— И кто же меня держал в тюрьме?

— Ох, Рандж, — вздохнул Гамини. — Опять ты за свое. Про это я могу только в общих чертах говорить, ничего конкретного. Когда-нибудь слышал о передаче по чрезвычайной процедуре? О постановлении судебных лордов насчет пыток?

Ранджит ничего об этом не знал, но после того, как он крепко проспал несколько часов, Гамини его просветил. В старые и не слишком добрые времена некоторые великие державы, такие как США, взялись бороться против использования пыток в качестве инструмента добывания информации. Однако порой попадались заключенные, явно обладавшие важными сведениями, но не желавшие их выдавать. Пытки были ненадежным способом получения правдивых ответов — в определенный момент почти любой согласится сказать то, что желают услышать допрашивающие. Будет ли он при этом откровенен или оговорит себя, чтобы прекратилась пытка, — вот вопрос. Но лучшего способа у великих держав не было. Тогда они придумали ловкий трюк. Обладателей нужной информации передавали спецслужбам какой-нибудь другой страны, которая не давала обещания не применять на допросах пытки, а потом добытые сведения поступали в США или к союзникам американцев.

— Каковая процедура, — закончил свое объяснение Гамини, — была названа чрезвычайной передачей. Чрезвычайной — потому что это и вправду исключение из общего правила, а слово «передача» здесь примерно означает «пусть каждый занимается своим делом». Кесарю — кесарево, как говорят христиане.

— Гм, — задумчиво хмыкнул Ранджит. — И что, это происходит до сих пор?

— Ну, в каком-то смысле. Великие державы этого больше не практикуют, слишком много было шума в прессе. Да им и не приходится марать руки, потому что полным-полно стран, которые ни перед кем не отчитываются. В таких странах автоматически задерживают и допрашивают людей с непонятной криминальной историей. Никто не церемонится с пиратами, особенно с теми, которые пытаются скрыть свою личность. Из-за недоразумения с именем ты и попал в переплет. Добытая же информация продается благопристойным странам в соответствии с решением судебных лордов. Палата лордов в свое время наложила запрет на сведения, полученные под пытками. Было решено, что такие сведения ни в коем случае не могут использоваться в легальном судебном разбирательстве. С другой стороны, подобную информацию вполне можно передавать, скажем, полиции для оперативных мероприятий. — Он повернул голову. К нему и Ранджиту приближались стюардессы. — Ладно, прервем наш разговор. Похоже, мы подлетаем к Бандаранаике. Ранджит, ты просто не способен представить, на что мы пошли, какие дали обязательства, чтобы тебя вытащить. Так что отплати добром за добро. Никому и ни при каких обстоятельствах ты не можешь дать подсказку, что за люди тебя удерживали. Иначе у меня будут нешуточные неприятности, и у моего отца тоже.

— Обещаю, — кивнул Ранджит. Он не кривил душой, давая слово. Но тут же с легкой иронией добавил: — Кстати, ты обмолвился, что говорил с теми девушками. Как поживает старушка Мэгги?

Гамини вздохнул.

— Старушка Мэгги в полном порядке, — ответил он. — Пару месяцев назад выскочила замуж за американского сенатора. Послала мне приглашение на свадьбу, между прочим. Ну а я сходил в «Хэрродс», выбрал там хороший кусок рыбы и послал ей. Сам не поехал.

ВАВ-2200 быстро катился к терминалу аэропорта. Капитан Джинни, она же доктор (а вовсе не стюардесса, как решил поначалу юноша), вынесла свой вердикт: Ранджиту требуются покой, заботливый уход и питание — очень хорошее питание, чтобы он мог набрать восемь-десять килограммов веса, потерянных в тюрьме. Джинни сказала также, что Ранджиту не помешало бы на пару дней лечь в больницу.

Но встречающая делегация резко этому воспротивилась. Собственно говоря, делегация состояла из одного-единственного человека, и этим человеком была мефрау Беатрикс Форхюльст, причем в таком настроении, что лучше ей не перечить. Мефрау Форхюльст заявила, что Ранджиту нечего делать на какой-то безликой фабрике, вырабатывающей тонны медицинской помощи, но при этом — ни грамма любви. Нет. Самое подходящее место для восстановления здоровья — удобный дом, наполненный заботой. Например, ее дом.

