Андрей вышел из милиции. На глаза попалась витрина: «Не проходите мимо!» Хулиганы, «зайцы»-безбилетники, нарушители общественного порядка… Вот бы и того паразита, который ель срубил, — сюда! Чтобы все люди увидели и запрезирали его! А стихи для подписи Андрей бы сам сочинил. Что-нибудь «под Маяковского»:

Две последние строчки немного подредактировать, а так — нормально! Можно даже Маринку попросить помочь: у нее по литературе — сплошные «пятаки»!

Андрей не заметил, как снова оказался в роще, возле знакомого дома с двумя башнями по бокам. Мощные, потемневшие от времени бревна, сложенные внахлест, «колодцем» возносились вверх. Наверное, в такой вот башне, в светелке за резным окном, сидела Марья-царевна, а Иван на верном Сивке-Бурке прыгал, чтобы надеть ей на палец заветный перстень…

Интересно, дома сейчас Марина?.. А если зайти?.. Кстати, все равно надо узнать про объявление по телику. И он решительно потянул дверь подъезда.

Свет падал сверху, разбивался о бесчисленные пылинки и отливал радужными цветами. Андрей переждал, пока привыкнут глаза. Через минуту он уже различал чьи-то санки, прислоненные к стене, коляску с подвешенной к раздвижной крыше погремушкой, большую лопату-пехло для уборки снега, еще такую же поменьше, закатившийся в угол и забытый кем-то мяч и… Сердце Андрея екнуло и застучало быстрее. Он наклонился и поднял колючую ветку, которая казалась черной в полутьме лестничного колодца.

Прыгая через две ступеньки, Андрей взлетел наверх, к окну. Голубые иголки весело топорщились, упруго упираясь в ладонь.

«Бросила! — пронеслось в мозгу. — На память просила… Зачем?!. Разыграть?.. А он, паровоз, размечтался, растаял…»

Обида крепко сдавило горло.

Дверь на второй площадке, замысловато обитая гвоздями с фигурными шляпками, внезапно отворилась. Рука Андрея с голубой метелкой непроизвольно метнулась в карман.

— Лаптев?! Ты ко мне? — Марина явно растерялась. — Про объявление хотел узнать?.. Мамы дома нет. Я вечером поговорю, — заторопилась она. — Ты не волнуйся, я позвоню.

— Ветку верни, — хмуро, не глядя на Марину, сказал Андрей. — Это — вещдок, его нельзя было… отдавать.

Марина поспешно кивнула. Андрей ждал.

— Я сейчас не могу, честное слово! Мне за хлебом надо. Я принесу потом, хорошо? — и каблучки белых сапожек застучали скороговоркой вниз-вниз…

Это походило на бегство. Андрей догнал ее на улице и пошел рядом.

— Тебе попало из-за меня? — Марина искоса взглянула на Андрея.

— Почему?..

— Ты злишься, я вижу.

— Ерунда!

Марина засмеялась:

— Ты не умеешь притворяться, Лаптев. Совершенно! Думаешь, потеряла метелку?.. Никуда она не делась — на столе лежит жива и здорова!

Андрей как споткнулся, сбился с шага. «Врет! Прямо в глаза!» — тоскливо подумал он.

— Ты сегодня странный какой-то… Мрачный, молчишь… Даже страшно!

Ему показалось, что голос Марины дрогнул, но он тут же одернул себя: с чего бы ему дрожать? С какой стати?..

— Я — домой. Ребята должны собраться, — Андрей отводил глаза, боясь выдать себя. Как он сейчас ее презирал! И как, оказывается, это тяжело!..

Он перемахнул через невысокую ограду сквера и, не выбирая дороги, зачерпывая ботинками пушистый снег, пошел прочь.

— Лаптев!.. Андрей!.. — крикнула Марина, но Андрей не оглянулся.

Рассказывает Игорь Тулупчиков:

«Когда я притащил домой Максима, он уже почти нормальный был: не качался и улыбался, как человек. А то зубы скалит и пришептывает: „Здорово? Правда, здорово?!“ Совершенно одурел парнишка. Я еще раз убедился: правильно учителя нас за курево гоняют! Но у меня просто выхода не было: Максим из нашей компании самый высокий. А эксперименту, который мы с ним провели, цены нет! Во-первых, уточнили рост: дядька — с Чиру, или около того. Во-вторых, пополнилась характеристика: преступник курит „Шипку“. Окурок-то, вон, в мешке! Только бы найти этого паразита!..

