Немного несвязно? Но вот что хочу я сказать, иначе совсем запутаюсь. Искать нужно по размаху крыльев. Теперь я кончил, господа.

Наверное, жить к старости станет совсем невыносимо, потому что каждый день мы будем переживать всё, что происходило с нами в это время года, в такую погоду или при подобных обстоятельствах год, два… пять, десять лет назад. Самое страшное, что нельзя разлюбить человека, которого однажды любил, — со всеми сопутствующими высоким чувствам нервотрёпками.

Уже под утро после разъездов, танцев и философских кружков мы с Леной уснули на середине разговора о человеческой валентности (моя любимая теория) и неспособности любить одного-единственного человека (что я тогда ещё оспаривал). Не смогу реконструировать, как мы попали в эту квартиру и в эту постель, но кто-то окружил нас заботой — и даже установил в изголовье тетрапак томатного сока. Я проснулся от яркого луча, пробивавшегося через штору. Осторожно, чтобы не разбудить Лену, встал и подошёл к окну. Солнечное морозное утро, заснеженный овраг и лес, кисть рябины на подоконнике. Это была Академическая, улица на кромке леса.

Человека, приютившего нас и уже возившегося на кухне с завтраком, я знал. Скорее всего, из каких-то тайных — не обязательно эротических, хотя не исключаю — снов, менее банального объяснения нет. И я сразу захотел, чтобы он стал моим лучшим другом. А он был не против.

Мы были похожи на братьев — у обоих немного восточной крови — и могли читать мысли друг друга. Однажды, когда ни одна машина на ночном проспекте не реагировала на отчаянные жесты с обочины, мы переглянулись и, к ужасу наших девушек, взялись за руки и легли на дорогу. Вовремя затормозивший водитель орал, что мы идиоты, но был тронут непреклонностью и забросил домой. Денег не взял.

«Коля — это мой потерявшийся в детстве брат», — представлял я его друзьям. Мы любили переодеваться; на вечеринках с друзьями мы уединялись, менялись вещами и именами, — то есть не именами, а identity. Он был замечательным мною, — мои речи были тогда куда туманнее, а поведение куда сомнамбуличнее. Мне кажется, и я схватывал что-то его, бесшабашное и открытое. Сексом мы занимались в параллельных потоках: я и Лена, рядом — Коля с его очередной, — текучесть кадров была такой, что я не запомнил имен.

Коля был в восторге, когда у нас с Леной появился общий Стас — тот самый, спасенный от самоубийства, со своеобразными ценностями и эрогенными зонами. «Замечательно, что вы так доверяете друг другу, и, вообще, вы трое — такие красивые!» Приближались январь и день рождения Стаса. Коля предложил свою территорию для организации феерии. План был такой: Лена и ещё одна девушка под каким-то предлогом уводят Стаса от гостей, уединяются с ним в спальне и раздевают его. В нужный момент дверь открываем пинком мы с Колей, демонически произносим: «С нашими девчонками?!» — и выбрасываем голого Стаса в окно. В заснеженный овраг. Однако нам нельзя было отказать в милосердии: ещё один человек должен был заниматься подготовкой горячей ванны и ещё один — открыть дверь подъезда с тёплым халатом наготове.

Примерно так всё и развивалось. Разница между замыслом и его воплощением состояла только в том, что после соприкосновения с морозным воздухом и снегом Стас приобрел силу и ярость Годзиллы и вернулся в квартиру не через дверь, как планировалось нами, а гигантским прыжком обратно в окно. Посыпались книги и столовые приборы. Пятеро человек напрасно пытались связать и обездвижить разбушевавшегося монстра. Лишь расколовшаяся и упавшая на ноги раковина в ванной — и вид крови, в конечном счете, — немного прояснили его разум.

Мы сидели втроём — Коля, Лена и я — в клубах пара на бортике ванны и читали Стасу стихи. Начала Лена: «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд / И руки особенно тонки, колени обняв…»

Сегодня мне приснилась именно эта картинка. Ещё спросонья я спрашивал себя, почему мы всё-таки расстались и Лена вышла замуж за Колю? Чтобы отнять у меня лучшего друга? (Я не знаю этой жизни / ах она сложней / утром синих, на закате / голубых теней.) Или мы с ним были настолько похожи, что ей было всё равно? Наша свадьба должна была быть 15 апреля. Я уехал из Новосибирска за сутки до ЗАГСа. Через месяц она вышла замуж, а в конце осени родила.

