— Ну что, начинайте, кидайтесь. Больше, чем убить, вы ничего мне не сделаете.

Сержант спросил:

— Ты что наделал?

— В зоне «на уши поставил» одного змея, продажную тварь.

Сержант внимательно и продолжительно смотрел мне в глаза, видимо о чем-то размышляя. Потом повернулся к солдатам и сказал:

— Это их зековские дела. Пусть сами и разбираются. А нам не стоит вмешиваться, пошли отсюда. А ты, парень, не серчай на нас. Не палачи мы.

И они ушли.

В камеру вошел Куликов с двумя надзирателями. На руки надел мне «браслеты», затянул их. Закрыв камеру, они свалили, в коридоре воцарилась тишина. Наручники с каждой минутой давили все сильнее и сильнее, руки в них уже невозможно было провернуть, я стал вздыхать и скулить на всю камеру. К двери подошел надзиратель узбек и сказал в волчок:

— Не будешь прыгать. Следующий раз будешь знать, кого бить, — и ушел.

— Тебя, суку, первого в следующий раз зарежу! — крикнул я вдогонку надзирателю, но больше от бессильной злобы.

Боль становилась невыносимой, я начал кричать. Дежурный вернулся, спросил:

— Может, снять?

— Вали отсюда, тварь поганая! Иди кайфуй со своими кентами-сатрапами! — заорал я.

Надзиратель ушел. Через какое-то время вернулся с напарником и Куликовым. Открыли камеру, вошли. Куликов снял с моих рук наручники, и, ничего не сказав, они свалили. Руки мои ничего не чувствовали и висели как плети. Потихоньку о ноги я стал растирать их. Не меньше часа прошло, прежде чем я смог нормально шевелить пальцами.

Выписали мне пятнадцать суток изолятора. Я отсидел их и вышел в зону. Сангак к этому времени стал шеф-поваром, с широкой повязкой на рукаве ходил по зоне с общественниками.

В один погожий день мы, человек десять зеков, сидели на полянке в жилой зоне, разговаривали, молодой парень Макс играл на аккордеоне. Потом Мишка Перс рассказывал случай из своей жизни:

— Бичевал я как-то по осени в Волгоградской области. Да замели меня менты в одном поселке, кинули в КПЗ до выяснения. В камере уже был один «пассажир», пожилой мужичонка-бомж.

— Ну, Перс, ты прямо как Максим Горький шастал по берегам Волги, — пошутил кто-то из зеков.

— Да уж, довелось, — продолжал Перс. — Кинули к нам в камеру еще одного здоровенного малого с кривым носом. Сам он из Калмыкии, Толяном звали, кликуха Дутур. А тут морозы как раз сильные ударили. Утром просыпаемся, а старичок околел. Мы об этом надзирателю сказали. Думали, заберут жмурика. Фуя, какой там. День лежит покойник, неделю, другую. Хорошо еще, в камере дунешь — пар идет, не завонял старичок. Где-то через полмесяца только зашел в камеру капитан и говорит: «Хотите, мужики, по бутылке вина заработать? Надо покойника на кладбище оформить, похоронить, одним словом». — «Конечно хотим, — ответил Толя. — Только по одной бутылке мало. По три на рыло, начальник, даешь? Работа не из приятных, да и земля сейчас мерзлая, попробуй-ка, капитан, подолби». — «Да копать ничего не надо. Ямобур в совхозе достали», — сказал капитан. «Ну так бы сразу и сказал, начальник. Это упрощает задачу, — сказал Толик. — Но по два пузыря все же надо для сугреву». — «Будет», — ответил капитан.

В общем, взяли мы старика, кинули на трактор, выехали за село. На краю кладбища стал тракторист ямобуром копать. Прикинули, надо по пять ям в два ряда пробурить, потом лопатой подавить, и могила готова. На третьей яме бур обломился, не выдержал. Что делать? Не хоронить старика — значит пойла лишиться, да и жмурика опять в камеру тащить масть не канает.

Толя говорит тогда: «Наша задача похоронить человека. А как мы ее решим — наше дело. Давай, Миша, сейчас лопатой уберем перемычку и подровняем две ямы, а старика стоя воткнем в могилу. Какая ему разница: лежать в могиле или стоять?»

