Циркуль перевел дыхание. Поглядел на Птицелова, а тот замер с выпученными глазами. Забыл даже, что полон рот бобов и что надо бы жевать.

— Хочешь сказать, я — брехло чокнутое? — снова зашептал Циркуль.

Птицелов сделал над собой усилие и проглотил бобы.

— Говори дальше, — потребовал он сиплым голосом.

— Дальше-дальше! — глаза Циркуля заблестели. — А дальше самое сочное начинается. Всем было интересно, что там дальше. Дальше — золотая серия «Волшебного путешествия»!

Птицелов выбросил за борт банку с остатками снеди. Сграбастал Циркуля — опасного и непредсказуемого психа — за грудки:

— Рассказывай, что было потом!

По палубе скользнул круг света — кто-то навел на них один из прожекторов кормовой надстройки.

— Эй, милые! — окликнули с мостика. — Заканчивай семейную ссору! Утром, массаракш, будете выяснять, кто из вас навонял под одеялом!

Циркуль оскалился, показал пеньки зубов. Птицелов разжал пальцы, и псих упал на спину.

— Очутился я в каком-то мешке. Было тесно, и я очень испугался. Подумал, что меня похоронили заживо, — забормотал Циркуль, как будто в трансе. — Как только я об этом подумал, мешок стал расширяться: расти вверх и в стороны. Не успел я удивиться, а уже вдруг понял, что мне можно встать и даже размять косточки. Я пошел вперед и — будь я проклят! — мешок тоже начал двигаться! Я шел, шел. Час, другой, а все на месте. Как, массаракш, хомяк в колесе. Ни туда, ни обратно, а все время на одном месте. Я очень устал, потому что было не понятно, сколько времени и куда я шел. Потом захотел спать, лег на пол и уснул. А проснулся, когда почувствовал, что с руками моими что-то не так. Мне показалось, будто что-то забралось под кожу и теперь ощупывает каждую жилку и каждую косточку. Я затрепыхался и начал кричать, потом вдруг до меня дошло, что это вроде медосмотра и что бояться не нужно. Странно, но я сразу успокоился. Перестал кричать и встать больше не пытался. А медосмотр уже перешел на горло, потом — на грудь и живот. Было неприятно, но почти не больно. Я опять начал беспокоиться: у меня ведь камень нашли в мочевом пузыре, ну, после войны врачи нашли. Думал, как бы этот медосмотр его не потревожил и не передвинул… Но все обошлось. Только снова я остался без сил. Закрыл потом глаза и уснул.

…Ему почему-то снились коровьи туши. Ряды растянутых за лапы бурых безрогих коровок. На коровок было жалко глядеть: словно поработал над ними начинающий мясник, у которого ко всему прочему руки не из того места растут. Он плыл мимо туш по ярко освещенному коридору — не шел, а именно плыл, словно был невесом, — и происходило это явно не по его воле.

У Кроона больше не было воли.

Ни воли, ни страха, ни ожиданий. Гул в ушах и больше ничего. Кроон стал сродни одной из коровьих туш. Только мясник с ним еще не поработал. Не успел, наверное.

Впереди заметались тени.

Страх так и не пришел, когда его подхватили за руки и потащили вперед по коридору.

Углу Кроон хорошо их разглядел. Так разглядел, что вовек не забудет.

Они были низкорослыми и фигурами походили скорее на подростков, чем на взрослых людей. Руки и ноги — короткие, но сильные. Неестественно большие и круглые головы покрыты серебристым мехом. Лица тоже оказались почти детскими: мягкие черты, маленькие рты и носы. Но глаза…

Глаза были нечеловеческими.

Желтые, с узкими зрачками глаза змей.

Едва Углу Кроон заглянул в их тревожную желтизну, как тут же проснулся.

Но на этом его кошмар не закончился…

— …Увидел, что одна сторона мешка, из которого я никуда не делся, стала прозрачной, — шептал Циркуль, глядя на светящееся небо. — Мне, как и раньше, было боязно, но любопытство раздирало непреодолимое. Я подошел к этому окну и посмотрел сквозь него. Я увидел черноту, засеянную ледяными искорками, словно чернозем — просом. Я увидел малую часть чего-то огромного, округлого. И будто бы пенного, точно пенная шапка в кружке пива. Я стоял, вытаращившись. Стоял очень долго, на моих глазах пенная белизна вдруг стала ослепительной, а затем — заблистала начищенным золотом. И после этого над округлостью точно электросварка вспыхнула. То поднялась над пенистой громадиной новая искра. Она была в миллион раз ярче других ледяных искорок, разбросанных по черноте. Она выглядела так, словно весь Мировой Свет собрали неводом с небес, а потом сжали, стиснули, скомкали в одну точку. В лицо мне дохнуло жаром, прозрачная сторона мешка тут же потемнела, уплотнилась, и я снова оказался в сумраке.

