— А где сейчас твои? — невинно поинтересовался я у Максима.

— В той же дыре, где и были, думаю, — раздраженно ответил он, потягивая мартини.

— Вы давно не виделись?

— Уже лет пять. И что-то не очень тянет.

— Ну списываетесь же наверняка. Неужели ты не отправил открытки из Венеции или Токио (где ещё выступал перед этим?..).

— Совсем не общаемся. — Макс повысил голос и раздельно, растягивая, произнёс: — Они это ниииииичем не заслужили… За что? За то, что я, пока школу не окончил, грязь месил? За удобства на улице? За боты «прощай, молодость»?

Я прервал воцарившееся молчание, выпроводив гостей гулять на Репербан.

Через пару дней Макс подарил мне бокалы для мартини: «Андрюш, я вот о чем хотел с тобой поговорить… В гостинице и скучно, и грустно, и дорого, а у тебя есть свободная комната. Как ты думаешь, две недели в качестве соседа меня трудно будет потерпеть?» Я попробовал себе представить проект «Общежитие с Максимовым» и не нашёл никаких возражений против. Макс казался занимательным и культурным собеседником, а на случай незапланированного развития событий — сексуальным партнером моей лиги; возможно, лишь чуть-чуть более светловолосым, круглолицым и ухоженным, чем мне нравилось.

Первые сутки прошли идеально, лишь в адрес ночевавшего у меня психолога Вадика Максимов оказался язвителен: «Вадик, Вааадичка… Так жалобно стонет в постельке, ты его не обижай, насильник Андрюша!» Следующий день сложился тоже неплохо, только Вадик сослался на учебные дела и оставил меня без сладкого — а я так ждал вечера.

На третий день Вадик тоже не мог встретиться, и я решил больше не хранить верность. Хотел заглянуть в заведение «Mystery Hall» на одном из ответвлений Репербана — там в любое время суток можно найти секс, и в стенах есть такие дырки, за каждой из которых прячется бескорыстный помощник. Но мой новый сосед попросил посмотреть, почему у него напряжена спина. Джинсы на попе были приспущены. Во время массажа Максим волнительно двигался подо мной. В общем, я его, не особо задумываясь, трахнул. Секс сначала показался проходным эпизодом, но повторился на следующий день, ещё и ещё раз. Анальные таланты Максимова и афинянина Марка, конечно, нельзя сравнить из-за разности дискурсов, но по количеству очищенных от эмоций баллов мужчины идут в ногу. Только Марк излучает в сексе невероятное моцартовское счастье, а Макс отдается так, как будто приносит роковую жертву вагнерианским богам: «Трахни меня как шлюшку, используй меня…»

Кстати об оперном искусстве. Студент Вадик простодушно поинтересовался однажды: «Ведь этим в сегодняшнем мире занимаются одни неисправимые романтики и бессребреники?» — «Вот уж не надо. В некоторых жанрах искусства вертятся неплохие деньги», — поправил его наш певец.

День за днем я узнавал о Максимове что-то новое. Чаще по случайным оговоркам, чем по ответам на прямые вопросы. И он меня исследовал, не сомневаюсь. Порой даже казалось, что Макс мысленно составляет какое-то сложное досье на меня и моё окружение.

— Андрюша, ты лично знаешь столько интереееесных и успешных людей, но не умеешь извлекать из этого никакой поооользы. Вот что у тебя за работа? Фотографии перекладываешь?

— Мне нравится. Не напрягает особо. Оставляет много свободного времени. То стихотворение напишу, то повесть о каком-нибудь настоящем человеке между делом.

— Ты вполне мог бы больше печататься. Но пааальцем для этого не шевельнешь, ни одним пальцем… Ну ладно, скажи мне вот некстати, хочу познакомиться, когда буду в Москве… этот журнааальный Красопкин, он актив или пассив?

— Между нами, мальчиками, с Айрутой был пасом. Но зачем тебе это?

— Информаааация правит миром.

— Ага.

— А с Сухоцким меня познакомишь? Неплохо иметь среди друзей человека с таким весом в СМИ…

Первое, что Максимов узнал, готовясь к поступлению в Москве: едва ли не самое важное в образовании и карьере вокалиста — попасть к настоящему педагогу. В шутку в Гнесинке говорят, что таких на весь мир приходится лишь восемнадцать, над ними же пять архонтов, в том числе верховный, прозываемый Вельзевулом.

