Великие галакты всегда знали: это самое «что-то», искажающее свет, представляет собой космическую пыль.

Конечно, «Билл» не впервые посещал свою ферму. Не так давно — если точнее, несколько миллионов лет назад — он самым детальным образом ее обследовал и произвел скрупулезную перепись пыли. Каков процент пылинок размером менее сотой доли микрона? А каков процент гигантских (если это слово применимо к пылинкам), десяти микронов и даже больше в поперечнике? «Билл» также изучил химический состав пыли, подсчитал число нейтронов и определил степень ионизации.

Все эти самостоятельные занятия для великого галакта были легки и просты. Но «Билл» нередко ловил себя на том, что они почему-то доставляют ему наибольшее удовольствие.

С другой стороны, эта перепись должна была стать вкладом в достижение великих целей, поставленных перед собой великими галактами.

И вот «Билл», уподобясь какому-нибудь средневековому норманнскому барону, отправился объезжать свои ноля. Участок, наполненный космической пылью, служившие барону саксы назвали бы полем — находящимся под паром, то есть ничем не засеянным, чтобы почва отдохнула и восстановила свою плодородность.

На поле «Билла» не росли ни кукуруза, ни ячмень. Там росли только звезды — большие и маленькие, всевозможные. Великие галакты предпочитали большие звезды. Можно было рассчитывать на то, что эти гиганты, называемые людьми звездами класса А, В и О, быстро сожгут первоначальный запас водорода в своей сердцевине, в этой ядерной печи. А потом они сделают то же самое со своим гелием, углеродом, неоном, магнием. Каждый последующий элемент будет тяжелее предыдущего, пока не придет очередь железа.

В то время, когда ядро звезды превращается в железо, мощность ядерной горелки ослабевает, и она уже не может сражаться с ужасным гравитационным давлением наружных слоев. Звезда сжимает сама себя…

А потом происходит титанический взрыв, и в пространство извергаются новые сокровища, еще более тяжелые элементы, порожденные жаром взрыва, и эти элементы превращаются в крошечные частички, в очередную порцию межзвездного газа.

Вот что должно было произойти рано или поздно при нормальном течении событий, и от «Билла» это не требовало никаких дополнительных усилий. Обо всем позаботятся элементарные законы гравитации Ньютона и Эйнштейна, в изменении которых великие галакты не видели никакого смысла.

Мы сказали «рано или поздно», но великие галакты предпочитали «рано». «Билл» решил ускорить ход событий. Он обследовал значительное пространство, примыкавшее к его полю. Ему повезло: неподалеку обнаружился небольшой участок темной материи… Фермер подтянул его к полю… и испытал удовлетворение. Он помог в осуществлении одной из главных задач великих галактов.

В чем же состояла эта задача?

Объяснить так, чтобы поняли люди, невозможно. Но один из этапов решения задачи требовал увеличения пропорции тяжелых элементов относительно легких. В данном случае под тяжелыми подразумеваются те элементы, у которых в ядре не меньше двадцати протонов и множество нейтронов. То есть речь идет о таких элементах, которые никоим образом не участвовали в первоначальном создании Вселенной.

Для превращения легких элементов в тяжелые требовалась долгая-предолгая работа… Но ведь время, как ни крути, принадлежало великим галактам.

Восточное побережье США может считаться центром власти и культуры. (Конечно, многое зависит от того, о каком конкретно городе на Восточном побережье идет речь — о Нью-Йорке, Вашингтоне или Бостоне.) Но кое в чем Восточное побережье, безусловно, уступает Западному. Не только растущие повсюду пальмы и цветы так пленили Субраманьян. Майра с Ранджитом были шриланкийцами, они выросли среди экзотической зелени. Нет, самым лучшим свойством Калифорнии оказался теплый климат! В окрестностях Лос-Анджелеса не бывало морозов. Тут, похоже, даже прохладно никогда не бывало.