Так и сделали. Соединили вместе две ямы, стали покойника в яму заталкивать вниз ногами. Без гроба, разумеется, будут менты для бомжа еще на «деревянный бушлат» расходоваться. А старик задубел капитально, как бревно корявое стал, не хочет в яму лезть. С трудом загнали его в землю по грудь, а плечи и голова торчат. Что делать? Не вытаскивать же назад. Засыпали голову и плечи землей, получился холмик, вернулись в ментовку, доложили, что сделали все чин чинарем. Получили свою бормотуху и пошли в контору поминки по старику делать.

На этом, закончил Перс свой не очень веселый рассказ. А зеки сидели, щерились. Макс стал играть на аккордеоне полонез Огинского.

В это время к нам подошел лысый узбек Мансур возрастом лет под пятьдесят, сказал:

— Макс, дело есть. Пойдем поговорим.

Мансур был шнырем из шестого барака. Я сказал ему:

— Никуда Макс не пойдет, а будет играть на аккордеоне.

— А это, Дим Димыч, не твое дело. Что ты везде вмешиваешься? — ответил Мансур.

— Послушай, Мансур, не нарывайся на неприятность. Сваливай отсюда по-рыхлому, если не хочешь, чтобы твою лысую башку развалили, как гнилой арбуз. Понял?

Мансур передернул плечами, потоптался на месте, как гнедой мерин, но ушел.

Когда Макс закончил играть, я спросил:

— Макс, что эта лысая башка к тебе имеет?

Макс замялся как-то, но я понял, что он не хочет говорить при посторонних.

— Иди, Макс, отнеси аккордеон, — сказал я.

Макс отнес. Вдвоем мы пошли на летнюю эстраду, сели на скамеечку.

— Рассказывай все как есть, — обратился я к парню.

Макс рассказал мне про свою жизнь. Ему двадцать лет. С детства любит музыку. С отличием окончил музыкальную школу, подавал большие надежды. Но умерли родители, и его жизнь пошла наперекосяк. Попал в малолетку, из нее на год на общий режим. А сейчас шесть лет дали строгого. А попал за то, что двоих подрезал, приставали к его девушке. В зоне один раз сел играть с земляками из Ферганы в карты под интерес и проиграл.

— Мансур попросил их сделать перевод долга на него, — продолжал Макс. — А те сволочи, мои земляки ферганские, согласились.

— И что теперь? — спросил я.

— Теперь Мансур говорит: деньги не надо, будешь ходить ко мне в каптерку.

— И ты ходил?

— Нет. Но он все время пристает.

— Сколько ты должен?

— Двести рублей.

— Деньги есть?

— Нету. Да он не берет деньги, он меня хочет.

— Возьмет, куда он денется, — сказал я. — А вообще-то на твоем месте я бы его давно зарезал.

— Да я нож уже приготовил, в матраце у меня лежит. Момент никак не подберу.

— Молодец, парень. А то я подумал, ты не мужчина. Короче, сегодня я достану бабки и пойдем вместе отдавать, а когда отдашь, тут же его «на уши и поставишь». Понял? Но после этого, Макс, запомни раз и навсегда: если услышу или увижу, что играешь под интерес, тебе будет очень плохо до конца твоей жизни. Понял? — сказал я напоследок.

— Да, — ответил Макс.

Вечером я рассказал про этот случай Шведу, Персу и Манопу, сказал в заключение:

— Считаю, надо помочь пацану, а «тундру» эту проучить немного. Хочу слышать ваше мнение.

— Натурально, Дим Димыч, ты считаешь. Преступный мир тебя поддерживает. Если что, рассчитывай на нас, только «цинкани», — сказал Миша Перс, обменявшись взглядом с остальными участниками совещания, которые кивками подтвердили правильность принятого решения.

Я взял деньги, и вдвоем с Максом мы отправились к Мансуру. Зашли в каптерку, в которую зеки обычно складывают свои личные вещи. В каптерке сидели трое, пили чай.

— Салам алейкум, — сказал я.

— Алейкум салам, — последовал ответ.

— Мансур, я к тебе пришел как полномочный представитель преступного мира. Пусть эти люди выйдут, есть разговор, — начал я несколько высокопарно.

Мансур что-то сказал двоим, те вышли. Я закрыл дверь на щеколду, сказал:

— Вот тебе бабки за этого парня, — и кинул деньги на тумбочку.

А Макс подошел к Мансуру.

— Скажи этому человеку спасибо. Если бы не он, я бы тебя, сволочь, зарезал, — сказал Макс и рукояткой «кишкоправа» со всей масти врезал Мансуру по лысому чану.