Циркуль лег на бок, сунул руку под ворот комбинезона, стал там копошиться, словно вшей ловил.

— Я очнулся на рассвете в кабине трактора, — заговорил он торопливо. — Вроде бы ничего не изменилось, вроде уснул старый дурак за баранкой. Ан нет! Кругом следов упыриных — тьма! Дали бы они мне выспаться — держи карман шире! Я-то не на танке въехал в Хренов Яр, а на тракторе. Там ветровое стекло большое и сеточка за ним стальная — знаю, что любой упырь ее мигом в клочья порвет. В общем, достали бы меня из кабины, будь я в ней. Понимаешь? Достали бы и кишки мои на ветках развесили! И что тогда? Тогда выходит, будто не было меня в Хреновом Яру той ночью!

Он наконец вытащил руку из комбинезона. Поднес сжатый кулак Птицелову под нос. Разжал пальцы — на грязной ладони поблескивал каменный обмылок с острыми, как бритва, краями.

— Вот оно — мое золотце! Гляди! Гляди! — не мог успокоиться Циркуль. — Я его теперь всегда с собой ношу. Память о том, как меня в гости — ха-ха-ха! — пригласили. Это камень, который до той ночи сидел в моем мочевом! А они вынули каменюку из брюха и в карман пиджака подсунули! Чтоб помнил, массаракш! Чтоб помнил! — Циркуль схватил Птицелова за плечо. — Теперь ответь, правду я тебе рассказал или нет? Ответь мне сейчас же!..

Циркуль вскрыл вены на рассвете следующего дня.

Оказалось, что нести бремя заново открытой истины не легче, чем держать на плечах небесную твердь. Остаток ночи Циркуль размышлял, глядя на мерцание глади Голубой Змеи. Он перебирал свою жизнь от голопузого детства, омраченного войной, до оранжево-комбинезонной действительности этих дней. Неожиданно Циркуль понял, что быть сумасшедшим преступником в нынешнем мире проще и удобнее, чем пытаться идти навстречу неизвестности, взирающей на тебя сквозь приоткрытую дверь в прошлое.

Ведь он давно привык считать те воспоминания бредом. Страшной, абсолютно не привязанной к реальности бессмыслицей.

Правда…

Правда — не просто горькая пилюля. Это яд, и нужную дозировку рассчитать порою невозможно.

В дело пошел заветный камешек с острыми краями. Инструмент, конечно, не самый удобный, но Циркуль зарылся в спальник с головою, стиснул зубы и пилил, пилил, пилил… Раны получились недостаточно глубокими, и Углу Кроон больше часа терпеливо истекал кровью, притворяясь спящим. Когда же началась побудка, все тайное стало явным.

Медик дэков не сопровождал, но и среди них нашлась пара-тройка бывших врачей. Так что бледного и неспособного сопротивляться Циркуля вынули из спального мешка. Крепко-накрепко перетянули нерадивому самоубийце истерзанные запястья бинтами из индивидуальных медпакетов, что отыскались у охранников. Затем напоили настоящим сладким чаем и перенесли в тень от кормовой надстройки отлеживаться.

— Лучше вы б его повязали, парни, — предложил дэкам-врачам Облом, которого нынче все называли Обломом Сладкоголосым. — Поймешь тут, какой расклад у этого психа на уме.

А еще через несколько минут после этого на баржу напал мезокрыл, и всем стало не до полуживого сумасшедшего. Циркуль все-таки оказал дэкам напоследок медвежью услугу: тварь выследила посудину по запаху его крови.

Птицелов привык иметь дело с диким зверьем долины Голубой Змеи: и с нормальными животными, и с мутантами. Со стремительными убийцами ящерами-мясоедами приходилось состязаться в реакции и скорости. С ночными чудищами — упырями, которые — к чему кривить душей? — были разумнее некоторых людей, он бился, используя хитрость. Да чего с ним только не случалось в пропахших старым железом лесах! А тут Птицелов попал впросак и понял, что цена его прежнему опыту — ломаный грош.