[1926] Продолжение прогулок из улицы в переулок* Стой, товарищ! Ко всем к вам доходит «Рабочая Москва». Знает каждый, читающий газету: нет чугуна, железа нету! Суются тресты, суются главки в каждое место, во все лавки. А на Генеральной, у Проводниковского дома — тысяча пудов разного лома. Надорветесь враз-то — пуды повзвесьте! Тысяч полтораста, а то и двести. Зѐмли слухами полны́: Гамбург — фабрика луны. Из нашего количества железа и чугуна в Гамбурге вышла б вторая луна. Были б тысячи в кармане, лом не шлепал по ногам бы. Да, это не Германия! Москва, а не Гамбург! Лом у нас лежит, как бросят, — благо, хлеба лом не просит. Если б я начальством был, думаю, что поделом я бы кой-какие лбы бросил бы в чугунный лом. Теперь перейду к научной теме я. Эта тема — Сельхозакадемия, не просто, а имени Тимирязева. Ясно — сверху снег да ливни, ясно — снизу грязь вам… А в грязи на аршин — масса разных машин. Общий плач: полежим, РКИ подождем. Разве ж в этом режим, чтоб ржаветь под дождем? Для машины дай навес — мы не яблоки моченые… Что у вас в голове-с, господа ученые? Что дурню позволено — от этого срам ученым малым и профессорам. Ну и публика! Пожалела рублика… Что навес? Дешевле лука. Сократили б техноруков, посократили б должности — и стройся без задолженности! Возвели б сарай — не сарай, а рай. Ясно — каждый скажет так: — Ну, и ну! Дурак-то! Сэкономивши пятак, проэкономил трактор. [1926]
Тип* По улицам, посредине садов, меж сияющих клубных тетерей хулиганов различных сортов больше, чем сортов бактерий. * * * По окончании рабочего дня, стакан кипяченой зажав в кулачике, под каждой крышей Союза бубня, докладывают докладчики. Каждая тема — восторг и диво — вмиг выясняет вопросы бытья. Новость — польза от кооператива, последняя новость — вред от питья. Пустые места называются — дыры; фиги растут на Лиге наций; дважды два по книгам — четыре; четырежды четыре — кругом шестнадцать. Устав, отходят ко сну культпросветчики и видят сквозь музыку храпа мерненького: Россия, затеплив огарок свечки, читает взасос политграмоту Бердникова. Сидит, читает, делает выписки до блеска зари на лысине шара. А сбоку пишет с него Либединский, стихи с него сочиняет Жаров. Иди и гляди — не жизнь, а лилия. Идиллия. * * * А пока докладчики преют, народ почему-то прет к Левенбрею. Еле в стул вмещается парень, один кулак — четыре кило. Парень взвинчен. Парень распарен. Волос штопором. Нос лилов. Мозг его чист от мыслей сора. Жить бы ему не в Москве, а на Темзе. Парень, возможно, стал бы боксером, нос бы расшиб Карпантье и Демпси. Что для него докладчиков сонм? Тоже сласть в наркомпросной доле! Что он Маркс или Эдисон? Ему телефоны выдумывать, что ли? Мат, а не лекции соки корней его. Он не обучен драться планово. Спорт — по башке бутылкой Корнеева, доклад — этажом обложить у Горшанова. Парень выходит, как в бурю на катере. Тесен фарватер. Тело намокло. Парнем разосланы к чертовой матери бабы, деревья, фонарные стекла. В полтротуара болтаются клёши, рубашка-апаш и кепка домиком. Кулак волосатей, чем лучшая лошадь, и морда — на зависть циркачьим комикам. Лозунг дня — вселенной в ухо! — Все, что знает башка его дурья! Бомба из матершины и ухарств, пива, глупости и бескультурья. Надо помнить, что наше тело дышит не только тем, что скушано, — надо рабочей культуры дело делать так, чтоб не было скушно. |
