Он получил должность на Венере, и впервые за всё время они взялись за новую работу не вместе. Лоуренс улетел с женой и сыном. Жену звали Барбара. Прекрасная Барбара Старр! Ни Хенри, ни сам Конвей так и не женились: ни одна девушка не могла сравниться с Барбарой в их памяти. Когда родился Дэвид, они стали дядей Гусом и дядей Гектором, так что ребенок в конце концов стал путаться и называть отца дядей Лоуренсом.

А потом на корабль, в котором семья Лоуренса летела на Венеру, напали пираты. Это было массовое убийство. Пираты не берут в космосе пленных, и через два часа свыше ста человек были мертвы. Среди них — Лоуренс и Барбара.

Конвей помнил день, помнил даже минуту, когда эта новость достигла Башни Науки. Патрульные корабли ринулись в космос, выслеживая пиратов; они атаковали пиратские логова в астероидах с беспрецедентной яростью. Поймали ли они того самого пирата, который взорвал идущий на Венеру корабль, так и осталось неизвестным, но с этого года силы пиратов были значительно подорваны.

Патрульные корабли обнаружили кое-что ещё: крошечную спасательную шлюпку, летящую по опасной орбите между Венерой и Землей и издающую по радио холодные автоматические призывы о помощи. Внутри нашли ребенка, испуганного четырёхлетнего мальчика, который много часов отказывался говорить, повторяя только:

— Мама сказала, чтобы я не плакал.

Это был Дэвид Старр. События, рассказанные им, были увидены детскими глазами, но представить случившееся было нетрудно. Конвей и по сей день ясно видел эти последние минуты на погибающем корабле: Лоуренс Старр умирает в контрольной рубке, куда врываются пираты; Барбара с бластером в руке с отчаянной торопливостью усаживает Дэвида в шлюпку, стараясь как можно лучше настроить приборы, и выпускает шлюпку в космос. А потом?

У неё в руках было оружие. До последнего мгновения она использовала его против врагов, а когда это стало невозможно, — против себя.

Конвею было больно думать об этом. Больно было и тогда, и он хотел сопровождать патрульные корабли, чтобы своими руками превращать пиратские пещеры в пылающие океаны атомного уничтожения. Но члены Совета Науки, сказали ему, слишком ценны, чтобы рисковать ими в полицейских акциях, — поэтому он остался дома и читал бюллетени новостей, едва они появлялись на ленте телепроектора.

Вместе с Августасом Хенри они усыновили Дэвида и посвятили свои жизни тому, чтобы стереть ужасные воспоминания из его памяти. Они стали для Дэвида отцом и матерью, лично присматривали за его воспитанием, растили его с одной мыслью: сделать его таким, каким был Лоуренс Старр.

Он превзошёл их ожидания. Ростом с Лоуренса, шести футов в высоту, длинноногий, жесткий, с холодными нервами и мышцами атлета, с чётким, точным умом первоклассного учёного. И кроме того, в его каштановых, чуть волнистых волосах, в ясных, широко расставленных карих глазах, в ямочке на подбородке, которая исчезала, когда он улыбался, — во всем этом было что-то, неуловимо напоминавшее Барбару.

Он пронесся сквозь годы обучения, оставляя за собой след искр и пепла от прежних рекордов как на игровых полях, так и в аудиториях.

Конвей был обеспокоен.

— Это неестественно, Гус. Он превосходит отца.

А Хенри, который не верил в праздные речи, попыхивал трубкой и гордо улыбался.

— Мне не хочется этого говорить, — продолжал Конвей, — потому что ты будешь надо мной смеяться, но есть в этом что-то не вполне нормальное. Вспомни, ребенок двое суток находился в космосе, от солнечной радиации его защищал лишь тонкий корпус шлюпки. Он находился всего лишь в семидесяти миллионах миль от Солнца в период максимальной активности.

— По-твоему, Дэвид должен был сгореть? — спрашивал Хенри.

— Не знаю, — пробормотал Конвей. — Воздействие радиации на живую ткань, на человеческую живую ткань имеет свои загадки.

— Естественно. Это не та область, в которой можно проводить эксперименты.

