Фома тем временем на сход к жителям Бухтармы бергалов привел. Друг с дружкой знакомятся, про житье тяжкое, про волюшку разговаривают. Фома меж них углядел одного лицом знакомого, а не поймет кто. А тот сразу сгорбатился, отвернулся. Парень тут и признал в нем Акима-нарядчика, что год назад кнутом его угощал, и отца с Егором спрашивает:

— Этот среди вас как затесался?! Ведь не бергал вовсе!

Отец и объяснил:

— По воровскому делу в каторгу угодил, золото-самородок с рудника добыл да утаил от казны. Потому в железа заковали. А в каторжном бараке с нами и поселили.

Аким заметил, что Фома признал его, и давай юлить, дескать, на службе мало ли чего не бывает, а ты уж зла не держи, и я чем-нибудь пригожусь. Поморщился в ответ Фома, старейшинам обсказал и закончил:

— Словам Акимовым веры нет!

Однако те, выслушав, рассудили:

— Назад теперь не вернешь. Пущай с нами живет, покажет свое усердие.

И тут же Сивобокова упредили, дескать, ни шагу из села без провожатого. Не то поймают да вниз по реке Бухтарме на плоту отправят. У села она тихая, спокойная, а далее водопады да перекаты — явная гибель.

Аким со всем согласился, головой закивал. На другой день каждому бухтарминцу стал угождать, втираться в доверие. Мужикам не шибко нравилось, ну да что поделаешь, коли натура угодливая. Лишь бы худого за душой не держал. А пришлые сдружились с бухтарминцами: вместе землю пахали, орех по осени добывали, рыбу ловили, оленей пасли, к зиме панты снимали. А как снег ляжет в тайге, на пушного зверя охотились. И дозоры на границе с джунгарами выставляли. Кочевники-то нет-нет да объявятся, у перевалов порыщут и убираются восвояси. Фомка уж совсем парнем стал, с другими как равный в дозоры уходил. Про него люди не раз поминали, как упредил вражье нашествие. И, почитай, все девчонки заглядывались. На вечерку придет али просто меж домов прогуляется — так и зазывают к себе. Он-то никому не отказывал, со всеми песни пел да плясал, а то вдруг задумается и в тайгу в горы подастся.

— Куда ходишь? — его спрашивали, отмалчивался.

Сам в горы уйдет, высокие кедры, сосны оглядывает. Дед Егор его как-то спытал: чего, мол, по тайге гуляешь, ни зверя, ни птицы не убьешь. И вдруг спросил:

— Али дочка Горного приглянулась? — И, ответа не дожидаясь, рубанул будто: — Встречи с ней не ищи, сама найдет, коли понадобишься. Посказульку эту от мужиков давно еще слыхивал. Батюшка Горный чары на нее напустил: какому приглянется молодцу, тот и окаменеет. Находят потом его подобие каменное: и голова и руки при нем, и лицом схожий, а тронут — на куски развалится али в прах рассыпется. А все от того, что из-за богатства обжениться на ней хотел. Так что думай теперь.

Закончил Егор и больше к парню не приставал. А Фома будто не уразумел, опять по тайге, по горам бродил, высокие деревья и скалы оглядывал. Как-то на одну большую гору взобрался. Остальные вершины в дымке лазуревой ввысь устремляются, по отлогам кедры в величавом молчании глухой стеною стоят. Спустился с вершины Фома, в кедровую тайгу углубился, и слышится ему шум воды, и ноги сами к тому месту ведут. Скоро шум в гул перерос, и вышел Фома к озеру. Круг него в человечий рост глыбы торчат каменные. На другом берегу из скалы высокой водопад низвергается, а за ним — лико девичье, будто за слюдяным окошком проглядывается Кругом самородки лежат грудами, желтым манят сиянием. Только Фома, на золото не глянув, к водопаду ступил — вода в нем пропала, а у самой скалы, увидел он, на троне хрустальном сидит девица в царском наряде, жестким взглядом прекрасных глаз на него глядит.

— Вот ты какая, дочь Горного Батюшки! — молвил Фома изумленно. — Давеча кошкой лесной да девкой-охотницей передо мною являлась, а тут эвон — царица-красавица! Поди, к тебе не подступишься, да и стоит ли ради царицы бездушной жизни лишаться, каменным идолом застыть навеки у озера.

Тут улыбнулась девица, с трона сошла и вмиг крестьянский вид обрела. Стоит в сарафане простом, голова лентой алой повязана.

— Так-то мне боле к душе! — во весь рот Фома улыбнулся. А девица говорит:

— Выдержал испытание, не обзарился на богато приданое.

А Фома спрашивает:

— Али нравится тебе в хоромах отцовских век одной коротать? К людям бы шла, пособляла б от ворогов борониться.

