После победы в Мюнхене стена недопонимания между главным тренером и мной окончательно упала. За прошедшее время, и особенно в ходе самой Олимпиады, я доказал Петровичу, что я нормальный человек, да и сам лучше стал понимать тренера. Во всяком случае, наши отношения во время олимпийского цикла перед Монреалем были близки к идеальным.

 После бронзы в Монреале Кондрашина не собирались снимать. Его вызвали к председателю Спорткомитета Павлову просто для отчета. Ну, возможно, устроили бы головомойку, не без этого, но от сборной бы не отстранили. Петрович сам упустил ситуацию — сыграл свою роль его характер, когда он просто взял и уехал в Ленинград, не пошел к Павлову. В этот момент ситуацией грамотно воспользовался Александр Яковлевич Гомельский — и вернул себе пост главного тренера. Вообще, думаю, Кондрашину здорово навредило его сплотившееся по национальному признаку окружение, которое люто ненавидело Гомельского и делало все, чтобы обострить их отношения. В этой провоцируемой схватке Петрович со своим прямым мужицким характером чаще проигрывал, чем побеждал. Проиграл и в тот, решающий раз.

 Владимир Петрович Кондрашин был непростым в общении человеком, со своими недостатками. У него могли быть и ревностные сторонники, и яростные критики. Я не относился ни к тем, ни к другим. Я и общался-то с главным тренером более чем сдержанно, по мере необходимости, а после его ухода из сборной просто продолжил работать с Гомельским.

 Впрочем, когда игроки за глаза критиковали Петровича за его угрюмость, нелюдимость, порой резкость в общении, я всегда вставал на его сторону. Возможно, я лучше мог понять и принять характер Кондрашина, потому что сам по природе интроверт, но в целом я стремился быть объективным. Я говорил примерно следующее: во-первых, что вы лезете в душу человеку и даете ему оценки, не зная его жизни, его комплексов? А ведь эти «комплексы» — и пережитая блокада, и сын-колясочник, и необходимость приспосабливать свой прямой характер к власть предержащим.

 А во-вторых, только через определенное время после начала работы с Петровичем мы — не ленинградцы — сумели рассмотреть, какая у него потрясающая улыбка. Ее можно было видеть не так часто, только когда Кондрашин расслаблялся, был самим собой. Но эти моменты говорили о многом, гораздо больше, чем слова. Это была улыбка открытого, честного и цельного человека. И эти нечастые моменты я тоже напоминал ребятам.

 Я всегда испытывал и буду испытывать глубокое уважение к этому хмурому, нелюдимому человеку, который долгие годы настойчиво, честно, очень достойно делал дело, которому посвятил свою жизнь. Практически до самой смерти он продолжал открывать новые баскетбольные таланты и способствовать их становлению. Последние из открытых Петровичем ребят еще продолжают ярко выступать на мировых аренах.

 Но вернемся к вопросу о методах. На примере Гомельского и Кондрашина есть возможность всерьез и глубоко задуматься: чему же следует отдавать предпочтение — «тактическому профессионализму», в котором так силен был Александр Яковлевич, или «системному», приверженцем которого был Кондрашин? Ответить на этот вопрос не так уж просто. Ведь, несмотря на то, что образ ленинградца может показаться более симпатичным, да и его подход к баскетболу мне, как я уже сказал, ближе, но результативнее и успешнее был Гомельский! Он дольше продержался на вершине, одержал больше великих побед, открыл миру больше великих игроков. Самое красивое в игре — это счет, не так ли?..

 Боюсь, что и я не отвечу на этот вопрос, который, как я уже замечал раньше, может быть поставлен и в более глобальном контексте. Скорее всего, окончательный ответ на него и вправду может быть получен только в отдаленной перспективе. А пока его нет, уверен, что системность в подходах ко всему, что важно и значимо в жизни общества, включая спорт, обязательно должна иметь приоритет. Что касается политики и тактики, то без них не обойтись. Но они никогда не должны переходить определенной грани, за которой начинаются нечестность, непорядочность, недопустимые методы. И вот эту грань каждый для себя определяет сам.

