Он шел не оглядываясь. Он знал, что товарищи тащатся следом, так они громко сопели и вздыхали.

Охотнички, думал Птицелов, и как они только к дичи подбираются? Ведь за версту же слышно!

Дорога становилась все круче. Ноги теперь сами несли Птицелова. Последние метры он преодолел почти бегом, но у кромки тумана, который был не совсем туман, а может, совсем не туман, мутант остановился.

Неподвижным этот «туман-нетуман» выглядел только сверху. Здесь же, на дне карьера, он едва заметно «дышал». Медленно, в едином ритме вздымался и опадал, как исполинская белая грудь спящего великана. Птицелов присел на корточки, коснулся тумана ладонью. Отдернул, будто его током ударило. Поднес руку к глазам. Ладонь была покрыта крохотными каплями, как испариной. И в каждой капельке горела огненная точка. Птицелов посмотрел вверх. Небо затянуто тучами, вот-вот пойдет дождь, однако капли у него на ладони отражают Мировой Свет. Как это может быть?

— Что это у тебя? — спросил Бошку, глядя Птицелову через плечо.

— Не знаю, — пробормотал тот.

— Упырь меня задери, — проговорил Бошку, — если я туда пойду…

Птицелов покосился на него.

— А как же Лия?

Бошку махнул костлявой лапищей.

— Пропала твоя Лия… И мы в этом проклятом месте пропадем, как пить дать!

— Значит, не пойдешь?

Бошку покачал нечесаной гривой.

— Не обессудь, Птицелов, не пойду… Боязно что-то.

— А ты, Колотун?

Но Колотун лишь хлопал глазами и пятился.

— Ладно, — сказал Птицелов, распрямляясь. — Ждите меня… нас здесь.

— Ружжо возьми, — предложил Бошку.

Птицелов отмахнулся: обойдусь, дескать.

Зажмурился. Набрал в легкие побольше воздуху. И шагнул в странный туман, будто в отравленную реку.

Этого Птицелов ожидал меньше всего.

Едва поверхность «тумана-нетумана» сомкнулась над ним, он очутился в… лесу. В самом настоящем лесу, вроде того, что по эту сторону Голубой Змеи.

Впрочем, нет. Таких лесов не осталось больше нигде. Раньше были, старик Отту рассказывал, а теперь — нет.

Высокие деревья с ярко-желтыми стволами и темно-зелеными кронами. Сквозь листву пробивается небывалый в Мире бело-зеленый свет. Играют на разлапистых ветвях папоротников световые пятна.

Птицелов выдохнул пыльный воздух мелового карьера и вдохнул тот, что был здесь, — сладкий, напоенный незнакомыми ароматами, чистый. Его хотелось пить или даже есть. Кромсать сочными ломтями и запихивать в себя сколько влезет.

У Птицелова пошла голова кругом. В какой-то миг он начисто забыл о том, зачем сюда проник. Засмеялся, как несмышленыш, заметался между истекающими янтарным соком стволами, заорал, как полоумный.

Дурни, мы дурни… Зачем жить там, где отравлены воздух и вода?.. Зачем рожать уродов, обрекая их на недолгую жизнь рядом с неумолимой смертью?.. Ведь вот — безопасное место!.. Он же совсем рядом — Норушкин карьер!.. До него дойдут даже дети!.. А больных и старых можно унести на носилках… Надо обязательно привести сюда Лию… Пусть другие откажутся, не пойдут… А Лию обязательно надо привести… Здесь она выздоровеет, пополнеет, станет красавицей… А если не захочет или не сможет прийти, принести на руках… И пусть кусается, сколько сил достанет…

Птицелов замер, будто споткнулся. Довольное бормотание, в котором вместилось столько бессвязных мыслей, оборвалось. Птицелов вспомнил, что Лия уже здесь. Именно сюда привел ее Темный Лесоруб, чье прозвище — другое имя смерти. И не привел даже, а принес, потому что она не могла или не хотела сюда идти. Не могла или не хотела… Хотеть удел живых… а мертвые не могут ни хотеть идти, ни просто идти…

Если это место смерти, подумал Птицелов, то лишь покойникам открыта сюда дорога. Значит, я тоже мертв?! Растерзан упырями на пути к Норушкиному карьеру… Хорошо, а Бошку, Колотун и остальные? Их же здесь нет!

Ясность не приходила, мысли путались и переплетались, завиваясь одна вокруг другой.

Он осмотрелся заново, уже не как восторженный несмышленыш, а как разведчик и охотник.

Что мы видим перед собой? А видим мы просвет между деревьями.