Дэвид окончил колледж с высочайшими баллами. На дипломной работе он умудрился выполнить оригинальную работу по биофизике. Затем, несмотря на молодость, стал полноправным членом Совета Науки.

Четыре года назад Конвея избрали главой Совета. За подобную честь он отдал бы жизнь, но он хорошо понимал, что, если бы Лоуренс Старр жил, избран был бы более достойный.

После этого его контакты с Дэвидом стали редкими и случайными, потому что быть главой Совета Науки означает посвятить себя проблемам всей Галактики. Даже на выпускных экзаменах Конвей видел Дэвида лишь мельком. За последние четыре года они и разговаривали-то едва ли четыре раза.

Поэтому его сердце так забилось, когда он услышал, как открывается дверь. Он повернулся и быстро пошёл навстречу вошедшим.

— Гус, старина, — Конвей протянул руку. — Дэвид, мальчик!

Прошёл час. Была уже ночь, когда они смогли перестать говорить о себе и обратились к делам Вселенной.

Начал Дэвид. Он сказал:

— Я сегодня впервые был свидетелем смерти от отравления, дядя Гектор. Я знал достаточно, чтобы предотвратить панику. Но хотел бы знать больше, чтобы помешать самому отравлению.

Конвей мрачно кивнул.

— Столько не знает никто. Я полагаю, Гус, это был опять марсианский продукт?

— Не могу отрицать это, Гектор. В деле фигурируют марсианские сливы.

— Было бы хорошо, — опять заговорил Дэвид Старр, — если бы вы рассказали мне всё, что мне дозволено знать.

— Всё очень просто, — горько усмехнулся Конвей. — Ужасно просто. За последние четыре месяца около двухсот человек умерло сразу после употребления в пищу выращенных на Марсе продуктов. Яд неизвестен, и симптомы не указывают ни на какую болезнь. Быстрый полный паралич нервов, контролирующих работу диафрагмы и мышц груди. Вследствие этого паралич лёгких и смерть через пять минут.

Дело даже хуже. В нескольких случаях жертвы были обнаружены вовремя, к ним применяли искусственное дыхание, как сделал и ты, и даже искусственные лёгкие. Всё равно смерть через пять минут. Останавливается сердце. Вскрытие же не показывает ничего, кроме невероятно быстро развивающегося поражения нервов.

— А сама отравленная пища? — спросил Дэвид.

— Тупик, — ответил Конвей. — Отравленный кусок или порция полностью усваиваются. Другие образцы того же сорта на столе и в кухне абсолютно безвредны. Мы скармливали их животным и даже добровольцам. Исследование содержимого желудка мертвых не даёт никаких результатов.

— Откуда же вы тогда знаете, что пища отравлена?

— Потому что смерть во всех случаях наступает после приёма в пищу марсианских продуктов — это не просто совпадение.

— И, по-видимому, болезнь не заразна, — задумчиво сказал Дэвид.

— Нет. Хвала звёздам за это. Но и без того положение тяжелое. Пока нам удаётся сохранять всё в полной тайне, спасибо Планетарной полиции. Двести смертельных случаев за четыре месяца для населения Земли — всё ещё ничтожное число, но оно может увеличиться. И если люди Земли будут считать, что любой кусок марсианской пищи может оказаться их последним, — последствия будут ужасны. Даже если будет умирать по-прежнему пятьдесят человек в месяц из пяти миллиардов жителей Земли, каждый сочтет, что он может оказаться в числе этих пятидесяти.

— Да, — согласился Дэвид, — а это значит, что рынок марсианской пищи перестанет существовать. Огромные убытки для марсианских фермерских синдикатов.

— Это ещё что! — Конвей пожал плечами, отбрасывая проблему фермерских синдикатов, как нечто незначительное. — А больше ты ничего не видишь?

— Вижу, что сельское хозяйство Земли не сможет прокормить пять миллиардов человек.

— Точно. Мы не можем прожить без продуктов с колониальных планет. Через шесть недель на Земле начнут умирать с голода. И если люди будут бояться марсианской пищи, предотвратить голод не удастся. Я не знаю, сколько мы ещё продержимся. Каждая новая смерть — это новый кризис. Разнесут ли об этом последнем случае теленовости по всему свету? Всплывет ли правда? И к тому же существует ещё теория Гуса.