Но внешне Изабеллу упрекнуть было не в чем. Она была постоянно любезна и даже позволила Алессандре посетить ее художественную студию, пристроенную к задней части дома. В своем святилище Изабелла словно возрождалась к другой жизни.

— Я художница, — выспренно заявила она Алессандре, — уже много-много лет я настоящая художница.

Однако было видно, что на этой стезе Изабелле не везло. Яростно сверкая глазами, она поведала Алессандре, что живопись была для нее самым главным в жизни, однако ее жестоко оторвали от этого увлечения, не дали расцвести таланту. Перемежая ломаный английский паузами, она все-таки ухитрилась донести до Алессандры, что, если бы она не родилась женщиной и на нее не надели бы ярмо замужества и семейных забот, она бы всю свою жизнь до последней капли посвятила искусству. И, скорее всего, добилась бы успеха. Возможно, ее полотна висели бы в самых престижных художественных галереях.

Изабелла стянула с мольберта белое покрывало и показала Алессандре картину, над которой работала. Это была какофония цветов и оттенков, причем масло на холсте лежало такими мазками, что казалось нарезанным ножом и временами даже съедобным. Девушка уже видела образчики творчества Изабеллы; картины были развешаны по всему дому. Алессандра смотрела на них с любопытством, предполагая, что холсты отражают внутренний мир Изабеллы.

Она припомнила, как отец часто задавал один и тот же вопрос, когда речь шла о музыкальном произведении и его истинном понимании.

— О чем это? — требовательно вопрошал он.

Задавая себе этот вопрос перед картинами Изабеллы, Алессандра не могла найти более точного слова, чем гнев. И, быть может, смятение. Она не ощущала никакого беспокойства, а уж тем более испуга при виде этой пожилой дамы. Но, безусловно, Изабелла вызывала в ней любопытство. А поскольку Алессандра все больше ощущала мощь индивидуальности Изабеллы при одновременной ранимости, ее симпатия и жалость к Рафаэлю росли с каждым днем.

Изабелла также пригласила ее снова сыграть на рояле. Она очень прямо сидела на диване и, сложив руки, внимательно слушала. Когда Алессандра кончила играть, Изабелла ничего не сказала об исполнении, но поинтересовалась, нравится ли ей инструмент.

Алессандра ответила утвердительно и при этом не покривила душой. Но про себя прикинула, какой была бы реакция, скажи она «нет».

Было видно, что Изабелла изо всех сил вынуждает себя демонстрировать дружелюбие и сердечность. Алессандра понимала, что хозяйка дома ждет не дождется, когда незваная гостья наконец отправится восвояси.

В отличие от матери Катриона не затрудняла себя видимостью гостеприимства. Она либо сидела у себя в комнате, либо уезжала в соседний городок. Алессандра гадала, был ли это привычный образ жизни Катрионы, или она тяготилась сложившимся положением и стремилась отгородиться от неприятного ей семейного треугольника. О чем говорили наедине мать и дочь, оставалось только догадываться.

Несмотря на то что стояла вторая половина сентября, в послеполуденные часы на улице было слишком жарко, чтобы работать с лошадьми. Изабелла и Катриона удалялись к себе на продолжительную сиесту, Рафаэль шел на винодельню, а Алессандра по сложившейся привычке пристраивалась в тени на террасе и учила испанские слова по большому словарю, который Рафаэль принес ей из домашней библиотеки.

Алессандра начала составлять перечень слов, необходимых ей в первую очередь. Во время семейных трапез она внимательно вслушивалась в то, что говорили за столом. Чтобы помочь ей, Рафаэль скрупулезно переводил с испанского все разговоры. Постепенно слова и фразы стали обретать для нее смысл. Пока она могла давать самые простые ответы на вопросы, но понимала уже многое.

Фердинанд тоже стал ее помощником. Он часто приходил к Алессандре на конюшню и делал самую тяжелую работу — разносил корма и чистил денники. Работая рядом, они прониклись друг к другу симпатией и подружились. Когда Алессандра спросила, не поможет ли он ей с испанским, Фердинанд был польщен и с радостью согласился.

