Лида потом мне рассказала, что, как только я с Витьком уехал, она кинулась примерять платье, фату, туфли. Тут отец пришел, увидел ее в наряде, спросил:

— Это еще что за бал-маскарад?

— Папа, я замуж выхожу за Диму. Кольца мы тоже купили. А вот тебе деньги для свадебного стола, — ответила Лида.

Отец взял деньги, заплакал. Успокоившись, спросил:

— Когда свадьбу делать?

— Как стол будет накрыт. Хоть завтра. Так Дима решил, а то уйдет в плавание, когда потом?

Отец заказал машину, привез столы, стулья, тарелки из столовой. Нашел старушек соседок, которые стали готовить еду. Через два дня все было готово к свадьбе. Гулянье решили начать на третий день после обеда. С утра я пришел, глянул на столы — красота. Столы выходили во двор, на столах вазы с букетами роз; на кухне громоздились, где только возможно, блюда с едой. На улицу провели провода, повесили лампочки.

С Витьком мы сходили во Дворец культуры, пригласили шесть человек музыкантов, сразу им заплатили. Те пришли, подключили свои электроинструменты.

После обеда собрались гости, расселись за столы, и свадьба пошла полным ходом. С моей стороны «родственников» было мало: тетя Таня с дядей Колей, дядя Гриша с немкой своей, баба Мотя да Витек за дружку. Зато с Лидиной стороны родственников и приглашенных собралось много. Тамадой был высокий крепкий мужчина — брат Виктора Павловича, а помогал ему весельчак дядя Миша-армянин.

Гремели стаканы, раздавались крики «горько», мы с Лидой целовались. Музыканты молотили по своим электронным «снарядам». Молодежь лихо откалывала твист, шейк. Я этих вещей не признавал и танцевал с Лидой вальс и танго.

Кто-то принес гармонь, публика постарше собралась в комнате и пела песни под гармонь. Сосед дядя Миша пригнал свой «ЗИМ», его украсили лентами, впереди прикрепили куклу. Нас с Лидой дядя Миша возил по Баилова. Два дня прошли хорошо. На третий день вечером собрались только близкие родственники Виктора Павловича. Все разместились в комнате. Витек сидел слева от меня, окна были открыты во двор, на улице сгущались сумерки. Я заметил, как мимо окна прошли два мента и один в гражданском. Сердце екнуло: хана, приехали. Локтем я толкнул Витька, он тоже заметил ментов. Кинулся к двери, а мне сказал:

— Капитан, вали через окно, я тормозну их в хате.

Раздался стук в дверь и мужской голос:

— Откройте! Милиция!

Шепнув Лиде: «Встретимся на кладбище», я прыгнул в окно под недоуменные вскрики гостей.

Через палисадник дяди Миши я чесанул вверх, перепрыгнул забор и побежал вдоль нефтяных станков-качалок. За ними находились два кладбища: азербайджанское и еврейское. Я свернул к еврейскому кладбищу. Сел около одного склепа, отдышался, прислушался, нет ли погони. Было тихо. В слабом свете «волчьего солнышка» я открыл склеп, пролез туда и только лег возле гробницы, как услышал легкий всхрап и бульканье. С испуга я вскочил и больно ударился головой о свод склепа, чуть не вырубился. Пока шепотом сложно матерился, немного успокоился. Достал из кармана пиджака «складник», откинул лезвие, вытащил спички, чиркнул и только тогда успокоился окончательно. Тусклый свет спички осветил человека, лежащего в углу с другой стороны гробницы. Рядом стояла початая бутылка водки. По одежде и помятой роже мужик походил на бомжа. Держа в левой руке нож, правой я взял его за горло, спросил:

— Ты что, сука, здесь делаешь?

Мужик спросонья, шамкая губами и пуская бульбы, забормотал:

— А, что, кто тут?

— Я смерть твоя, — почему-то вырвалось у меня.

— Ваня, ты что ли? — спросил мужик. — Да отпусти ты, сейчас свечку зажгу.

Я убрал руку с горла, мужик стал возиться в темноте, зажег спичку, поднес ее к огрызку свечи. В ее слабом свете бессмысленно уставился на меня, спросил:

— Ты кто?

— Не видишь, человек. Заблудился я.

— Так бы сразу и сказал. Пить будешь?

— Не помешает, — ответил я.

Мужик глотнул из горла бутылки, протянул мне. Я тоже приложился. Окончательно успокоившись, стали беседовать. Мужик месяц как освободился из тюрьмы, никого у него нет родственников, бывший беспризорник тридцатых годов, детдомовец, в настоящее время «скиф» (бродяга).

