Вертолет величаво прогудел над головами дэков и скрылся в той стороне леса, где на борту списанного барражира был устроен передвижной лагерь корчевщиков.

За деревьями коротко взывала сирена.

— Баста! — обрадовался Облом. — Преждевременный конец смены по случаю прибытия подзалета!

Птицелов перебросил огнемет через плечо, подобрал секиру и, не обращая внимания на мешкающего напарника, зашагал по просеке в сторону лагеря. Смешался с толпой таких же, как он, грязных и усталых корчевщиков.

А потом в его локоть вцепились чьи-то сильные пальцы.

Конечно же, это была Малва.

— Куда торопишься, мутоша? — спросила она, на ходу прижимаясь к нему горячим телом. — Уж не на свидание ли к той рыжей стерве, что строила тебе вчера косые глазки?

— Клевета, — отозвался Птицелов. — Кто-то на меня наговаривает.

Малва никогда в общем-то не нравилась ему. Широкоплечая, как мужик; с огромным задом и толстыми волосатыми лодыжками. Дитя помоек Приграничья. Воровка и бывшая проститутка.

Но перед ее бешеным темпераментом просто невозможно было устоять.

Птицелов в общем-то и не пытался. Ведь Лия, скорее всего, давно мертва. Похитителям Лии он обязательно отомстит…

А может, и не отомстит… На кой ему это надо? Текут деньки в заботах, и нет времени поминать прошлое. В конце концов он честно заработает вид на жительство, переберется поближе к Столице и станет жить-поживать на правах гражданина. На работу устроится с полным социальным пакетом. На завод или на стройку — где еще нужны крепкие руки? Ну а после работы в библиотеку ходить станет, в театр и кинему.

— Клевета, говоришь… — промурлыкала Малва, но только не ласково, а со скрытой угрозой, как мурлычут сытые тигрицы. — А вот приходи-ка на поздней зорьке в лупарню, там и посмотрим, наговаривают или нет.

— Приду, приду, — пообещал Птицелов.

А сам подумал: лучше повода улизнуть из барака после отбоя и не придумаешь. Ай спасибо, Малва!

Чтобы продемонстрировать свои намерения, он сгреб подружку в охапку и смачно поцеловал в бледные от хронической болотной лихорадки губы. По неровной колонне корчевщиков пронесся одобрительный гул. Теперь никто не сомневался, что этой ночью гамак Птицелова будет пуст.

Бывший десантно-транспортный барражир Боевой Гвардии возлежал приплюснутой тушей на обширном прогале. Широкая пасть грузовой аппарели была отворена: добро пожаловать домой те, кто сумел выжить и сегодня! Пятна коррозии покрывали некогда гладкие матовые борта. На четырех выносных консолях застыли покореженные воздушные винты. Казалось, в джунгли опустилось невиданное здесь доселе летающее чудовище да так и уснуло.

У аппарели дэков остановил охранник — здоровенный детина в красно-желтом комбинезоне. В руках — карабин, на поясе — газовые гранаты.

— Ты Птицелов? — поинтересовался детина, заступив мутанту дорогу.

— Положим, — ответил Птицелов, отстраняясь. — Чего тебе, жирняга?

— Не положим, а так точно, перхоть сирая! Топай к коменданту, доходяга, да живо у меня! — рявкнул охранник.

Почти весь местный контингент заводился с пол-оборота. Что поделаешь, жара, радиация, нервы и дурная компания…

Детина попыталась было врезать Птицелову сапожищем под зад, но тот дураком не был и ловко увернулся. Разочарованный, детина махнул рукой и попытался прицепиться к Малве.

— Спешишь, цыпочка?

— Тебя не спросила!

— Может, заглянешь в кантину, а? У нас там и брага есть, и травка, и кое-что еще… в штанах…

— Сдай свою скалку коку, а то у него пропажа на камбузе.

Корчевщики оценили шутку мгновенно. У кока действительно пропала с камбуза скалка, о чем тот всем прожужжал уши. Хохот делинквентов перекрыл даже вечный многоголосый вопль джунглей, и сконфуженный охранник предпочел убраться восвояси.

