Ревнует, подумал Птицелов, прикладываясь к фляге.

Краснуха обожгла ему глотку, но мигом примирила с действительностью.

— Рано или поздно вы должны были прийти ко мне, — пропищала птаха-слепыш, поудобнее устраиваясь на плече Колдуна.

В тесной карстовой пещере было темно. Масляная лампада, подвешенная на вбитый в ракушечник крюк, освещала разве что самое себя. Но, как ни странно, Птицелов отчетливо видел хозяина, будто бы озаренного каким-то внутренним светом.

Колдун сидел, подогнув под себя ноги, на тростниковой циновке. Короткие руки его покоились на животе. Змеиные глаза строго смотрели на собеседника. Комов расположился напротив в точно такой же позе, но при этом чувствовал он себя совершенно непринужденно, словно беседовал не с существом из иного Мира, а с Эспадой или, скажем, Раулингсоном. Птицелову оставалось только позавидовать безмятежности господина Первого. Сам он чувствовал себя как на угольях. Больше всего ему хотелось встать и убежать. Отыскать Лию, которая бродила где-то, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки. Где она, Птицелов спросить у хозяина пещеры почему-то не решался. Словно запрещало что-то.

Да и не интересен он Колдуну. А уйти нельзя, Птицелов остро почувствовал это. Ведь сейчас будет сказано что-то важное. Может быть, самое важное из того, что ему довелось услышать за этот насыщенный событиями год.

— Мак Сим был первым, — продолжал чревовещать Колдун. — А там, где появился один, обязательно появятся и другие. Но вы — не он. Вы не такой, как он. Мак Сима мучил конфликт совести и долга, а в вас я этого конфликта не ощущаю. Вы живете в мире с самим собой и со всем множеством Мировых Светов. Это прекрасно…

Что же тут такого прекрасного? — подумал Птицелов ожесточенно. Грязевик в мире с самим собой, потому что чувствует себя владыкой всех этих бесчисленных Мировых Светов…

— Когда я отправлял Птицелова в Столицу, — бормотала птаха, — я полагал, что там он встретит Мака Сима, но вышло даже лучше, чем я рассчитывал. В конце концов, Мак Сим выполнил свою задачу, нарушил равновесие Мира, но кто-то должен вернуть ему устойчивость…

Помнится, ты утверждал, что это сделаю я, — продолжал мысленный диалог с Колдуном Птицелов. Хотя какой из меня возвращатель устойчивости?.. восстановитель равновесия?.. Я всего лишь жалкий южный выродок, мутант шестипалый…

— Я рад, что теперь дело равновесия в надежных руках, — сказал Колдун. — Но я заболтался. У вас, уважаемый Геннадий, вероятно, есть ко мне вопросы.

— Вы правы, — отозвался Комов профессорским тоном. Птицелову на миг почудилось: в этой темной пещере, загаженной пометом нетопырей, вдруг каким-то образом очутился столичный горец, государственный советник первого ранга профессор Поррумоварруи. — Вопросов много, уважаемый Колдун. И я, признаюсь, рассчитываю на вашу искренность.

— Мне нечего скрывать, — пророкотал Колдун.

— Благодарю, — сказал Комов. — Мой первый вопрос: вы уроженец Саракша?

Вот так сразу! — неподдельно восхитился Птицелов. Железная хватка у этого грязевика!

— И да, и нет, — ответил Колдун, доставая из небольшого мешочка на поясе кусочки вяленой рыбы и скармливая их птахе. — Моя мать родилась на поверхности Мира, но меня зачала в другом месте.

Как Лия?! — хотел было спросить Птицелов, но хозяин Пещеры неожиданно вперил в него взор. Пригвоздил к месту.

— А в каком именно месте? — поинтересовался Первый. — Хотя вы, разумеется, не можете этого помнить.

— Отчего же? — сказал Колдун. — Прекрасно помню. Это был осколок чужого Мира. Он обращался вокруг Саракша по вытянутой окружности. В самой дальней точке этой окружности он проходил над безжизненными скалами одного из двух малых миров-спутников. А в самой ближней — почти касался газовой оболочки Саракша.

— А что вы еще помните, уважаемый Колдун?

— Помню существ, которые во многом напоминали меня нынешнего, — напевно произнес змеиноглазый мутант. — Помню, как они заботились о моей матери, в чреве которой я пребывал. Помню, как они прощались с нею перед возвращением на Саракш. Это было трогательно.

