Птицелов взял со стойки кружку темного, выложил монету, в нерешительности потоптался, выискивая, где бы притулиться, и неспешно направился к столику курьера. Тот даже не удостоил его взглядом — сидел, выложив вытертые локти на изрезанную клеенку, и с тупой скукой глядел в замызганное окно.

— Можно? — поинтересовался мутант.

Курьер утвердительно буркнул. Птицелов опустился на скрипучую скамью, отхлебнул изрядный глоток и пробормотал:

— Массаракш… Опять теплое…

— Не нравится, не пей, — чуть помедлив, отозвался курьер.

Птицелов облегченно выдохнул. Отзыв соответствовал паролю. Теперь нужно было подождать, когда курьер уйдет, уронив на пол бумажник. Но парень в шоферской куртке не торопился. Пива у него в кружке было полно, и он медленно цедил почти черную горькую жидкость, после каждого глотка тщательно вытирая губы. Впрочем, Птицелов тоже не торопился. Пиво вопреки паролю было прохладным и для пересохшей глотки казалось слаще нектара. Наконец, курьер осушил свою кружку. Поднялся. Пожалуй, слишком поспешно с точки зрения науки о конспирации. Шагнул к двери, толкнул ее, впустив запах и шум улицы. Что-то небольшое, но весомое шлепнулось на пол у самого порога. Птицелов скосил глаза — бумажник! Подскочил.

— Эй, водила! — крикнул Птицелов. — Лопатник потерял!

Он подобрал бумажник и вышел на улицу. Курьер быстрым шагом направлялся в ближайшую подворотню. Птицелов запаниковал. Поведение курьера не укладывалось в рамки инструкции. Что делать?! Вообще он должен взять косолапые ноги в руки и мотать с места встречи как можно быстрее. Так велит конспирация. А что, если курьеру просто приспичило по малой нужде? Терпежу не стало. Кто его знает, сколько он проторчал в «Пиве и рыбе», покуда Птицелов пешодралил, а после еле-еле тащился на принц-герцогской «лягве» по забитой до отказа кольцевой? И что скажет Оллу Фешт, когда Птицелов припрется в Отдел «М» без донесения, зато с рапортом о подозрительном поведении курьера.

Массаракш с ней, с инструкцией!

Птицелов бросился за курьером. Влетел в темную подворотню. И немедленно получил удар под дых. Нет, уроки Васку Саада не прошли даром. Птицелов сумел увернуться, и в развороте засветить пяткой по чей-то смутно белеющей физиономии. Однако противник оказался тоже не лыком шит. Ощущение было таким, словно по лодыжке врезали арматуриной. Нога мигом онемела. Птицелову с трудом удалось сохранить равновесие. Он прислонился к стенке, готовый биться насмерть.

Все ясно — на первом же задании он умудрился попасть в ловушку грязевиков. И сейчас его отметелят, потом затолкают в машину и увезут в такое место, где даже Оллу Фешт его не найдет. А может, и искать не станет. Зачем? Невелика птаха! Доступа к гостайнам практически не имеет. О деятельности Отдела «М» известно ему немного. Вот только поверят ли в это грязевики?

В глухой темноте подворотни зажегся фонарик. Луч попрыгал по стенам, уперся Птицелову в лицо. Мутант не стал зажмуриваться. Пусть видят, что он не собирается рыдать от ужаса и бессилия. Хотя бы потому, что природа обделила его слезными железами.

— Спокойно, агент! — велел знакомый голос. — Я Саад.

Луч фонарика задрался, высветив острый нос, глубокие вертикальные складки, вздернутую верхнюю губу.

— Массаракш! — прошипел Птицелов.

— Тихо, тихо, парень, — сказал Васку. — Это была штатная проверка. Ты прошел ее, хотя и нарушил инструкцию. Впредь будь умнее. Инструкции, они, если хочешь знать, кровью писаны. Чаще всего кровью погибших дураков… Да не кисни ты, Птицелов. У тебя еще будет возможность показать себя в настоящем деле.

Из зарешеченного, но широкого окна можно многое увидеть. Бурая кочковатая равнина задирается к тускло-металлической крышке неба. Домики из неокрашенного бруса стоят ровным строем вдоль единственной в поселке улицы. А дальше, за забором из колючей проволоки — бетонированное поле аэродрома, где дремлют, развесив лопасти, тяжелые транспортные вертолеты. Еще — провода и шпили антенн на башне диспетчерской службы.