Жалко, у нашего Кольки сессия, и мозги у него, конечно, заняты сейчас юрис-пру-денцией (язык сломаешь, пока выговоришь!). А вообще-то посоветоваться с ним — до зарезу надо! Только я так подумал — телефонный звонок! Надо же, прямо телепатия!

— Ты? — говорит.

— Нет, мой заместитель, — отвечаю.

— Передай начальнику, сегодня загляну.

— А как поживает юрик-пургенция?

— Остряки-самоучки нынче в цене упали. Слышал?.. Требуется образование. Начальное, как минимум, — и повесил трубку.

Я даже ничего ответить не успел. Не в настроении Николай. Обычно мы с ним дольше шпильками перебрасываемся.

Интересно, сам решил навестить или мать вызвала? Нажаловалась, поди, насчет табеля. Ну, две тройки я беру на себя, виноват: как уехал батя на курорт лечиться, маленько филонил, признаюсь. А по русскому, хоть разрежьте, нет способностей и точка! Такой родился, такой умру.

Опять отвлекся… С Николаем поговорил, иду в кухню. Там Чира сидит и пьет молоко (какой стакан по счету — неизвестно). Я его как привел, сразу матери сдал — отпаивать. А она уж старается, подливает ему: сильно любит угощать! Максим, по-моему, уже осоловел от молока: развалился, ноги до половины кухни вытянул и рассказывает про следствие. Мать слушает внимательно, сочувственно кивает, а сама, знаю, на ус мотает. И точно, только зашел, она сразу:

— Игорек, бросьте вы эту слежку! Боюсь я за вас: пырнут ножом! Такие головорезы — за рублевку дерево не пожалели!..

Началось! Ну, это я сам виноват. Чиру один на один с ней оставил.

— Без вас поймают, кому положено, — говорит и смотрит так, будто я уже в гробу лежу.

Я поддакиваю: хорошо, хорошо, не будем! А Чира не унимается:

— Тетя Аня! Мы же пионеры! Мы не можем в стороне стоять! Охрана природы — всенародное дело!

Прямо как на сборе отряда выступает!

— Всенародное-то всенародное, — мать вздохнула, — вон у нас на фабрике аллею березок высадили к маю, а поливать — никому дела нет. Мы с женщинами, пока до отпуска, воду таскали ведрами, а вернулись через месяц — всего два деревца и выжили.

Вижу, Чира снова приготовился выступать. Я ему сигналю — ногой толкаю: замолчи! А он глазами хлоп-хлоп:

— Чего пинаешься?

Мне мать пальцем погрозила:

— Отец приедет — расскажу! Ишь, волю взял! И ребенка с панталыку сбиваешь.

Слово-то какое выкопала доисторическое — „с панталыку“!

А „ребенок“ притих, ноги подобрал, понял, наконец, обстановку. В это время зазвонил звонок. Мы с Чирой наперегонки в прихожую рванули, чтобы из кухни побыстрее смотаться.

Открыли — Профессор. Я по физиономиям вообще прилично читаю, ну, а его, можно сказать, наизусть знаю. Стоит бледный, плечи опущены, ссутулился, будто рюкзак за спиной, а в глазах — тоска зеленая. Все, думаю, будет разговор, и свидетелей, похоже, не потребуется.

— Чира, — говорю, — ты мог бы еще поработать на благо общества?

— А что?

— Надо снова в роще пошарить. Может быть, дядька еще курил и где-нибудь окурок выбросил.

Скворцов согласился, но физиономия кислая, как лимон.

— Особенно возле лазейки посмотри, на остановке. Сейчас — солнце, видно прилично. Это очень важно для следствия, — воодушевляю Чиру. — А потом сразу к Лаптевым, там собираемся. Заметано?

Максим ушел, а мы с Профессором прошли в комнату. Мать выглянула из кухни и заулыбалась. Она вообще Дюху обожает: считает, что он на меня влияет в положительную сторону. Восхищается: и умный-то он, и обходительный, и вежливый! „Андрюша даже здоровается по-особому, — говорит. — Скажет: „Здравствуйте, Анна Ульяновна!“ Каждую буковку выговорит, не то что ты, охламон: „Здрасьте!“. Не поймешь, то ли здоровья пожелал, то ли чихнул.“