Птицелов, крадучись, прячась за стволами, пробрался к поляне. Диковинная поляна — на ней темнее, чем в лесу… Ветви деревьев сплелись наверху в колышущийся купол, сквозь который едва пробивались зеленые лучи.

Птицелов не сразу заметил Темного Лесоруба.

Лесоруб стоял посреди поляны — неимоверно высокий, на длинных и тонких, будто ходули, ногах; весь черный, отливающий вороненой сталью, как пистолетный ствол. Плечи у Лесоруба были непропорционально широкими, а руки — толщиной с порядочное бревно. В правой руке он сжимал топор с широким закругленным лезвием, а на левой…

Птицелов едва не зарычал от ненависти. На левой Темный Лесоруб держал Лию, издалека похожую на замызганную тряпицу, небрежно перекинутую через могучее предплечье.

Лесоруб стоял к Птицелову спиной, и мутант пожалел, что не взял у Бошку ружье. Пальнуть бы в эту спину дуплетом, подхватить Лию и дёру!

Но пальнуть было не из чего. Птицелов с сомнением оглядел свой тесак: разве что… подкрасться сзади? Подсечь гаду сухожилия? Только где у него сухожилия, на ходулях этих?

Зеленый свет вдруг померк, будто его выключили. Раздался пронзительный мяукающий вой: «Мряу-мррряяяууу». Темный Лесоруб попятился.

В сумраке над головой Лесоруба затеплилась яркая точка, и потек от нее вниз и в стороны жидкий лиловый свет. Поначалу прозрачный, деревья сквозь него было видно, свет все струился и струился, покуда не превратился в здоровенный конус вроде термитника, но высотой с Башню. А как превратился, тут же начал твердеть, остывать, меркнуть.

Хриплый мяв армии незримых тварей постепенно затих. Дохнуло холодом — даже не холодом, а крепким морозцем, какого не бывает в южных краях.

Птицелов поплотнее закутался в драную ветровку, но это мало ему помогло. Он посмотрел на Темного Лесоруба и не поверил своим глазам. От Лесоруба шел пар.

Теплым облаком, словно ватным одеялом, пар окутал и Лию.

Птицелов опешил: зачем согревать мертвую?!

Но Лия не была мертва. Он увидел, как замызганная тряпица на руке Лесоруба зашевелилась. Приподнялась голова на тонком стебельке шеи, бессильные руки стали искать опору.

В нижней части конуса образовалось отверстие: небольшое, круглое. Из него на заиндевелую поляну выпал сноп света. Это отверстие и этот свет живо напомнили Птицелову виденную им железную птицу и коричневого бога на берегу Голубой Змеи.

Неужели красивый молодой бог прилетел за тощей, лысой, кровохаркающей мутанткой?!

— Лия-аа!

Птицелов выскочил на поляну, занес над головой ржавое оружие… но не успел сделать и трех шагов.

Лесоруб швырнул девушку в светящуюся дыру — небрежно, будто полено в топку, — и повернулся к Птицелову. На лезвии его топора играли блики. Но Птицелов словно и не заметил этого. Он завороженно смотрел, как зарастает отверстие в конусе. И как конус медленно тает в зеленоватом сумраке.

Порыв горячего ветра хлестнул Птицелова по лицу и привел в чувство. Он увидел занесенный топор и черное безглазое лицо Лесоруба.

Попятился, наткнулся на ствол поваленного дерева. Обогнул его, цепляясь за смолистую кору. Споткнулся, заорал благим матом и… вывалился из тумана в Норушкин карьер.

— Птицелов! — возопил Бошку, бросаясь ему навстречу. — Живой, чудила!

Холоден был и пустынен Мир до начала Мирового Света…

Птицелов поглядел на птаху с желтым клювом. Ему вдруг стало стыдно за свое имя.

— Бесконечна пустыня, хранящая в себе зерна Мировых Светов, — прошамкала клювом птаха. — В этой пустыне скрыт и вопрос и ответ. Ваш разум силится отыскать смысл и всякий раз признает свое поражение. Пытаясь расширить границы познания, вы вступаете в конфликт с собственным миропониманием и вынуждены ставить перед собой еще более сложные вопросы. Совесть побуждает вас к действию, в то же время разум сбит с толку. Вы вынуждены мыслить доселе недоступными категориями, и все ваше естество противится этому. Но ваша совесть не дает поблажки, она побуждает еще сильнее, и задача усложняется по экспоненте, со временем становясь абсурдной. Попробуйте систематизировать свои знания, свои чувства и свои мысли. Предполагаю, что у вас возникнет ряд вопросов меньшего, чем основная задача, масштаба. Решив их, вы одолеете половину пути. А пройдя половину пути, вы не позволите себе отступить.