— Хватит! Хватит! Замолчи! — всхлипывал Феб, но Марсий не унимался.

Любой зверь мог обидеть их, пока мать спала. Посчитать легкой добычей. Но, ни один хищник не посмел тронуть мальчика с солнцем и девочку с луной в руках.

— Довольно! — Аполлон уже не слышал рапсода. Долгожданные слезы, наконец, прорвали плотину и хлынули неудержимым потоком.

— У этой сказки счастливый конец, — с укором сказал Марсий. — А ты какой придумал для своей?

Но Феб молчал, прижимая к лицу руки. Из его души по капле вытекала вся тяжесть, накопившаяся за годы странствий. Он принял свою жизнь, простил ее и отпустил, как камень с горы. Не слишком заботясь о том, кому на голову тот упадет.

Легкость пустоты и свободы для новой дороги наполняла лучника. Марсий знал, что делал. Дети детьми, а Аполлон давно стал ему ближе собственной шкуры. Он не мог оставить его в таком состоянии. Теперь это был прежний Феб, веселый и язвительный. Гипербореец засунул флейту за пояс, перекинул лук через плечо и зашагал вниз, насвистывая себе под нос.

— Твои обвинения слишком серьезны. — Царица Тиргитао подняла руку, останавливая старую Гекубу.

Верховная жрица с достоинством опустилась на складной табурет и взяла в руку ивовый жезл с позолоченной кукушкой наверху. Она сказала все, и следовало только дождаться, пока возмущенный гул голосов в шатре умолкнет, чтобы потребовать от Совета решения.

Сырой ветер с улицы задувал под расшитый войлочный полог. По старому обычаю, Совет собирался вне городских стен, чтоб не нести разногласия в народ. Белую ставку разбивали в степи у подножия двугорбого холма, на вершине которого еще можно было различить остатки старого капища. Сегодня собравшимся необходимо было покровительство Девы, ибо то, что поведала верховная жрица, не лезло ни в какие ворота.

— Ты обвиняешь «живого бога» в повсеместной замене человеческих жертв животными. — Тиргитао медленно обводила глазами присутствующих — глав крупнейших родов, городских старейшин, высших жриц, заслуженных сотниц, — чтобы понять, какое впечатление произвели слова Гекубы.

Все подавленно молчали.

— Пусть «живой бог» объяснит нам свои действия, — проговорила Тиргитао, переводя взгляд на плетеную ширму, за которой во время советов, по обычаю, находился царь.

Послышался шелест тяжелых одежд, и высокая фигура в алой, шитой золотом накидке появилась из-за перегородки.

Все, кроме Гекубы и царицы, пали ниц и оставались лежать, пока «живой бог» не позволил им подняться.

Выйдя в круг собравшихся, царь заговорил. Но сказал он совсем не то, чего от него ожидали. Он мог начать отрицать обвинения верховной жрицы или оправдаться неведением. На худой конец признать вину и покаяться. Но когда же и кто из «живых богов» вмешивался в дела земные?

— Если мы хотим преградить путь скифам, — заявил царь твердым голосом, — нам придется от многого отказаться. — Наши лучницы, какими бы меткими и искусными они ни были, не могут противостоять тяжелой скифской кавалерии. Легкие стрелы застревают в кожаном панцире, не пробивая его. А стрелять тяжелыми им не по силам.

Две сотницы в дальнем углу обменялись кивками: царь говорил дело.

— У нас нет тяжелой конницы.

— Кого ж мы в нее посадим? — раздалось из заднего полукруга собравшихся. — Кузнецов, что ли? Их сшибут и затопчут! С кривыми-то ногами!

— Вам придется смириться с увеличением числа мужских отрядов, — продолжал «живой бог», поворачиваясь к жрицам. Те возмущенно загалдели. — И отказаться от права калечить младенцев при рождении.

— Он хочет ввести у нас скифские обычаи! — послышалось вокруг.

— Мужчин и так слишком много!

— Раньше их выживало пара на десять девочек. Теперь почти столько же, сколько нас!

Царица Тиргитао подняла руку, призывая крикливых степнячек к молчанию.