Патриарх Кирилл недавно напоминал нам, что православному человеку по-прежнему следует отдавать церкви десятину, хотя бы символическую. Ничего удивительного, что и ведомство Вельзевула собирает со своих членские взносы. С этим даже строже, чем у православных. Чада пожизненно отчисляют в партийную кассу ровно десять процентов всех профессиональных доходов.

Но сплетни про архонтов, сексуальную и финансовую эксплуатацию певцов, возможно, и сами от лукавого. Возьмём педагога Каракуртова. Совсем не чудовище, а добрый улыбчивый человек. Он так много сделал для Максимова. И говорит, сделает ещё больше. Бархатный, сладкий Каракуртов.

— Максииимка, мальчик мой, талааантище. Боялся, зажался так, а уже все. Говорит же наш мудрый народ, маленький хуек в жопе королек…

Видимо, я прошёл какие-то сложные личностные тесты, и перед вылетом из Гамбурга Максимов решил огласить свои положительные выводы. Мастер красивого жеста перехватил меня после работы на берегу Альстера с парой хрустальных бокалов и бутылкой «Клико» девяностого года. Мы выпили, Максимов торжественно швырнул хрусталь в воду.

«Ты молодец и романтик, но на этом самом месте через неделю начинают заплыв триатлонисты. Кто-нибудь порежется», — заметил я. «Человек разумный в эту сточную канаву не полезет». Максимов ненароком задевал мой новорождённый местечковый патриотизм, назвав канавой водоём, из которого жители Гамбурга получают питьевую воду.

Я спросил: «Ну так о чем мы должны поговорить?» — «Мне некогда по-настоящему ухаживать… — начал Максимов — но чего же терять время, ты привлекателен, я привлекателен. Есть лично-деловое предложение. Бросай свою гнилую работу». — «Ради чего?» — решил осторожно осведомиться я. «Помогать мне с письмами и календарем. Для начала буду давать тебе три штуки евреев в месяц. Мы будем путешествовать. Ты увидишь со мной мир и настоящую жизнь».

Пожилой господин, совершающий, видимо, свой ежевечерний моцион у воды, как вкопанный остановился возле скамейки с максимовским «Клико», убедился, что зрение не обманывает, бросил на нас испуганный взгляд и ускорил шаг.

«Бедняяжка, верно, давно не пробовал ничего, кроме дешевой шипучки», — прокомментировал Максимов. «Хороший ты человек, Макс…» Я вздохнул и предложил заесть шампанское мороженым где-нибудь со стороны ратуши.

Неделя в Москве была необходимостью производственной, я переводил и показывал многообещающие презентации партнерам своего немецкого работодателя. Мы с Максимовым встретились в «Жан-Жаке» («Кухня должна быть если не итальянской, то хотя бы французской»), и на меня сразу обрушился поток новостей.

— Как хорошо, что ты приехал! Пока я парил в грёзах любви, Корчагин и Романов интриговали против меня у Каракуртова! Только сейчас все налаживается… Мой старичок, мммм чмок, мой каракуртик, чмок, мой дягилев…

— Никак не могу запомнить, кто у вас с кем спит. — Я запросил милости. — Скажи лучше, что ты делаешь девятого? Я пару лет не был в России в мае, хочу посмотреть салют откуда-нибудь с Воробьевых гор или совсем по-туристски пойти на Манежную…

— Извини меня, но этот вечер я собираюсь провести в панорамном баре на тридцать четвертом этаже «Свиссотеля». И плевать оттуда на быдло. Присоединяйся, если хочешь.

Я не присоединился и вообще избежал дальнейших встреч. Улетел, не попрощавшись, полагая, что мы с Максом в целом разобрались в небольшой несовместимости программных установок и нам не обязательно поддерживать тесные отношения. Хотя дружеские дипломатические — почему бы и нет. Мы же оба деятели культуры, нам пристало уважать друг друга.

Максимов неожиданно-романтически появился в Гамбурге ещё раз: «Не до конца я разуверился в тебе, Андрюююша. Вот, потерял время и деньги, но прилетел. Ты хоть знаешь, сколько красивых мальчиков вешаются на меня в Москве — и не только там? А остальных можно купить, за какую-то сраную сотню в час — все, просто все фантазии выполняют, ой, они такие затейники…»