Одним прекрасным днём Олег заявил, что летит в порядке упрочнения семейных связей в Бразилию, а со мной теперь окончательно всё, понимаешь, теперь точно, да, вот, совсем, никакого будущего, и это уже год или больше как ясно, и не надо видеться, и я ничего для него не значу, давно пора понять, вот. Эта было так убедительно, что у меня показались слезы. Тогда Олег закричал, что я играю его чувствами, не отпускаю, манипулирую. Смутно вспоминаю продолжение. Я бился на полу, ревел, хватал его ноги и обещал, что буду любить, буду таким, каким он хочет. Он выставил меня за дверь, как только я немного пришёл в себя.

Через месяц Олег вернулся из Рио. Я, по его словам, оказался виновен в том, что у него ничего не сложилось с бразильцем. Потому что он думал обо мне. Именно с такой формулировкой. Это было уже слишком. Где-то здесь и была поставлена немного смазанная точка в наших нежных отношениях.

Но это было бы грустно, если бы действительно было так грустно. Словно после внезапного освобождения я стал влюбляться и ещё пуще — позволять себя любить. Интуитивно я, видимо, исследовал глубины каждого типа мужской психики. Я говорю не (только) о темпераменте. Отталкиваясь от психологической шкалы интроверсия-экстраверсия и пресловутой оси пассив-актив, получаем четыре модели:

1) экстраверт и пассив — «дива»; 2) экстраверт, актив — «мачо»; 3) интроверт пассивный — «жертва»; 4) интроверт активный — «маньяк».

Теория, естественно, ненаучная и даже вредная: факторы экстраверсии/интроверсии никогда не представлены в чистом виде, да и предрассудки о субориентации геев сродни теориям о жидах, пьющих кровь христианских младенцев. То есть не всегда подтверждаются практикой. Но люди с воображением могут сами развить или дополнить эту схему (особенно интересно было бы мнение лесбийской фракции). Например, подумать о механизмах дрейфа того или иного типа, когда, предположим, при виде очевидной жертвы в партнере просыпается маньяк. Другой случай — неистребимое желание вилять жопой перед лицом мачо. Можно поговорить и о любви, космическом сцеплении, существующем только за пределами этих категорий.

Итак, год ушёл на то, чтобы перепробовать все типы мужчин, а потом я влюбился по-настоящему.

Но прежде чем снова браться за тему любви, я напишу, пока не забыл, кое-что о Боге. Однажды нам с Катей Гольдиной было дано бесспорное доказательство его существования.

После написания голландской повести Катя на пару недель приехала в Германию. Как всегда, нехватку денег на карманные расходы она восполняла посредством игры на флейте. В один из познавательных и одновременно коммерческих бросков на юг страны она останавливалась у родителей Олега (которых мы все, кстати, очень любим). У Кати был далеко не самый удачный день, но под вечер прохожий дал ей бумажку в двадцать евро. «Это Бог послал тебе», — сказала вечером за чаем добрая и набожная мама Олега. «Да ну, — отмахнулась Катя, — если бы он был, то по, крайней мере, позаботился бы, чтобы не все красивые и умные мужчины были гомосексуалистами…»

На следующий день Катя снова играла на каком-то мосту, как она это любит. Собирался дождь. Вдруг рядом появился вчерашний мужчина. Он снова протянул двадцать евро. Катя начала благодарить и одновременно уверять, что её скромная музыка не заслуживает таких гонораров. Но прохожий уже спешил дальше. «Это не от меня, а от Бога», — только и сказал он, уходя.

Поэтому я думаю, что Бог есть и он неспроста допускает мужеложство. Или на этот счёт могут быть другие мнения?

У меня есть теория личных радикальных перемен. В 1985 году меня приняли в пионеры. В 1990-м я выполнил норматив третьего разряда по конному спорту, претерпел половое созревание и решил, что буду бисексуалом.

В последние часы 1995 года мне разбили голову и выставили передние зубы, после чего я устроился сразу на несколько работ и начал писать стихи. Современный казахский акын Ербогулов сначала был футболистом, а стихи стал писать после того, как ударился головой о штангу — предмет абсолютно неодушевлённый. Меня били разными человеческими конечностями, то есть живым материалом, а под конец бутылкой шампанского, которую я собирался подарить своей первой женщине Майе. Поэтому и стихи мои гораздо душевней, в них больше человеческой теплоты, страсти и брызг («Советского», как помню) шампанского.