— Мы знаем, что некоторые номады уже отказались подрезать младенцам сухожилия на левой ноге…

— И правильно! — прервали ее новые голоса. — Мы должны и за скотом, и за детьми, и в поход! Теперь еще скифы! Здоровые мужики на лошадях! А у нас одни калеки!

— Пусть работают! И пусть садятся на коня. Нам одним скифов не удержать!

«Живой бог» и не предполагал, что у него найдется столько сторонников.

— Если вы откажетесь от обычая калечить мальчиков! — закричала Гекуба. — Да еще и вручите им оружие, то рано или поздно, сильные и здоровые, они скрутят вас в бараний рог и станут обходиться как скифы со своими женами, которые, бедняжки, только сапоги с мужей не снимают!

Повисла тишина. Множество глаз с укором обратилось к царю.

— У вас небольшой выбор, — твердо заявил Делайс. — Не хотите разуть своих мужей — разуете скифов.

Его слова произвели впечатление. Многие из глав родов встали, чтоб выразить поддержку царю. Гекуба чувствовала, что сейчас симпатии собравшихся на стороне «живого бога». Как странно, что он выжил! Неужели зверь Гекаты не причинил ему никакого вреда? Несчастный глупый Ликомед лежал с растерзанной грудью в саду на влажной от росы дорожке, а этому хоть бы что! Жрица не верила в подобный исход. Просто так собака Гекаты не уходит.

У прорицательницы в мешочке на поясе до сих пор хранился засохший кусочек жертвенного мяса. Старуха оставила его на всякий случай. Как оберег. Вдруг чудовище вернется. Тогда будет чем отвлечь его внимание. Однако его можно было использовать и иначе…

— Ты все сказал? — Голос Тиргитао звучал невозмутимо. Она тоже чувствовала, что симпатии Совета на стороне «живого бога».

— Я хотел просить… — И в этот момент Делайс качнулся. Ему показалось, что не хватает воздуха. Все видели, как лицо царя налилось кровью. Он вытянул руку вперед, другой рванул одежду на груди, схватил побелевшими губами воздух и грянулся оземь.

Гекуба поглубже подпихнула в железную жаровню на полу кусочек затвердевшей ягнятины.

— Нужны ли еще доказательства воли Великой Матери? — внятно спросила она.

Собравшиеся в испуге повскакали с мест.

— Он мертв. — Голос старой жрицы прозвучал резко. — И так будет со всяким…

— Он дышит, — возразила одна из телохранительниц Тиргитао, несносная Арета, которая год назад убила Гекатея, а теперь стояла к царице так близко, что многие поговаривали недоброе. Девушка кинжалом разрезала гиматий на груди царя и приложила ухо к сердцу. — Бьется, — бесстрастно констатировала она. — У него обморок, но он приходит в себя.

Между тем Делайс вовсе не собирался приходить в себя. Он открыл глаза, обвел шатер помутневшим взглядом, наткнулся на Гекубу, дико расхохотался и снова впал в забытье. Его положили на развернутый плащ одной из сотниц и отнесли во дворец.

Стоило Бреселиде вернуться домой, как ее поразило ужасное известие: царь повредился в рассудке. Бежал ночью из дворца в чем мать родила, влез на дерево в окрестностях Горгиппианских болот и отказывался слезать.

— Боги! — простонала «амазонка». — Этого еще не хватало.

Оказалось, что царственная сестра только на нее и возлагает надежду снять «живого бога» с дуба. Взяв небольшой отряд, Бреселида отправилась за город, где начинались охотничьи угодья. Высокий тростник шелестел на ветру. Кое-где торчали ивовые кустарники. Только на одном пригорке рос раскидистый дуб. Местные крестьяне почитали его как Дом Артемиды Дубовой. Его нижние ветки были увешены тушками гусей и зайцев. А на самом верху…

Бреселида задрала голову и присвистнула от изумления. Там, оседлав прочный сук, сидел «живой бог» и грыз зеленые желуди. Он выплевывал шелуху вниз на голову Македы, которая пыталась сотрясти дерево своими могучими ручищами.

— Слезай! — ревела она.

Царь не удостоил ее ответом. Сначала он показывал Македе язык, а потом примерился и шумно помочился ей на голову.

Охранница отскочила и разразилась градом ругательств.

Бреселида чуть тронула пятками бока лошади и подъехала поближе.