За домами виднеются остроконечные шалаши из разноцветных шкур. Суетливые женщины снуют между шалашами. Степенно прохаживаются мужчины — рыбаки, охотники и пастухи. Странные низкорослые животные с тяжелыми ветвистыми рогами щиплют мох. Если открыть форточку и принюхаться, почуешь запах дыма и рыбьего жира. И тут же через улицу пронесется ватага чумазых полуодетых — лето, чего там! — детишек, чтобы наперебой поковыряться в отбросах пищеблока.

Чучуни приходили к Полигону целыми стойбищами любопытства ради: «Чего тут насяльники понастроили?» — и в надежде продать нехитрые товары: вяленую рыбу, солонину, резную кость морского зверя.

Таким увидел Птицелов это самое засекреченное в Отечестве место. К загадочному монтажно-испытательному корпусу его не подпустили — не тот уровень допуска, а больше смотреть здесь было и не на что. Если, конечно, не считать океана, что лежал от Полигона в десятке километров, ничем не напоминая южное море: свинцово-серый, с сахарными клыками плавучих айсбергов, угрожающе кренящихся над бухтой. На побережье Птицелова, правда, не тянуло. Слишком холодно для южного выродка. Поражало, что уроженцы Земель Крайних не боятся плавать по неприветливым этим водам. И на чем?! На утлых челноках из грубо выделанной кожи, туго натянутой на легкие деревянные каркасы. На них чучуни ходили и к дальним островам добывать морского зверя, и в открытое море — охотиться на китов.

Трудно было поверить, что малорослый, худой, подслеповато моргающий узкими слезящимися глазами старик — охотник на морского зверя. В тесной комнате комендатуры было накурено, хоть багор вешай. И Птицелов в конце концов сжалился над старым чучуни — открыл форточку. Допрос шел уже полчаса, а старик все никак не мог взять в толк, чего от него хотят «насяльники», хотя всеми силами старался угодить.

— Тусэй все скажет, насяльник, — повторял он как заведенный, — только мало-мало бей Тусэя…

Никто бить его не собирался, но, видимо, у старика был опыт общения с контрразведкой или, по крайней мере, с каким-то ее аналогом, потому что от каждого резкого движения чучуни вздрагивал и заслонялся рукавом облезлой кухлянки.

— Расскажи, Тусэй, о кальмарах, — потребовал Васку, — о которых поварихе в столовой рассказывал.

Старик оживился. Перестал моргать и вздрагивать. Похоже, рассказывать о кальмарах ему было в удовольствие.

— Голод в стойбище был, — начал он напевно. — Охоты мало-мало. Зверь ушел. Рыба ушел. Ребятишки, бабы, старики, молодые — все жрать хотят. И тогда Тусэй сказал: пойдем в студеное море, подстережем морского зверя, никого жалеть не будем. Самец, самка, детеныш — всех острогой бить будем. Жир будет, мясо будет, шкура будет — перезимуем. Встали молодые охотники, сказали: веди нас, Тусэй! Остроги наши остры, брюхи — пусты. Добудем зверя…

Васку поморщился и сказал:

— Эти песни ты поварихе пой, Тусэй! Глядишь, поделится едой. А нам про кальмаров расскажи. Не надо про голод. Не надо про молодых охотников. Не надо про студеное море. Расскажи, как встретил кальмаров. Какие они были? Сколько? Что делали?

— Ночь была, — заговорил Тусэй в прежней манере, будто его и не перебивали. — Туман был. Холод был. Льдины о баркас терлись, как белёк о мамкины титьки. Молодые охотники спали. Сильно-сильно уставшие были. Тусэй старый, спать не мог. Холодно. Руки ломит, ноги ломит. Какой тут сон? Видит Тусэй, из воды лес растет. Удивился: откуда в студеном море лес? Льдины есть. Скалы есть. Лишайник на скалах есть. Леса — нет. Да еще из воды прямо. Стволы толстые, в баркас толщиной, белые. Шевелятся. На каждом будто тарелки. Голова Тусэя поместится. А из тарелок — свет синий, лучами бьет. Такие на больших железных баркасах бывают — прожектора называются. Стволы шевелятся. Прожектора воду лучами щупают. Один луч на Тусэя упал. Хороший луч, теплый. Сладко стало Тусэю. Будто молодая баба потрогала… А потом видит Тусэй, из воды глаза смотрят. Бледные, как у дохлой рыбы, только зрачки черные, желтой бахромой обметаны. Такой бахромой девки кухлянки украшают. Молодым охотникам шибко нравиться хотят… Страшно Тусэю стало. Сообразил, старый сивуч, что не лес это, а ика-ика руки растопырил. Ика-ика жадный. Рук много. Всё хватает, что попадется. А после клювом на части рвет и глотает, глотает, глотает…