Птицелов прошел через заставленный ящиками грузовой трюм, сдал огнемет и секиру каптенармусу, а потом неспешно направился к рубке. От военной чистоты и порядка, что царили на борту барражира в бесчеловечные времена Неизвестных Отцов, не осталось и следа. Узкие коридоры были едва освещены. Металлические стены пахли сыростью. Краска повсеместно облупилась, перед входом в раздевалку кто-то наблевал. Причем утром, но до сих пор никто не потрудился убрать. Небось и тут без команды коменданта — никуда. Вот и приходилось перепрыгивать. Туда идешь — прыгаешь, назад идешь — опять прыгаешь. Как будто на расчистке не напрыгались…

Он оббил грязь с подошв, оправил комбинезон и постучал в дверь бывшей командной рубки, ставшей теперь резиденцией управляющего лагерем.

— Вызывали? — спросил с порога.

Комендант Туску был не один. У стола, на котором раньше, наверное, раскладывали карты, а сейчас громоздились заккурапии с бумагами и разные канцелярские принадлежности, сидел незнакомый Птицелову мужчина в желтой куртке со следами споротых гвардейских нашивок. Птицелов вспомнил, что видел в одном из старых журналов цветную фотографию: группа пилотов в таких же куртках на фоне башенного орудия. А под фотографией имелась подпись: «„Янтарные орлы“ на борту золотознаменного противолодочного крейсера-вертолетоносца „Молот Отцов“».

Голова и лицо незнакомца были идеально выбриты. Единственными признаками волосяного покрова оставались брови — реденькие и белесые. «Янтарный орел» цедил из запотевшего стакана шипучку, на корчевщика он не взглянул.

— Запрос на тебя пришел, — сказал Туску. — Уж не знаю, кому ты понадобился наверху — он показал на покрытый мигрирующей плесенью потолок, — но велено отправить тебя, Птицелов, вместе с «подзалетом»… Хе-хе-хе… Я хотел сказать, — он поглядел на молчаливого незнакомца, — на транспортном вертолете специального назначения.

Незнакомец втянул щеки, почесал переносицу аккуратно постриженным ногтем.

— Разрешите поинтересоваться, господин комендант? — Птицелов дождался ответного кивка и спросил; — Означает ли это, что я заработал вид на жительство?

Туску замялся. Принялся перекладывать бумаги и стопки в стопку. Наконец вздохнул и проговорил:

— Отныне тобой занимается иное ведомство. Какие там на тебя планы — спросишь сам. Мне этого знать не полагается, да и не хочется: своих забот невпроворот. Так что ступай себе с миром! Посети наш бардачок напоследок. А я пока нарисую тебе сопроводиловку. — Комендант еще раз вздохнул. — Жаль, конечно, с тобой расставаться. Корчевщик ты справный — не скажешь, что выродок и мутант. Жалование выплачу по контракту, то есть по сегодняшний день включительно. Можешь идти! — он мотнул головой в сторону двери. — Отдыхай пока что!

Озадаченный Птицелов вышел в осевой коридор и поплелся в сторону камбуза. Вспомнилось предупреждение Облома. А затем — залитое кровью лицо дезертира. Все одно к одному клеилось… У трапа на верхнюю палубу его окликнул Штырь:

— Эй, доходяга!

Птицелов обернулся.

— Ну?

— Не нукай, — буркнул десятник. — Помоги лучше.

— Чего делать-то?

— «Подзалет» в ангар закатить… Подъемник заклинило.

Они поднялись на верхнюю палубу, где на слегка накренившейся платформе подъемника стоял тот самый летательный аппарат. Теперь он больше напоминал огромную жабу-заморыша: плоская голова с выступающими куполками глаз, раздутые задние конечности, отвислое брюхо и тонкие передние лапки. Одни дэки, разобрав тяжи, прикрепленные к шасси «подзалета», растаскивали их в разные стороны. Другие пристраивали к платформе легкие металлические направляющие.

— Чего стоишь? — буркнул Штырь, видя, что корчевщик мешкает.

— Штраф снимешь? — спросил Птицелов.

Штырь крякнул, почесал в затылке и сказал:

— Ладно, черт с тобой!.. Значит, из трех с тебя снимается два. Один в счет премии…

— И с Облома сними! — потребовал Птицелов.

Десятник воззрился на него, точно на воскресшего Неизвестного Отца.

— Как скажешь, — отозвался он, переварив услышанное. — Иди работай! Тоже мне, блаженный выискался…