Плавный ход мыслей Алессандры прервался. Внезапно она разглядела вдали маленькую деревушку, которой раньше не замечала. Расположенная в низине, она была залита солнечным светом и выглядела как старинное поселение давно прошедших времен.

Алессандра видела паутинку улиц между домами, окрашенные в белый цвет стены, навесы от беспощадных лучей солнца и струй дождя. Белые домики под разноцветными черепичными крышами ласкали глаз разнообразием форм и размеров. Дворы прикрывали тенистые кроны апельсиновых деревьев. На нависших над улицами балконах стояли многочисленные горшки с цветами. К наружной стороне балконов были прикреплены ящики, в которых сверкали крупные шапки гераней белого, алого и розового цветов.

Когда Рафаэль и Алессандра подъехали ближе, она смогла разглядеть двери домов. Люди входили и выходили, несли корзинки с покупками, некоторые толкали перед собой велосипеды. Из глубины какого-то дома слышались звуки гитары, наигрывавшей протяжную и грустную мелодию.

Рафаэль кивком указал на коновязь. Они спешились и оставили лошадей.

— Ваша страна прекрасна, — сказала она Рафаэлю по-испански, тщательно выговаривая слова.

Савентос смотрел на нее спокойно и открыто, словно обнимая взглядом.

Я не хочу ехать домой, промелькнула в ее голове паническая мысль. Хочу остаться здесь, в этой волшебной стране. Хочу, чтобы она стала моим домом.

— Расскажите мне о вашем отце, Рафаэль, — тихо промолвила она, переходя на английский. — Вы никогда не говорили о нем. Ни разу.

— Он погиб, — просто ответил Савентос.

— О… простите, — смешалась Алессандра. — Мне жаль, что я спросила, — добавила она, боясь причинить ему боль.

— Нет, все правильно. Вы должны знать эти вещи, — промолвил он. — Это случилось летом, накануне уборки винограда. Мой отец и брат Хоакин ехали на тракторе по нижней части виноградников. Трактор перевернулся. Мы так и не узнали причину. Оба погибли.

Алессандра не ответила, надеясь, что он поймет ее молчание как сочувствие.

— Их нашел я, — спокойно продолжил Рафаэль. — Я не видел тел. Трактор лежал прямо на них.

Он обернулся и посмотрел Алессандре в глаза. Его лицо отражало глубокое и неприкрытое горе. Она видела, как резко углубились морщины около его рта и глаз.

Алессандра протянула ему руку, и он взял ее обеими ладонями.

— Иногда я думаю о них. Как они ехали и обсуждали виды на урожай, гадая, будет ли этот виноград и вино из него событием, о котором станут вспоминать долгие годы. Но этих долгих лет у них уже не было. Они не увидели ни той осени, ни того урожая. — Он помолчал, нахмурился и тяжело вздохнул. — Знаете, Сандра, с тех пор я испытываю величайшее уважение к жизни и смерти.

— Сколько вам было лет?

— Шестнадцать. Брату исполнилось двадцать два, а отцу — сорок пять. Они были сильными молодыми мужчинами.

— И вы возглавили дело?

— Конечно, — коротко и сухо рассмеялся он. — А кто же еще? Я закончил школу. В университет так и не пошел. Работал до изнеможения, чтобы заглушить горе. К сегодняшнему дню я проработал на виноградниках уже половину своей жизни.

Алессандра сжала его пальцы. Рафаэль улыбнулся, но в складке его губ по-прежнему читались глубокая печаль и мягкость, необычные для такого сдержанного и сильного человека.

— Сандра, — отрывисто сказал он, — когда вы только приехали сюда, помните, я спросил, не погостите ли вы тут какое-то время?

— Да, помню. — Она почувствовала, как неистово заколотилось сердце.

— На самом деле я хотел предложить вам совсем другое. Но я не мог позволить себе торопиться… Вы заволновались даже от первого приглашения, — добавил он, улыбаясь воспоминаниям.

— Пожалуйста, Рафаэль, скажите, что вы хотели, — пробормотала она, глядя в сторону.

— Хорошо. Не могли бы вы остаться здесь на постоянную работу, тренируя моих лошадей и готовя их к выступлениям?

— Вы имеете в виду… Вы хотите нанять меня берейтором на вашу конюшню? — Она нахмурилась.