И ещё я иногда спрашиваю себя, встречается ли Лена с той девушкой, о которой почти никто ничего не слышал; у которой своя жизнь, тщательно скрываемая от мужа, коллег и детей, — большинство женщин когда-нибудь приживают детей, и у той наверняка тоже есть кто-то. Ребенок, любовницы, любовники. Вот такой circle of life.

На выходных я лазил по лесистым холмам над Эльбой. То и дело нужно было огибать заборы маленьких домиков и вилл. На воротах одной была надпись: Vorsicht, pflichtbewusster Hund! Осторожно, собака, исполненная чувства долга (!). Слава Бисмарку, который провёл в свое время закон, гарантирующий каждому свободный проход по берегам рек, перевалам и прочим местам, где владельцы земли раньше чинили препятствия… Я вышел на террасу, с неё открывался обрыв, насыпи и молы, устье с островами, на которых в любое время суток копошатся цаплеподобные краны, — и меня постигло дежавю. Я снова стоял на берегу Волги. Уже растаял снег, но ещё не успела пробиться зелень. Фантастическое смешение цветов: зеленая вода и оранжевая глина.

Новосибирск, как известно, стоит на Оби, а не на Волге. Но я переместился сюда так сомнамбулически и так быстро, что место склейки кинопленки практически неразличимо. Вот мой последний разговор с невестой — никому не удаётся переупрямить другого. Вот я забрасываю в рюкзак пару вещей и роняю младшей сестре: «Если меня потеряют — я в Чебоксары…» По рассеянности, свойственной, кажется, всем у нас в семье, сестра сообщает о моём местонахождении родителям только на третий день.

Двоюродная бабушка, открывшая мне дверь, сразу поняла, что приехал кто-то из нашего рода. Дедушкины глаза и скулы были мгновенно идентифицированы. В лоно истинной семьи, сохранившей все предания и традиции глубокой старины, возвращался блудный внук. А то, что он не говорил по-чувашски, было делом третьим: научится у наших.

Мой приезд стоил жизни паре кроликов, оказавшихся действительно нежными и вкусными. Предстояло знакомство с бесчисленной родней, смотрины невест и поездка по памятным чапаевским местам. В поезде я читал Пелевина, и последний пункт программы по этой причине всерьёз заинтересовал меня… «Но у меня была… то есть, есть невеста», — не унимался я. «Куперфильд или, как её, Фельдман? Что за невеста с такой фамилией?» — приводила убийственный аргумент мудрая бабушка. Дальше следовал пристрастный допрос о привычках и вкусах моей будущей жены. «Моет посуду в перчатках?» — ужасалась бабушка. Последним, хотя и в довольно дипломатической форме, был задан вопрос о девственности избранницы. «Да, мы уже ночевали вместе» — признал я. «А здесь девушки — не такие!» — победно заявляла бабушка.

Трудотерапия помогла мне отвлечься от грязных мыслей: за разбрасыванием навоза под робким весенним солнышком я размышлял о прелестях деревенской идиллии. Слух о вернувшемся к своим корням городском родственнике быстро разнёсся по округе. И однажды в просторный дом какой-то близкой, по местным меркам, родни собрался едва ли не весь Козловский район Чувашской АССР. Меня потчевали мясом, потом другим мясом и рыбой, холодцами, пирожками, соленьями. Мне постоянно подливали самогон, домашнее вино, домашнее пиво, домашнюю ягодную настойку, домашний квас. Кажется, за столом я вел себя прилично и скромно. Но когда гости стали расходиться, мои ноги подкосились, я упал и неведомая сила начала выворачивать меня наизнанку. «Хорошо пошло!» — удовлетворённо заметила многоопытная бабушка, схватила меня в охапку (при том, что я в два раза выше и шире) и унесла на улицу поливать водой из ведёрка.

Утром я несколько шатко, но самостоятельно вышел из дома и направился через пепелище сгоревшего незадолго до этого столетнего дома, в котором родились мой прадед и мой дед, к Волге. У чувашей не было фамилий, и всех однажды переписали по отцу: Егоров Василий Егорович, Васильев Евсей Васильевич…