Неуемные восхваления, свалившиеся в детстве на несравненную Бабб, не могли не сказаться на внешности Грейс, особенно когда она испытывала робость. «Временами Грейс казалась кем угодно, но только не девушкой с обложки модного журнала, — вспоминает Мэрр Синклер. — Иногда она надевала твидовую юбку, старую вязаную кофту и тяжелые роговые очки». Грейс выряжалась на манер старой девы, словно ей хотелось во что бы то ни стало походить на скромницу-зубрилку. Друзья вспоминают, как она в полном одиночестве сидела в «Барбизонке» за обеденным столом: одна-одинешенька, по-королевски прямо держа спину, в очках и с книгой — законченный образец «синего чулка».

Дик Кунс, начинающий нью-йоркский банкир, несколько раз приглашал Грейс на свидание, когда та жила в «Барбизонке», и в его памяти сохранился образ молодой женщины, еще занятой поисками собственного «я», причем эта неуверенность в себе находила выражение в одежде. «Как-то вечером, — вспоминает Кунс, — Грейс появилась в ужасно элегантном черном платье и с высокой прической. Она казалась величественной и загадочной. В следующий раз к вам на свиданье являлась фермерская дочка в коленкоровой юбке и блузке. В третий же раз она появлялась в твидовом костюме, словно какая-нибудь воспитанница частной школы — образцово-показательная барышня. И все зависело от ее настроения. Создавалось впечатление, словно она примеряет различные маски».

Грейс подвернулась возможность попробовать новые роли, когда она отправилась на уикэнд в Коннектикут. «Я тогда подрабатывал как манекенщик, — вспоминает Херби Миллер, — и мы остановились в доме у одного фотографа. Однако тот даже не взглянул на меня. Он сразу положил глаз на Грейс. «Ты не против, если я сфотографирую твою подружку? — спросил он меня. — Из нее получится неплохая обложка для «Редбук».

И Грейс появилась на обложке журнала «Редбук», а также «Космополитэн» и «Правдивой истории» — и все в течение одного года. Не приложив к тому ровно никаких усилий, она обнаружила, что стала манекенщицей. Это вышло у нее само собой. Она позировала для фотографий всю свою жизнь — начиная с политической кампании отца и кончая демонстрациями мод и бенефисами, которые ее мать устраивала для своего женского медицинского колледжа. И вот теперь Грейс, блистая ослепительной улыбкой, рекламировала сигареты «Олд Голд» («Попробуй — и скажешь, что попробовал не зря») и даже смело вскидывала баллончик с клопомором для компании «Бриджпорт Броке». «Я делала то, что было принято называть иллюстрацией», — вспоминала она позднее.

Затем она начала позировать для рекламы нижнего белья, и это продолжалось до тех самых пор, пока однажды, приехав домой на выходные, она не решилась спросить совета у своих бывших наставниц из Рейвенхилла. «Кто ты такая, Грейс, — спросила ее сестра Франсис Жозеф. — Кто ты?»

«И я, — вспоминает монахиня, — позволила ей дать мне ответ. Я позволила ей самостоятельно осознать, почему она не должна позировать для таких фотографий, и после нашего разговора она этим больше не занималась».

Грейс всегда была фотогеничной, как и все Келли. Однако, разрываясь между студиями академии и фотографом, Грейс быстро обнаружила, что камера к ней явно неравнодушна. Ее хорошенькое личико, запечатленное при помощи нитрата серебра, приобретало нечто такое, что превращало его в произведение искусства.

Однако для того, чтобы получить постоянную работу в модных «глянцевых» журналах, у Грейс были недостаточно впалые щеки и не слишком изголодавшийся вид; наоборот, она отличалась здоровьем и цветущей красотой молодости — этакая романтическая версия девушки, живущей по соседству.

Каролина Скотт, ее приятельница по «Барбизонке», уже зарабатывала неплохие деньги, снимаясь для разных журналов, и именно она убедила Грейс начать систематический обход нью-йоркских рекламных агентств. Зубная паста, средство по уходу за кожей, мыло, пиво и пылесосы — Грейс бралась рекламировать буквально все, получая за это от семи с половиной до двадцати пяти долларов в час (что соответствует семидесяти — двумстам тридцати долларам в начале девяностых).

