— Тормозните его чуть-чуть в дверях, я ему еще вмажу.

Двое схватили капитана за руки, а я опять, держась руками за полки, сильным ударом ногой в грудь вышиб его в коридор.

Он опять упал. Солдат снова выстрелил в пол, наставил пистолет на меня и сказал:

— Еще одно движение — и я тебя пристрелю.

А на перроне народ уже шумел вовсю. В вагон поднялись два милиционера: майор и капитан. Стали спрашивать, в чем дело. В вагоне стоял ужасный шум, я закричал:

— Тише! Надо объяснить, в чем дело.

С трудом, но объяснили ментам, что конвой не давал оправку, воды.

— А кто стрелял? — спросил майор.

Мы показали на солдата. Капитан записал его фамилию и фамилию начальника конвоя, а мне сказал:

— Выходи из камеры.

Я вышел в проход. Мне надели наручники и посадили в камеру с названием «двойник». А все зеки наперебой стали требовать замены конвоя. Поезд тронулся. Часа через два к моему «двойнику» подошел начальник конвоя, чтобы снять с меня наручники. Но я демонстративно отвернулся. Капитан ушел.

Ребята из камеры спросили:

— Дим Димыч, как ты там?

— Еще держусь, но терпение подходит к концу: «браслеты» сильно жмут.

Зеки позвали начальника конвоя:

— Начальник, сними с человека наручники. Без рук может остаться. Ты же, начальник, сам во всем виноват.

Капитан прошел по вагону, снова подошел к моей камере, посмотрел на меня и позвал солдата:

— Открой камеру.

Тот открыл. Капитан вошел в камеру, снял наручники. На этот раз я выпендриваться не стал.

— Уведи его в камеру, — сказал капитан солдату, а сам ушел к себе.

Солдат отвел меня в общую камеру.

Так мы доехали до города Кирова. Холодина кругом, снег. Наш вагон отцепили, загнали в тупик. Пришла большая кодла офицеров и солдат с автоматами и весь наш конвой вместе с начальником арестовала и куда-то увела. На его место дали другой конвой. У солдата я спросил:

— А этих куда теперь?

— Судить будут за превышение власти в корыстных целях.

В вагонзак вошел новый начальник конвоя: маленький, толстый, с красным лицом. Он оказался прямой противоположностью предыдущему как по форме, так и по содержанию.

— Следственным приготовиться на высадку в тюрьму, а ссыльным остаться, будем следовать дальше, — сказал толстячок.

Следственных увезли в тюрьму, остались только мы — пятнадцать человек ссыльных.

Начальник спросил:

— Деньги есть?

— Есть, — ответил я. — Два месяца везли, как скот. Так хоть в оконцовке конвой человеческий попался.

Я вытащил двести рублей, сказал:

— Начальник, на стольник вина возьмите, на стольник — жеванины.

Начальник организацию банкета для зеков поручил солдатам. Им тоже я дал полтинник за их труды.

Солдаты только успевали таскать нам в камеру бухалово и еду. Совсем другая жизнь пошла: пили, ели, песни пели. А пустые бутылки отдавали солдатам, те их выбрасывали из вагона. Это на случай, если какое начальство заявится в вагон.

Перед утром наш вагон прицепили к поезду Киров — Котлас и мы поехали. После обеда поезд остановился. Начальник конвоя сказал мне:

— Пономарев, выходи, ты приехал. Станция Панасюк, это лесопункт. А документы твои я отдам в центральном леспромхозе в Лунданке. У тебя в путевке написано: Лундановский леспромхоз, станция Панасюк.

Когда я вышел из вагона, глянул: кругом сугробы, домов не видно, одни трубы торчат. Я стоял среди этого белого безмолвия в одной рубашке, без головного убора и с маленькой сумкой в руке. Телогрейку я отдал одному кенту из Грозного Юрке Тюле, у него ничего не было: ни денег, ни одежды. Хорошо еще на мне сапоги были и теплое белье, что мне подарила Галина Александровна. А был-таки конец года, до Нового, 1969 года оставалось три дня. Что меня успокаивало — это деньги, почти две тысячи рублей. Я отошел немного от вагона, мне все еще не верилось, что я на свободе, что и мне «солнце засветило». Повернулся к вагону, конвой смотрел на меня. Я засмеялся и сказал:

— А стрелять не будете?

