— Это было то самое место, — вспоминает Ричард Уотерман, — где вы могли позвонить в дверь и ее открывал вам, скажем, Ван Джонсон.

На свадьбу дочери в качестве участника развлекательной программы Леви-старший пригласил самого Фрэнка Синатру.

В этой компании Грейс оказалась не весьма важной фигурой. Она лишь недавно начала делать себе имя, и Ричард Уотерман весьма скептически оценил ее внешние данные.

— Она была слишком тощей и костлявой, — вспоминает он.

Однако ее манеру держаться Уотерман нашел еще менее привлекательной.

— Она держалась отстраненно и холодно и вряд ли перебросилась даже парой слов с кем-либо из сидящих за столом. На протяжении всего торжества она поедала глазами лишь одного человека. Это был Мэнни Сакс, годившийся ей в отцы.

Эмануэль (Мэнни) Сакс был старым знакомым как семейства Леви, так и Келли. Являясь главой фирмы «Коламбия Рекордз» (в те годы подразделение Си-би-эс), он ссудил Фрэнка Синатру необходимой суммой, чтобы тот выкупил свой контракт с ансамблем Томи Дорси. Мэнни Сакс всегда оказывался там, где в нем нуждались.

«Когда я вернулся олимпийским чемпионом, он встретил меня прямо в порту, — заметил Джек Келли, говоря о своем приятеле. — Он сидел возле меня, когда я пролетел на выборах, и пытался утешить».

Мэнни Сакс как-то раз помог Грейс получить работу в качестве манекенщицы, подключив для этого своих знакомых, занятых в коммерции. Мэнни с его правильными, почти лепными чертами лица и шапкой черных кудрей неизменно привлекал к себе взгляды окружающих и пользовался всеобщей любовью. Однако интерес Грейс к его персоне показался Уотерману чрезмерным.

«Она пожирала его глазами. Куда бы он ни направлялся, провожала его взглядом. Она вытягивала шею. Казалось, Грейс не замечает ничего и никого вокруг себя. Не знаю, был ли у нее с ним роман, или же ей хотелось завести с ним роман, или же просто она сходила с ума по этому влиятельному человеку. Мне трудно об этом судить. Однако это сразу же бросалось в глаза. Она больше ни на кого не обращала внимания. Я еще тогда подумал: «Это как глоток холодной воды».

Вряд ли Грейс пыталась завести роман с одним из ближайших друзей собственного отца, и еще менее вероятно, чтобы Сакс, пользовавшийся репутацией трезвомыслящего человека, мог поддаться _{на ее} чары. Однако Уотерману удалось уловить и разглядеть ту сторону характера Грейс, которая занималась холодным рас-счетом. Ее сексуальные запросы и деловая хватка не уступали друг другу.

Следует признать, что Грейс Келли не была любительницей добиваться успеха через постель. Она не эксплуатировала собственное тело, чтобы получить, скажем, хорошую роль. Наоборот, всем своим романам она отчаянно пыталась придать некий возвышенный характер.

Однако в отличие от прочих мечтательниц Грейс умела доводить дело до конца, и это удавалось ей исключительно благодаря холодному, едва ли не навязчивому расчету, который уловил в ней Ричард Уотерман.

«Эта черта всегда присутствовала в ее характере, — говорит Дон Ричардсон. — Когда я впервые увидел ее, она показалась мне такой беззащитной, однако позднее я пришел к выводу, что она так же беззащитна, как прущий напролом паттоновский танк».

Именно осознание Доном этого факта и положило конец его роману с Грейс.

«Она пригласила меня к себе на обед, — вспоминает Ричардсон. — И после этого, когда мы были уже в постели, она спросила: «Хочешь увидеть несколько прелестных вещиц?» Знаете, лично для меня самой прелестной вещью на свете была ее нагота. Ничего более прекрасного я не мог для себя представить. Но она все-таки устроила для меня демонстрацию мод, надевая один за другим дорогие наряды — платье за платьем. Я понятия не имел, откуда они у нее. А затем она вышла ко мне в чем мать родила с одним лишь золотым браслетом на руке. Эта штуковина была вся усыпана изумрудами. Грейс помахала браслетом у меня перед носом. Что ж, я безошибочно определил, откуда у нее этот браслет».

Ричардсону довелось знать нескольких девиц, которые встречались с Али-Ханом — повесой и развратником, снискавшим себе дурную славу своими неуемными аппетитами.