Однако подчас выступления на презентациях ей не удавались. Грейс подчеркнуто холодно держалась с теми из бизнесменов, которые считали, что манекенщица только для того и выходит на подиум, чтобы ее кто-нибудь ущипнул. Правда, она неплохо зарабатывала на телерекламе. В родительском доме N 3901 на Генри-авеню не один обед оказался скомканным, так как вся семья срывалась с мест, чтобы своими глазами увидеть, как Грейс рекламирует достоинства какой-нибудь штуковины от «Электролюкса».

В целом работа Грейс в качестве манекенщицы оказалась прибыльным делом. «Олд Голд» платила ей две тысячи долларов за один сеанс (то есть более восемнадцати тысяч по сегодняшнему курсу). Однако не в характере Грейс было сорить деньгами. Экономная Ма Келли научила детей вести счет каждому центу. Брат Келл хранил свои сбережения в крошечном кошельке с металлической застежкой наподобие тех, что обычно носят с собой женщины. Ни для кого не было секретом, что он не любит слишком часто заглядывать в него. Грейс тоже отличалась крайней бережливостью. Друзья частенько шутили, что с ней опасно ездить вдвоем в такси. Каким-то образом, как только счетчик показывал окончательную сумму, Грейс с неизменной улыбкой и какой-то невнятной отговоркой удавалось улизнуть прочь, и ее попутчице ничего не оставалось, как раскошелиться за них двоих.

Это было проявление застарелого синдрома: девушка, которая производила впечатление полной беспомощности, на самом деле умела прекрасно о себе позаботиться. По сути дела, простушку Грейс всегда отличала деловая хватка. Именно это качество и желал видеть Джек Келли в каждом из своих отпрысков. И Грейс изо всех сил старалась угодить папочке. Она не транжирила деньги, заработанные ею на позировании, чтобы купить себе, скажем, экстравагантную коллекцию обуви. Первое, что делала Грейс с заработанными долларами, — это отправляла часть суммы отцу, чтобы тот заплатил за ее обучение и проживание в «Барбизонке».

Это решение Грейс приняла совершенно самостоятельно, без всякого давления со с стороны родителей. «Ей хотелось самостоятельности, — вспоминает Мари Фрисби Рэмбо. — Ей хотелось самой обеспечивать себя, чтобы потом вся слава не досталась целиком ее отцу».

К началу 1948 года Келл благодаря усилиям отца превратился в гребца с мировым именем, а Пегги успела выйти замуж и поселилась с супругом неподалеку от Генри-авеню, в доме, который, не скупясь на расходы, купил и обустроил не кто иной, как Джек Келли. Грейс хотелось отступить от этого правила. Как позже выразилась сама Пегги, «она за все платила из собственного кармана. За проживание. За обучение. Мама с отцом ни разу не послали ей ни цента».

Неожиданный успех Грейс в качестве манекенщицы вызвал среди ее товарищей по академии определенную зависть. Она была кандидаткой в «Мисс «Рейнгольд»[5], — вспоминает Джон Лэптон, ее однокурсник. — По всему городу были развешены огромные рекламные щиты. Бывало, задерешь голову на какую-нибудь пятиэтажку, а оттуда на тебя смотрит лицо Грейс Келли».

Однако в своем тесном кружке Грейс пользовалась всеобщей любовью. Со старыми друзьями она оставалась искренней и приветливой. Жизнь на верхних этажах «Барбизонки» была нескончаемой чередой шалостей и веселых розыгрышей. Однако с полузнакомыми людьми Грейс держалась довольно сдержанно и в результате заработала репутацию «задаваки».

«Она по натуре была одиночкой, — призналась Мери Вульвертон, еще одна студентка академии, в беседе с Джеком Спада в 1985 году.

— Она напоминала манекенщицу, которая приходит, делает, что от нее требуют, и, не проронив ни слова, снова уходит. Некоторые из студентов буквально молились на нее из-за ее красоты и какой-то изысканной отстраненности… Никогда не забуду, как она одевалась для балетного класса. Мы все приходили на занятия в пачках, и Грейс была просто чудо. Она была прекрасна! Но мне всегда казалось, что она немного холодновата».