Беатрикс Форхюльст нисколько не покривила душой насчет любви и заботы. То и другое окружили Ранджита, как только он переступил порог ее дома. Его поселили в просторной и прохладной комнате — о такой он мог только мечтать душными ночами в тесной тюремной камере. Три раза в день его восхитительно кормили — да нет, раз десять — двенадцать, потому что стоило ему вздремнуть, как на прикроватном столике оказывалось роскошное яблоко, или банан, или холодные, как лед, кусочки ананаса. Но что еще лучше — в конце концов он победил в споре с врачами, которые посещали его по требованию Гамини дважды в день. Правда, пришлось убедить врачей в том, что в тюрьме Ранджит не лежал пластом, а много ходил, по крайней мере в те дни, когда не был сильно избит. В итоге ему позволили вставать с постели и разгуливать по огромному дому и великолепному саду. И даже плавать в бассейне позволили, а какое это блаженство — мечтательно рассекать прохладную воду под жарким солнцем и пальмами. Помимо всего прочего, теперь Ранджит мог узнавать новости.

Не сказать, правда, что это занятие было приятным. Он столько времени провел без доступа к прессе и телевидению, что успел отвыкнуть от будничных событий на планете Земля — убийств, бунтов, взрывов автомобилей, войн.

Но это были далеко не самые худшие новости. Однажды к нему на минутку перед срочным отъездом по какому-то очередному (и конечно, неожиданному) важному делу заскочил Гамини. Друг уже собрался уходить, но в дверях обернулся.

— Рандж, я тебе еще кое-что не сказал. Это касается твоего отца.

— Ох да, — смущенно проговорил Ранджит. — Я ему прямо сейчас позвоню.

Но Гамини покачал головой.

— Мне очень жаль, но ты не сможешь ему позвонить, — произнес он печально. — Дело в том, что у него был инфаркт. Он умер.

На свете был один-единственный человек, с которым Ранджиту в этот момент хотелось поговорить, и как только ушел Гамини, юноша позвонил. Это был старый монах Сураш, и он очень обрадовался, услышав голос Ранджита. Конечно, о смерти Ганеша Субраманьяна он говорил без веселья, но и, как ни странно, без особой печали.

— Да, Ранджит, — сказал он, — твой отец был готов перевернуть небо и землю, лишь бы разыскать тебя. Думаю, он просто иссяк. После очередного посещения полиции вернулся домой и пожаловался на сильную усталость. А на следующее утро умер в своей постели. На самом деле ему уже давно нездоровилось.

— Этого я не знал, — с грустью проговорил Ранджит. — Он ничего не говорил.

— Не хотел волновать тебя, и знаешь, Ранджит, ты не должен переживать. Его дживу[13] примут с почетом, и похороны прошли достойно. Поскольку тебя с нами не было, молитвы прочел я и позаботился о том, чтобы в гроб положили цветы и рисовые шарики, а когда тело Ганеша сожгли, я лично отнес пепел к морю и развеял. Смерть — это не конец, ты же знаешь.

— Знаю, — сказал Ранджит, и это предназначалось скорее монаху, чем ему самому.

— Быть может, ему больше не придется рождаться. А если придется, я уверен, он будет рядом с тобой, в облике человека или другого существа. И еще вот что, Ранджит: когда ты сможешь путешествовать, пожалуйста, приезжай, навести нас. У тебя есть адвокат? От отца осталась кое-какая недвижимость. Конечно, все переходит к тебе, но нужно подписать бумаги.

Это встревожило Ранджита. Никакого адвоката у него не было. Но мефрау Форхюльст развеяла опасения юноши, и в тот же день у него появился собственный юрист. И не кто-нибудь, а Найджел де Сарам, партнер отца Гамини.

Гораздо больше тревожило Ранджита чувство собственной вины. Он слишком поздно узнал о смерти отца. Потому что не удосужился спросить раньше.