В 2000-м я полюбил своего будущего мужа Олега, добился взаимности и начал вести гомосексуальный образ жизни. Например, мы ходили с ним вместе в кино. Ещё через пять лет, пройдя этапы классической моногамии, открытых отношений и раздельного проживания, мы окончательно расстались. В очередной раз радикально сменились декорации: оставив желтый двор в Аймсбюттеле, континентальной части Гамбурга, я перебрался к порту и Рыбному рынку. Там началась и пока продолжается моя личная современность.

В год смены декораций мы с Ербогуловым вместе оказались под твердой обложкой поэтического сборника, что, в целом, подтверждает теорию о пятилетних циклах, хотя параллели наших биографий на этом пока исчерпываются. Пару раз я выступал в том году на разных чтениях в Москве и обзавёлся новыми знакомствами среди литераторов, блоггеров и сочувствующих.

Среди них был и некто Оловянный Солдатик. Не из-за Андерсона, а потому что работал с цветными металлами. Однажды Оловянный дал интервью глянцевому журналу «Работница» в качестве образца метросексуала и завидного московского жениха. Девушки и женщины, особенно из провинции, с тех пор массово добивались его благосклонности.

У Оловянного получилось совместить командировку со свободной неделей в Европе. Я звал его проявляться в Гамбурге, смутно отметив про «может быть, не один», — наверное, с девушкой. «Только у нас на всех будет лишь одна комната, и та в состоянии ремонта», — предупредил я. Именно в это время от знакомых друзей любовников других друзей — иначе говоря, гей-мафии — я узнал о свободной квартире в порту: такой, о которой мечтал, практически у воды. Я решил переезжать через пару недель, но для этого нужно было спешно урегулировать денежные, организационные и бумажные дела. Германия, если вы не знали, — страна победившей бюрократии, и в частности института прописки.

В день, когда я покупал краску для ремонта и готовился встречать Оловянного, мне позвонил новосибирский заяц Тим, от которого не было вестей почти два года. Странным образом Тимка находился не в Новосибе, а во Франкфурте-на Майне — без денег и крова, хотя и с обратным билетом в Россию через две недели. Объяснить это он не мог, но надежду питал только на русское консульство и на меня. Проверив службу митфаргелегенхайт, придуманную именно для таких случаев, я составил маршрут и нашёл Тиму попутную машину в Гамбург.

Тим прибыл чуть раньше Оловянного, совсем взрослый и подкачанный, — и сразу полез в холодильник.

Оловянный приехал не с девушкой, а с небесной, но какой-то пацанской красоты парнем по имени Женя. «Вы вместе путешествуете? Молодцы, а я-то со своим поругался…» — выдал Тимка за чашкой кофе, не обращая внимание на реакцию гостей. Оловянный лишь чуть-чуть побледнел, а вот Женино лицо исказила мучительная работа ума. «Андрей, — теряющимся голосом объявил Оловянный, — у меня есть для тебя подарок, но я хотел бы вручить его…» — «Понятно», — отозвался я, подмигнул Тиму, и мы вышли в подъезд.

«Он ничего о тебе… то есть о вас, о таких, не знает» — зашептал Оловянный. — «Прекрасно, и кто он вообще, такой информированный? Мне отказаться в его присутствии от всякой личной жизни?» — «Просто хороший друг. Мы решили вместе поездить». Оловянный вздохнул.

Женя решил благоразумно выяснить, как мы поделим спальные места. Тим ехидно заметил, что насиловать без добровольного согласия здесь никого не будут. Я подтвердил приверженность этой гуманистической позиции и даже предложил ребятам посмотреть окружающий мир. Но идти на полисексуальную вечеринку в «Кир» Женя не хотел, сославшись на усталость и «если бы там были нормальные девчонки». И Оловянный отказался. Мы оставили их отдыхать дома, а сами сели на велосипеды и уехали в клуб.