гостеприимство всем, кто забирается в наши края. — Мохнатые ручки указали на наковальню. — Сними лук с плеч, он тебе не поможет, и положи голову так, чтоб мы могли размозжить ее с одного удара. У нас давно не было хорошей пищи.

Аполлону пришло в голову полицедействовать. Он повалился на землю и стал горько плакать, умоляя зубастых крошек пощадить его. Так когда-то мать Феба Лето на коленях умоляла «добрых виноградарей» дать ей напиться грязной воды из пруда… прежде чем явила им свой истинный облик.

— Ты только все затягиваешь, смертный, — со скукой заявил седой киклоп. — Нельзя так цепляться за жизнь. Что в ней хорошего? Гея возродит тебя для лучшей доли.

— Ты прав. — Рука Аполлона потянулась к луку, будто бы желая снять его с плеча. — И чего тут жалеть? Один смрад и грохот!

Киклоп не успел даже кивнуть. Град ослепительных стрел посыпался на прожорливых рудокопов. Ни один смертный не мог бы метать их с такой быстротой и точностью. Карлики поздновато догадались, что перед ними бог. Аполлон уже встал с колен и осыпал противников смертоносным ливнем.

— Два есть великих греха, совершение которых Боги карают без жалости и промедленья, — продекламировал гневный лучник, ни на секунду не прекращая стрелять:

Первый из них — отгонять от порога просящих.

Грех же второй — людоедства ужасный обычай.

Так Феб сочинил свой первый гекзаметр, и был столь счастлив прорезавшимся наконец даром, что еще некоторое время разговаривал с Марсием стихами. Чем довел рапсода до белого каления.

Затем он вошел в пещеру, где добил остальных киклопов, прятавшихся за наковальней. Гефеста дома не было, и никто не заступился за подземных кузнецов. Феб открыл громадный ларь из железного дерева, где хранились уже готовые перуны для отца богов. Посчитав, что от молний может проистечь какая-нибудь польза, а громы только зря рвут небо, лучник запихал первые в сумку, а последние выпустил на волю. Над головой начался бесцветный фейерверк. Под его прощальные звуки довольный собой Феб вступил на облако в виде лебедя и заскользил над зеленой морской гладью.

Дальнейшие события развивались с завидной быстротой. Первая, кого солнечный бог заметил, прибыв с Лемноса на Беотийский берег, была Пифия. Она стояла у кромки воды и размахивала руками, призывая лучника обратить на нее внимание.

— Давно не виделись, — буркнул Феб. От этой женщины у него всегда болела голова. — А ты стала прилично одеваться. — Он окинул взглядом новенький снежно-белый пеплос прорицательницы и блестящие золотые браслеты у нее на руках. — Что это у тебя под глазом?

Справедливости ради, синяк следовало заметить в первую очередь. Так же как и кровоподтек на щеке. Да и ткань пеплоса оказалась кое-где разорванной.

— Нас оскорбили! — воскликнула Пифия, пытаясь укорить беспечного покровителя за слишком долгое отсутствие. — Мое бедное святилище!

— Мое святилище, — поправил Аполлон.

Женщина осеклась.

— Садись-ка. — Феб втянул ее за руку на облако, и они поплыли к Дельфам. — Кто же осмелился нас обокрасть?

— Геракл! Этот невежа и грубиян! — задыхаясь от обиды, начала Пифия. — Вломился среди ночи и украл треножник. Тот золотой, сидя на котором я прорицаю.

Феб сдвинул брови.

— Я понимаю, господин, — стенала жрица, — что должна была умереть, спасая ваше имущество…

— Что за чушь? — поморщился гипербореец. — Ты — мое имущество. Спасибо, что осталась в целости и сохранности.

Он склонился с тучи и посмотрел вниз. За годы, что солнечный бог не бывал в Дельфах, его знаменитый оракул преобразился. Круглый храм Пупа оброс лавровыми деревьями, в роще появилось множество мраморных жертвенников для богатых даров, по дорожкам нескончаемой вереницей текли богомольцы. Многие приезжали с семьями и челядью. Для них в отдалении красовались специальные странноприимные дома с красными черепичными крышами, сновали рабы, седлая и расседлывая мулов.

— Ты хорошая хозяйка, — похвалил Аполлон, помогая Пифии спуститься с тучи на землю. — Иди приберись в святилище, а я попробую вернуть наш треножник.