Если бы не гипнотическое воздействие Колдуна, который не спускал с него своих нечеловеческих глаз, Птицелов вскочил бы и выкрикнул, что короткорукий чревовещатель нагло врет! Осколок чужого Мира — правда, но трогательная забота и слезливое прощание — ложь. Значит, мать Колдуна мучили? Ставили жестокие опыты?! Значит, и с его Лией поступали точно также?!

— Тот самый корабль или… гм… осколок, на котором вы были зачаты, все еще вращается вокруг Саракша? — спросил Комов.

Легкая улыбка тронула губы Колдуна.

— Вам лучше знать, — проговорил он. — Ведь вы недавно прибыли из межмировой пустыни, а я — давно.

— Хорошо, — пробормотал грязевик, судя по тону, слегка разочарованно. — Я сформулирую вопрос иначе. Вы когда-нибудь видели схожие корабли здесь, на поверхности Мира?

Колдун не спешил отвечать. Он по-прежнему смотрел на Птицелова, но значение его взгляда изменилось. Теперь он больше не удерживал младшего агента на месте, но и не приказывал выйти. Не приказывал, хотя ждал от него именно этого.

Птицелов не смог встать, ноги у него были ватные. Он выбрался из пещеры ползком, и на самом выходе услышал, как Колдун вновь солгал грязевику: «На поверхности Мира я не видел кораблей иномирян».

Далеко уползти Птицелов не сумел. Ошеломительно свежий после лампадного чада и вони мышиного помета воздух лишил его остатков сил. Куда бы он ни посмотрел, отовсюду ему мерещились змеиные глаза Колдуна.

Птицелов прислонился спиной к обломку ракушечника и так сидел несколько минут, впитывая ароматы ночного леса, темной стеной окружающего убежище. Постепенно морок отпускал. Руки и ноги вновь стали послушными, а в голове зашевелились вялые, будто змеи после зимней спячки, вопросы.

Где Лия? Почему Колдун лжет грязевику? Скоро ли все это закончится, массаракш-и-массаракш?!

В плечо ему вдруг вцепились крохотные острые коготки. Птицелов вздрогнул, открыл глаза, осторожно скосил взгляд. На плече у него сидела слепая птаха — перебирала лапками, разевала клюв. Тихий, на грани восприятия голос, проник в сознание Птицелова.

«Лии нет здесь… Я отправил ее в поселок, к принцу-герцогу… Подальше от вашей экспедиции… Не бойся за Лию, Птицелов, Псой надежно ее стережет… Он не даст и волоса упасть с ее головы… Ты спрашиваешь себя, почему я солгал иномирянину?.. Потому что я сам наполовину иномирянин… Ты знаешь, что иномирянам доверять нельзя… А если и можно, то лишь наполовину… Прощай!..»

Птаха отпустила уже порядком истерзанное плечо младшего агента и упорхнула обратно в пещеру. Птицелов остался сидеть в полнейшем обалдении. Он даже не заметил, как из пещеры вышел господин Первый. Постоял над ним в раздумье, пробормотал: «Любопытный малый этот Колдун, надо будет пригласить его к нам…», потом сунул под нос Птицелову какую-то остро пахнущую дрянь. Младший агент встрепенулся, вскочил. Ноздри горели. Глаза отчаянно чесались. Он бы заплакал, если бы умел.

— Ого, — сказал Комов с уважением. — Ни слезинки! Выходит, ты и вправду потомственный герцог Хаззалгский, унаследовавший шестипалость от предка по материнской линии, славнага императора Кирогу Второго. И не только шестипалость, но и фамильную редукцию слезных желез. «Глаза императора оставались сухими, как южная пустыня, — процитировал грязевик книгу, по которой Птицелов когда-то научился читать, — даже в тот прискорбный миг, когда любимые его Стальные Эскадроны до последнего всадника утонули в зыбучих дюнах, охраняющих подступы к столице злополучнага княжества Ондол». — Господин Первый покровительственно похлопал потомственного герцога по плечу. — Ну-ну, не таращьте так фамильные глаза, ваше высочество, они вам еще пригодятся… Ведь им предстоит увидеть лучший из возможных миров — планету под названием Земля!

Ветер гудел над меловыми утесами. Мировой Свет мерцал, будто ночное освещение в общежитии ДСИ. Косматые тучи плыли в сторону Столицы, суля горожанам бессонную ночь в бомбоубежищах под стенания сирен радиационной тревоги.