— Потому и не иду, — девица отвечает, — что ворог силен, а здесь я немалым умением обладаю. Без моего пособничества джунгар Бухтарму разорит али берг-коллегия солдат понашлет. Одолеют, тогда и Бухтарминской воле конец. А чтобы у вас сила крепче была, — нагнулась, взяла из воды несколько самородков, Фоме протянула, — передай от меня старейшинам.

Фома глазами хлопает удивленно, она опять говорит:

— Золотом моим не гнушайся. За перевалом, в России, мужики у купцов его на зелье да ружья новые обменяют. Вот и будет у вас еще крепче защита от врага.

Фома в тряпицу золото завернул, сам чует, домой пора собираться, а не хочется, будто с родным разлучается:

— Сказывали, от Горного дети с сердцем каменным, с плотью холодной рождаются. А я тепло чувствую, значит, с душою ты человеческой.

— Матушка была простой женщиной, в поселке руднишном Батюшка Горный ее приглядел, ну и слюбились… К нему жить перешла. При родах сама померла, но душу свою человеческую мне оставила.

Хотел Фома еще сказать, да вдруг робость нахлынула, язык будто отнялся. Она опять говорит:

— Отдашь старейшинам золото, а коли еще потребуется, приходи смело ко мне.

Однако Фома все стоит, с девицы глаз не сводит. Улыбнулась она:

— Будет тебе девичьей красой любоваться, придет час — наглядишься, а сейчас ступай да об деле помни.

Поклонившись, Фома к дому пошел, старейшинам золото отдал, рассказал все как было. Они не удивились, будто ждали того. Один сказал:

— Знали мы, что поможет нам дочка Горного, но ты, паря, про то ни ближнему своему, ни дальнему не обмолвись — мало ли что.

Фома с тех пор молчаливее стал, да родне-то не до него. Отец в тайге на охоте либо в поле на пахоте, мать со стариками в огороде али по дому работала. Вот Фома к дочке Горного и зачастил. По знакомой тропе к озеру выйдет, а она уж с новым подарком встречает: самородок али песку золотого отдаст, камней драгоценных, на кои богатеи падкие. Большие деньги за перевалом платили посыльникам с Бухтармы. Те тайными тропами в Россию ходили, Фомы приношенья у купцов на порох да ружья меняли. У парня девчата допытывали, мол, почто часто в горах пропадаешь, а одна-то не знала, не гадала, а что в голову взбрело, то и брякнула:

— Поди, золото отыскал и моет втихую.

Обронила ненароком и забыла тут же, а до Акима слух долетел, к Фоме давай приставать: возьми, дескать, с собою, у меня знакомства, куда золото сплавить. Однако парень разговор его сразу пресек:

— Экие у тебя мысли иудины! Аида на сход, там тебе быстро дорогу укажут!

Аким за руку парня схватил:

— Да это я так, шутейно! — Сам трясется, в ноги кинулся.

Ну Фома и отмахнулся:

— Прочь ступай!

И опять к заветному озеру поспешил Уж который раз был у нее, идет смельчаком, а явился — робость нападает Слушает речи ее разумные да ликом прекрасным любуется, а сам молчит.

— Что ж ты, друг Фомушка, слова не вымолвишь Али скушно со мной — она ему говорит.

Парень то признался, мальчонкой еще лико ее в окне увидал, шибко понравилось А теперь вот душой к ее душе прикипел А что дальше то будет, боится загадывать Время подходит невесту выбирать, а у него думки об ней Глянула девица изумленно да и говорит.

— Не впервой мне слушать признание Другим то даже не краса моя, богатство глянулось, потому вон они глыбами каменными торчат у озера А от тебя слова про душу услышала. — Помолчала и добавила. — Может, будет с тобой у нас что, да только сейчас не ко времени Послушай, какое дело скажу Спас ты многих от бергальской каторги, только не всяк достоин бухтарминской волюшки Акиму-нарядчику, притеснителю твоему бывшему, ни за понюх табаку воля досталась Такой Бухтарме в тягость и чую — беды не сотворил бы, потому приглядеть за ним надоть А сейчас ступай, придет час, свидимся — Прильнула устами к его устам и отпрянула Глянул парень — нет никого, а из пещеры опять вода хлынула Повернул Фома в обратный путь Сам поцелуй ее на устах чувствует Однако слова про Акима из головы не выходят Решил старейшинам рассказать, как Аким пытал его насчет золота А как в городище вернулся, увидел на сходной площади старейшины кругом стоят, перед ними Аким связанный Тут парень узнал — что приключилось к бухтарминскому старожилу забрался, шкурки собольи в мешок поклал и бегом из долины Краденым хотел себе волю купить, да на пере вале словили дозорные, на суд бухтарминцам представили Старейшины и решили вора-изменника на плот связанного посадить, пустить по реке, пущай плывет.