 Воздадим должное обоим великим тренерам, героям нашего баскетбола. Их имена навеки вписаны в историю отечественного спорта. Да, кому-то может показаться, что Кондрашин проиграл, что его путь окончился трагически. Но не стоит забывать и о том, что именно ему было суждено подарить своей стране самую великую и самую долгожданную победу в ее баскетбольной истории.

 В начале 70-х, по окончании последнего предолимпийского сезона, в главной команде страны сложился мощный коллектив игроков, способный решать самые сложные задачи. В ней были яркие таланты и крепкие работяги, опытные мастера и амбициозная, ничего не боящаяся молодежь. Мы были сильны на всех игровых позициях, костяк команды был прекрасно сыгран, пас друг другу мы могли давать с закрытыми глазами. Мы обладали бойцовским характером, многое повидав в баскетболе. У нас был новый талантливый тренер с хорошим видением игры, сумевший за короткий срок создать рабочую, творческую обстановку в коллективе. И мы стали всерьез задумываться о том, что нам по силам одержать наконец-то самую главную победу в мировом баскетболе. Начинался сезон, кульминацией которого должен был стать олимпийский Мюнхен.

 Решить эту задачу могла только суперкоманда, в которой каждый должен был быть яркой личностью, полностью подчиненной интересам общего дела.

 В 1972-м наша сборная была очень разношерстной командой с точки зрения индивидуальности игроков, их жизненных установок. В то же время в команде было ядро, внутри которого люди идеально понимали друг друга. Важнейшей составляющей команды в игровом виде спорта является ее сыгранность. Именно на ней во многом базировался успех советских сборных в хоккее, когда игроки тихоновского ЦСКА годами играли вместе. По образному выражению Владислава Третьяка, не было ничего удивительного в том, что игроки были способны давать друг другу пас с закрытыми глазами — после ежегодных 9 месяцев на сборах у них только что дети друг от друга не рождались.

 Нашими преимуществами по сравнению с американцами, у которых играли в основном баскетболисты 20-23 лет, были более зрелый возраст (из наших совсем молодым был только Сашка Белов) и соответственно более высокая психологическая устойчивость.

 Многие игроки нашей сборной на протяжении нескольких сезонов играли вместе и хорошо знали друг друга. Долгое время первая пятерка ЦСКА была одновременно первой пятеркой сборной. С приходом Кондрашина коллектив национальной команды несколько разбавился «свежей кровью» в лице закрепившихся в составе М. Коркия и А. Белова, никому не известного новичка Вани Едешко. Однако распада команды на несыгранные фрагменты не произошло. Основное ядро, вобрав в себя новичков, сохранило качество монолита. В этом тоже было наше преимущество.

 В нашем коллективе сложились хорошие, рабочие отношения. В нем никто не тянул одеяло на себя, но при этом каждый хорошо представлял себе собственные возможности и возможности партнера. При необходимости практически каждый мог в определенный момент игры исполнить собственную партию, а в нужный момент — дать сыграть партнеру. Это как у Ремарка в его страшной и пронзительной книге «На западном фронте без перемен»: если известно, что кто-то швыряет гранаты дальше всех, то другие и не оспаривают его преимущества, потому что это вопрос жизни и смерти всего взвода. Когда тебя придавят в концовке, уже нет времени выяснять, кто лучше — в такие моменты дорога каждая секунда. И эти секунды — время лидеров.

 Самым опытным и титулованным игроком мюнхенского состава был Геннадий Вольнов — легенда советского баскетбола. Он, кстати, один из очень немногих баскетболистов, с которыми меня связывали не только профессиональные, но и товарищеские отношения. К моменту моего появления в большом советском баскетболе он был четырехкратным чемпионом Европы, двукратным серебряным призером Олимпийских игр. Казалось, в игре он умеет все. Во многом он открыл новую страницу в отечественном баскетболе. Он стал первым двухметровым игроком, который предпочел не играть в тупую под кольцом, толкаясь задницей, а действовать разносторонне — примерно так, как сейчас играют легкие форварды. В его арсенале были и хорошее ведение, и приличный бросок со средней дистанции; практически одним из первых в СССР он стал забивать в игре сверху.