Начальник конвоя тоже засмеялся, ответил:

— Нет, нет! Можешь смело идти. Что, не верится?

Еще бы, отмотать пятнадцать лет с перерывами на побеги, и вдруг так просто: иди, стрелять не будем.

— А сколько лет тебе, Пономарев?

— Тридцать два будет скоро.

— Когда же ты успел намотать столько?

— Да я ж, начальник, с детства по тюрьмам и зонам скитаюсь.

— Смотри, парень, не попадай больше. Прощай.

— Прощай, начальник! Прощайте, ребята!

Поезд тронулся, а я пошел через железнодорожное полотно.

На перроне был магазин, большие кривые буквы извещали, что это «Продмаг». Я зашел в него. За прилавком стояла женщина в шубе, поверх которой был накинут белый халат. Увидев меня по-летнему одетым, в рубашке и без шапки, продавщица вылупила глаза, спросила:

— Ты откуда такой голенький свалился?

— Откуда? С поезда, — ответил я, а пальцем показал на потолок.

— Ты что, с ума сошел? Ты же замерзнешь.

— Дак я всегда так хожу. Но чтобы, хозяйка, ты не переживала за меня, давай мне валенки, телогрейку, шапку и бутылку водки в придачу.

Она выложила на прилавок шмотки. Я переобулся, оделся, стал расплачиваться за товар. В это время в магазин вошел высокий парень лет двадцати пяти. Я посмотрел на него, сказал:

— Ты первый мужчина на этой земле, который мне повстречался. Давай познакомимся.

Парень протянул руку.

— Юра Огородников.

— Дим Димыч, — ответил я. — Давай выпьем.

— Давай.

Я налил и продавщице тоже. Сказал:

— Пейте. У меня сегодня день рождения. Я пятнадцать лет ждал этого дня и дождался.

— По такому поводу не грех и выпить, — поддержала меня королева прилавка.

Чокнувшись стаканами, мы выпили втроем. А Юру я спросил:

— Ты кем работаешь здесь?

— Киномехаником.

— О, так у вас и танцы, наверное, бывают?

— Разумеется, — ответил Юра. — В клубе и проводим.

— А пластинки есть хорошие?

— Есть, навалом.

— Так, хозяйка, дайте еще две бутылки водки. А ты, Юра, скажи: где бы нам посидеть, выпить, музыку послушать?

— Ко мне в кинобудку и пойдем.

Мы подошли к длинному бараку. Это и был у них клуб. С торца барака была пристройка для кинобудки с деревянными ступеньками. Мы поднялись по ним и оказались в маленькой комнатке, почти половину которой занимали два аппарата. Возле стены стояла мебель: деревянный ящик, выполняющий роль стола, две табуретки и в углу проигрыватель на ножках. Мне попалась пластинка с названием «Яблони в цвету», я поставил ее, стал слушать. Даже немного не по себе стало: кругом дома по крыши в снегу, а тут — яблони в цвету.

Юра достал два замурзанных стакана. Выпили. Музыка играет, голос певицы плугом бороздит по душе. Вот и началась моя жизнь с начала. А сколько я этого ждал! Пластинка кончилась, я поставил еще раз. Вкратце рассказал Юре, кто я и откуда. А потом уже в такт музыке произнес:

— Вот и все, что было. Кстати, Юрок, у вас в поселке, может, есть какая баба незамужняя? Хоть завалящая какая на первое время, но чтобы при… и жопе.

— Есть такая у нас, — ответил Юра, улыбаясь.

— Вот и веди меня к ней. Пока на ней женюсь. В моем положении выбирать сейчас не приходится. А может, инструмент какой музыкальный найдется?

— Есть гитара, только дома у меня.

— Так это вообще класс, коронный номер. Все, Юра, иди бери еще пару бутылок и идем к моей невесте. Кстати, как ее звать-то?

— Маша Воранкина.

— Вот и отлично.

Юра ушел за водкой, а я слушал пластинки, лежа на ящике.

Пришел Юра, и мы двинули к Маше. Подошли к большому деревянному дому на два хозяина, открыли калитку, постучали. Дверь открыла женщина лет сорока пяти с большой грудью и широкими крутыми бедрами. Она спросила:

— О, Юра, чего пожаловал?

— Да вот, Маша, привел тебе человека. Хочу познакомить. Он только с поезда, а жить будет у нас в поселке и работать на лесоповале.