Словом, Пасадена, где Ранджиту, как выяснилось, предстояло работать, оказалась совсем неплохим местом. Ну, если, конечно, не считать землетрясений. Или лесных пожаров, которые в засушливые годы уничтожали целые кварталы. Или наводнений, уничтожавших другие кварталы, построенные на обрывистых склонах, потому что все участки на равнине уже были заняты. Наводнения губили дома после того, как относительно скромные пожары уничтожали большую часть кустов на склонах и возрастала опасность оползней.

Но ничего подобного могло и не произойти. По крайней мере, до того, как семейство Субраманьян упакует вещи и переберется куда-нибудь еще. Пока же ему здесь очень нравилось: идеальное место, чтобы растить ребенка. Майра укладывала Наташу в коляску и шла в супермаркет, где встречалась с другими молодыми мамами. Она считала, что никогда в жизни не была так счастлива.

А вот у Ранджита имелись кое-какие сомнения.

Все хорошее, что было в Калифорнии, ему нравилось так же, как и Майре. Он с большим удовольствием осматривал местные достопримечательности. Например, смоляные ямы Ла-Бреа в самом центре Лос-Анджелеса — там много тысячелетий назад увязли доисторические животные, и их кости сохранились до сих пор. Или киностудии с блестяще организованными экскурсиями. (Майра сомневалась, стоит ли везти Таши в такое шумное место, но в итоге малышка пришла в полный восторг.) Или обсерватория Гриффита с ее сейсмографами, телескопами и чудесным парком, где можно устроить пикник.

Не нравилась Ранджиту его работа.

Да, она давала ему все, что было обещано Т. Орионом Бледсоу, и кое-что, чего он вовсе не ожидал. Ранджиту предоставили просторный кабинет (три метра на пять с лишним) — правда, без окон, поскольку все учреждение располагалось под землей, на глубине почти двадцать метров. В кабинете стояли большой письменный стол и большое рабочее кресло, обтянутое натуральной кожей, а также несколько стульев попроще вокруг овального дубового стола — для гостей и рабочих встреч. Там было аж три компьютера с неограниченным доступом практически ко всему на свете. Теперь Ранджиту достаточно было нажать несколько клавиш, чтобы получить электронную копию математического журнала, едва ли не любого из тех, которые издавались в мире. Также он получал переводы — это было жутко дорого, но платило агентство со своего, по всей видимости, неисчерпаемого банковского счета. По крайней мере, не возникало проблем с переводом рефератов из журналов, издаваемых на языках, которые были безнадежно незнакомы Ранджиту.

Плохо то, что ему было совершенно нечего делать.

Первые дни получились довольно суматошными, поскольку Ранджиту пришлось обойти немало кабинетов по бюрократической линии: заказать и получить идентификационный беджик, подписать уйму документов — все как в любом крупном учреждении двадцать первого века. А потом — ничего.

К концу первого месяца Ранджит, который никогда не впадал в раздражительность, стал просыпаться мрачным почти каждое утро по рабочим дням. Правда, у него было лекарство от дурного настроения. Доза общения с Наташей, доза общения с Майрой — и все болезненные симптомы исчезали к концу завтрака. Но к ужину он возвращался домой в дурном расположении духа. Конечно, за свою нервозность он просил прощения у семьи.

— Я не хотел срывать зло на Таши и на тебе, Майра, но здесь я просто теряю время. Никто не говорит, чем мне заниматься. Кого ни спросишь, все только посмеиваются — мол, я сам должен это понять.

Но потом, поужинав, искупав Таши или поменяв ей подгузник, или просто подержав ее на руках — разве можно было остаться в мрачном настроении? Меланхолия развеивалась и не возвращалась до начала нового «рабочего» дня.

К концу второго месяца, однако, депрессия усугубилась. Избавиться от нее было не так просто, и Ранджит признался жене:

— Все хуже и хуже! Сегодня я поймал Бледсоу — а это не так легко, его никогда не застать в кабинете — и спросил напрямик, чем я должен заниматься. Он на меня посмотрел издевательски, и знаешь, что ответил? «Если вам удастся это узнать, пожалуйста, скажите мне». Похоже, он получил приказ нанять меня, но насчет моих должностных обязанностей ему ничего не сказали.