«Вот и встретил родственную душу», — подумал я. Допили водку. Из кошелки мужик вытащил пирожки, яйца вареные, протянул мне.

— Да ты, парень, закусывай, закусывай. У меня еще «дурман» (вино) есть.

— Смотрю, ты тут в могиле ништяк устроился, не хуже чем в гостинице «Интурист». Баб вот только не хватает, — сказал я больше для юмора.

Но мужик оживился, когда я упомянул о бабах.

— Есть тут две, пойдем. Я знаю, в какой могиле они ночуют. Мы с Иваном не раз уже ходили к ним. Ништяк бабы, балдежные и не старые совсем, лет под тридцать, может, под сорок, но не старше пятидесяти.

— А Иван кто? — спросил я.

— Товарищ мой. Его торченого еще днем на рынке менты замели, а я слинял. Вот я и подумал, он вернулся. А я ждал, ждал его и уснул.

— А тебя как звать?

— Меня? Федя, — ответил мужик. — А может, я баб сюда притащу? У меня бухалова два вермута есть, с ними и дербалызнем.

Чтобы не огорчать любителя женских компаний, я сказал:

— Давай, Федя, к женщинам как-нибудь в другой раз сходим. Теперь-то я знаю, где ты живешь. Возьмем ящик бухалова и пойдем.

— Смотри сам, как хочешь, — ответил бомж.

Распив с Федей еще по бутылке вина, мы легли спать. Я лежал и думал: «Вот ведь жизнь какие гримасы корчит. У меня свадьба. Мне бы сейчас с молодой женой в брачной постели лежать, а я в могиле лежу чуть не в обнимку с покойником и бомжем. Бомж Федя будто неплохое впечатление оставил, а вот мертвец еще неизвестно, что за мерзавец при жизни был. Здесь действительно только баб еще и не хватает. Когда-нибудь расскажу кентам в зоне, вот смеху будет». Потом в мозгу всплыли слова песни: «Снова луной озарился старый кладбищенский двор, там над заросшей могилой плакал молоденький вор…» Со словами этой песни в голове я и уснул.

Спал я долго. Сказалась нервотрепка последних событий. Проснулся, солнце было уже высоко, а мой новый знакомый по могиле Федя — далеко. Видимо, с утра пораньше двинул на свою трудовую вахту — собирать по свалкам пустые бутылки. Я вышел из склепа, прикрыл решетку, смотрю: Витя чешет с авоськой в руке. Я свистнул, Витя подошел.

— Ну, что там было, Витек, расскажи.

Мы сели под деревцами, Витя стал рассказывать:

— Я припер дверь хаты, менты стали ломиться. Потом я резко открыл дверь. Два мента, попытавшиеся высадить ее, шмякнулись на пол, влетели под стол. Вылезли, прыгнули в окно, но ты, видимо, был уже далеко. Лида сказала мне, что ты будешь на кладбище. Вот я принес поесть и выпить. А сама Лида побоялась идти одна, чтобы менты не выследили. Взяла с собой подругу Раю-армянку, сейчас они по горе петляют.

Пока мы с Витьком выпивали, закусывали, увидели Лиду. Нас она не видела.

— Пойди, Витек, приведи ее.

Витя подошел к Лиде, о чем-то они поговорили и направились в мою сторону. Увидев меня, Лида кинулась на шею, стала целовать.

— Мы их, Дима, провели. Райку я отправила домой, сказала ей: «Если спросят, где я, скажи, к бабушке пошла».

Я прижал Лиду к себе, сказал:

— Эх ты, соломинка моя. Как ты теперь будешь без меня?

— Я все равно буду тебя ждать. Ты же, Дима, вернешься ко мне?

— Если повезет. Ладно, давайте сядем, устроим прощальный обед. Да подумаем, как Витька проводить на поезд.

Сели, выпили.

— Отец мой и все родные сильно взволнованы, — сказала Лида. — Отец плачет, говорит, что я дура и нашла дурака себе.

— Правильно говорит. Это я во всем виноват. Не надо нам было свадьбу делать. Побыли немного вместе и разбежались.

— Я тоже виновата, что полюбила тебя. Но я ни о чем не жалею. Буду помнить тебя, Дима, и ждать.

— Все, — сказал я. — Закругляем банкет. Иди, Лида, на трассу, лови машину. Сейчас едем, берем чемодан Витька — и на вокзал, а потом со мной решим.

Лида поймала такси. Заехали за чемоданом, не доезжая вокзала, остановились. Лиде я сказал: