Мужчина видел, что я шучу, травлю анекдоты, свободно разговариваю, и спросил у капитана:

— За что вы его арестовали? Такой хороший парень.

Капитан рассмеялся:

— Да этого хорошего парня мы ищем по всей стране, сбились с ног. А если бы вы с ним встретились раньше, да где-нибудь в глухом месте, ваше мнение было бы совершенно противоположным.

— А… а… — только и сказал мужчина.

Через пару часов мы были в Жмеринке. Нас уже ждала машина. Меня отвезли к начальнику следственного отдела, майору милиции. Когда завели в кабинет, он спросил:

— Сколько взял у директора?

— Гражданин майор, мне все равно сидеть, хотел бы поговорить один на один.

Майор попросил офицеров выйти. Те вышли.

— Взял я у директора меховой фабрики всего девятнадцать тысяч: тысячу успел потратить, а мог бы и больше, да жалко, что слишком быстро вы меня замели. В чемоданчике восемнадцать тысяч. Восемь тысяч хочу подарить вам лично; десять возвращаю государству в фонд мира.

— Хорошо, пиши расписку, что ты к восьми тысячам ничего не имеешь.

Я написал расписку. Майор спросил:

— Что ты хочешь за это иметь?

— Одно, начальник, только хочу: сто сорок четвертую статью — квартирная кража, один по делу, очную ставку с директором.

Майор позвонил на фабрику и попросил Михаила Моисеевича приехать в райотдел милиции в четвертый кабинет.

Директор появился довольно быстро. Я немного прикемарил: поезд, вино немного разморили, да и слабость после ранений и месяца неподвижной жизни в следственном изоляторе. Когда Михаил Моисеевич вошел в кабинет, я вскочил и успел ему сказать:

— Михаил Моисеевич, простите меня, ради Бога, за то, что я сломал дверь у вас в квартире и взял под матрацем девятнадцать тысяч. Мне до сих пор стыдно за содеянное. Я, честное слово, больше не буду.

Михаил Моисеевич повернулся, как-то удивленно посмотрел на меня, немного подумал, видимо, что-то прикидывал в уме, и сказал:

— Да, товарищ майор, этот человек украл у меня девятнадцать тысяч. До этого приходил на фабрику устраиваться на работу. Я отказал, так он, гад, отомстил. Так и сказал: обворую. На машину собирал всю жизнь. Ах ты, мерзавец, — сделал он выпад в мою сторону. — Из-за таких гадов, как ты, нет жизни и честным людям. Глаза бы мои на тебя не смотрели, ворюга несчастный.

— Да не шуми ты, Михаил Моисеевич, ты и я — мы с тобой одной крови, не шуми. А это ты прав: я действительно несчастный, раз попался. Из-за твоих вонючих денег мне оба костыля испортили — прострелили, — ответил я. — Ты подумал, как я теперь на танцы ходить буду?

— Оттанцевался ты, Дим Димыч, и надолго, — встрял в разговор майор. — Вы свободны, товарищ директор. Спасибо за помощь. Когда еще понадобитесь, мы вас пригласим.

После ухода директора, я попросил майора:

— Проголодался я, начальник, возьми вина и что-нибудь поесть.

Майор нажал кнопку в столе, вошел капитан — начальник уголовного розыска.

— Григорий Васильевич, у тебя мотоцикл на ходу? — спросил майор. Капитан кивнул головой. — Поезжай возьми вина, колбасы хорошей и огурчиков соленых.

Минут через двадцать капитан вернулся в кабинет со свертком. Майор взял на сейфе двухсотграммовый фужер, налил его до краев вином. Я выпил, закусил. Он еще налил фужер, я и его выпил, сказал:

— Спасибо, начальник, уважил.

Майор нажал кнопку. Вошел высокий молодой человек. Как оказалось, парень недавно окончил юридический институт. Показав на меня, майор сказал ему:

— Забери этого человека. Что он скажет тебе, запиши как чистосердечное признание в краже личного имущества и отправь его в тюрьму.

Я попрощался с майором и ушел с парнем в другой кабинет. Там я ему подробно рассказал, как сломал замок в квартире Директора меховой фабрики, зашел, дома никого не было. Под матрацем нашел деньги.

Когда следствие закончилось и я подписал все бумаги, меня отправили в винницкую тюрьму. В тюрьме свои законы: подъем, оправка, прогулка. Так просидел я три месяца, получил обвинительное заключение, и через три дня меня отправили в Жмеринку на суд.

Судил меня судья Тарадай. Как неоднократно судимому рецидивисту, мне по 144-й статье, части второй, дали пять лет особого режима и этапом отправили в Хмельницкую область, город Изяслав. В Шепетовке нас — зеков — выгрузили из вагонов, посадили в «воронки» и повезли в зону.

Выгрузили нас уже в зоне. Когда я огляделся, то даже немного очумел. Ребятам, которые прибыли со мной этапом, сказал:

— Да, по всей России я сидел, в Средней Азии, на Кавказе сидел, а в таком святом храме еще не приходилось. Но не думаю, что здесь будет как у Христа за пазухой.

Представьте себе: гора метров сто высотой, на горе монастырь метров восемьдесят, и обнесен он высоким каменным забором, а за ним несколько рядов колючей проволоки. Метров через семьдесят — сторожевые вышки с пулеметами. Когда мы все это миновали, нас завели внутрь монастыря. Поразили мрачные, тяжелые своды, узкие высокие окна с решетками. Да, подумал я, из такой тюрьмы убежать трудно. Ну, поживем — увидим.

По первому этажу нас провели в санчасть — больших размеров комнату. Прямо за столом сидели начальник санчасти, начальник зоны («хозяин»), старший оперуполномоченный — начальник режима в зоне («кум» по-нашему). По бокам возле стен на табуретках сидели начальники отрядов в званиях капитанов и лейтенантов.

Каждый из зеков по очереди подходил к столу в одних трусах, называл статью, срок, сколько судимостей, есть ли побеги, сколько.

Когда подошел я и ответил на все вопросы, «хозяин» спросил:

— Слушай, Пономарев! Ты почему такой живот отъел, почему нигде не работал, ездил, скрывался?

— Начальник, ты сам, что ли, не видишь, кто ж меня с такой трудовой книжкой возьмет? Пытался я, бесполезно. Даже грузчиком не берут, не говоря уже на должность директора или министра. Да и мне с моим животом больше подошло бы портфель министерский таскать да на «ЗИМе» ездить. Такая работа меня внутренне согревала бы. Может, у вас, начальник, есть что подходящее для меня? На кухне смогу работать, хлеб резать.

— Ничего, Пономарев, работой обеспечим, ты у нас быстро от живота избавишься, в балете потом сможешь выступать. Мы тебе направление дадим к Майе Плисецкой, она сейчас как раз без партнера. Будешь ее над головой крутить. Да и заработки у них хорошие, за границей бывают, тоже на машинах ездят.

— Спасибо, начальник, не подойдет. С визой за границу будут осложнения. Да и Родина не отпустит. Как же она без меня коммунизм будет строить? Перед отцом нашим дорогим, Леонидом Ильичом, стыдно будет.

— У меня здесь таких умных, как ты, девятьсот человек. И будь моя воля, я бы вас всех направил в отсталые и развивающиеся страны помогать тоже коммунизм строить. А еще лучше, приобрел бы в Тихом океане какой-нибудь остров необитаемый и всех вас, а таких у нас в стране несколько миллионов, направил на этот остров. Вы бы там свою республику основали, а тебя, Дим Димыч, назначили президентом. Вот была бы житуха — сплошная демократия, никто не работает. Земной рай, да и только.

— Спасибо, начальник, за высокое доверие, оправдаю, — ответил я.

— Кстати, Пономарев, стань-ка на весы, посмотрим, сколько ты весишь.

Я встал на весы, но получилось на одну сторону: весы наклонились, и крышка соскочила с подвесок. Все засмеялись, а «хозяин» сказал:

— Сам маленький, а такой тяжелый, и что это у тебя внутрях за начинка или дерьма много? Но ничего, будешь работать, у нас все работают, даже те, которые в законе. Через полгода-год ложка тебя перетягивать будет, и за шваброй сможешь прятаться.

— Да уж куда деваться, начальник.

Один капитан, начальник отряда, сказал:

— Я беру этого строителя коммунизма к себе в отряд, в строительную бригаду. Яша, запиши его в мой отряд.

Тут же стоял зек Яша, нарядчик, по кличке Шакал. На свободе он рыл людям колодцы, до никогда ни одного не вырыл. Договорится с человеком, возьмет задаток рублей сто пятьдесят и говорит, что поехал за бригадой. И с концами, только его и видели. За это имеет уже пять судимостей. В монастыре Яша не признает никакой работы, кроме нарядчика. Тюремное начальство с этим считается благодаря феноменальной памяти Яши. Он знает, в какой камере кто сидит, а нас в зоне девятьсот человек. Помнит по фамилиям и кличкам почти всех заключенных. Когда бригады возвращаются с работы, он кричит: «Бормотуха, тебе письмо, Шплинт, тебе письмо…»