«Когда он впервые встречался с дамой, то дарил ей портсигар с изумрудом на крышке, — говорит Ричардсон. — Когда же она оказывалась у него в постели, он дарил ей браслет… Это и был тот самый браслет. Я чувствовал себя несчастнейшим на свете… Я оделся и сказал ей, что ухожу. Мне было неприятно ее видеть. Она спросила меня, имеет ли это какое-то отношение к браслету, и я ответил, что да, и еще какое!»

Ричардсон уже давно понимал, что его роман о Грейс близится к концу. Маэстро сам был далек от того, чтобы хранить ей верность, и поэтому не особенно переживал, что Грейс платит ему той же монетой. Но до него неожиданно дошло, что мужчин в ее жизни гораздо больше, чем он предполагал, а эта странная демонстрация мод и кульминационный выход в браслете были чем-то вроде попытки сказать ему об этом.

«Она превратилась в настоящую хищницу-карьеристку, — говорит он. — Все ее устремления сводились к одному: пробиться наверх, прославиться… Она уже рассказывала мне о некоторых из своих кавалеров, о том, как они помогали ей установить полезные для ее карьеры связи, как они учили ее необходимым вещам. Я решил, что сыт этим по горло».

Уходя, Ричардсон в сердцах забросил злополучный браслет в аквариум. Он уже оделся и подошел к двери, но обернулся, чтобы взглянуть на Грейс в последний раз. И поступил правильно, ибо Грейс даже не собиралась лить слезы. Ни протянутых в мольбе рук, ни рыданий: «Вернись!» — Грейс была все так же обнажена и прекрасна, но мысли ее были заняты совершенно иным.

«Я никогда не забуду эту картину, — вспоминает Ричардсон. — Опустив руку в аквариум, она пыталась выудить из воды этот чертов браслет!»

Бродвейский дебют Грейс состоялся 16 ноября 1949 года, спустя четыре дня после ее двадцатилетия. Реймонд Мэсси для постановки знаменитой стринберговской трагедии «Отец» похитил Грейс прямо из стен Американской академии, и юная актриса полностью оправдала его надежны.

«Грейс Келли с убедительностью и шармом играет растерянную, несчастную дочь», — пишет в «Нью-Йорк Таймс» Брукс Аткинсон.

Но в целом постановка была встречена довольно прохладно. «Лишь дебютантка Грейс Келли, — писал Жорж Жан Натан, — убедительна в роли дочери и спасает спектакль от того, чтобы он не казался вам потугами провинциального театрика, последним его издыханием».

Трактовка, которую Мэсси дал стринберговской пьесе, для высокоинтеллектуальной публики показалась несколько жидковатой, в то время как мрачная тематика пьесы — история бессердечной жены, намеренно доводящей мужа до безумия, — плохо вязалась с рождественским настроением широкой публики. «Отец» сошел с подмостков в начале 1950 года, после того как был сыгран шестьдесят девять раз. Грейс Келли оказалась без работы и лишь спустя два года — после сорока неудачных прослушиваний — сумела снова возвратиться на Бродвей.

— Я прочитала такую уйму ролей, что потеряла им счет, — сказала Грейс в одном интервью годы спустя. — Моя внешность почему-то сбивала людей с толку, но все они сходились в одном: я была из категории «слишком»: слишком высокая, слишком голенастая… Что ни возьми — все слишком.

Это было еще не самым худшим из того, что о ней говорили. Когда Джон Форман стал агентом Эм-си-эй, он пригласил Грейс на ланч, чтобы обсудить с юной протеже Эди Ван Клев, чем он может помочь ее карьере. Грейс явилась в белых перчатках и в шляпке с вуалью.

«Что за странная заторможенная девица?» — подумал Форман, разочарованный ее робостью и скованными манерами.

Мрачное предсказание Дона Ричардсона относительно скромного драматического дарования его подружки сбылось, целиком и полностью. На жестоком, не знающем снисхождения рынке бродвейской рабочей силы Грейс, чтобы успешно конкурировать на сцене, не хватало голоса и умения подать себя. Единственно, в чем ей нельзя было отказать, — это в целеустремленности. Она была готова разучивать роль за ролью, обивать один за другим пороги репетиционных залов, не дрогнув, представать перед придирчивым оком продюсера, чтобы получить в конечном итоге отказ. Она еще не научилась в выгодном свете показывать свою несгибаемую сердцевину. Ее героиням не хватало выразительности, огонька — той самой изюминки, без которой невозможно заворожить несколько сотен людских сердец в зрительном зале. Как выразился режиссер Сидни Люмет, «у нее в душе вместо печки была ледышка».