Шел, сопровождаемый адъютантом эскадрильи. С тупым равнодушием шел: спешить было ни к чему. Куда спешить?
Носов поглядел как-то вопросительно, без неприязни и отчуждения и спросил:
— Хочешь рискнуть, Абаза?
— Из-под ареста, что ли, сбежать?
— Какие могут быть шутки, Абаза… Слетать надо… и я вроде за тебя согласился, хотя такого права не имею…
Достаточно было услышать «слетать», как голова заработала с поспешностью необычайной: в штрафбатах не летают, штрафникам полагается, искупая вину, гибнуть на земле… А Носов сказал «слетать»! Или я ослышался?
— Командующий флотом берет тебя напрокат и поставит задачу лично, — вновь услыхал я Носова, — ты можешь отказаться… Дело исключительно добровольное…
Командующий выглядел больным или смертельно замученным: щеки запали, глаза ввалились, в пальцах мелко дрожала папироса. Адмирал подвел меня к карте во всю стену, указал на едва различимую точку, лежавшую высоко на севере, и сказал, медленно растягивая слова, вроде припоминая:
— По нашим, не вполне достоверным данным, они прячут вот здесь свой подраненный линкор. Надо уточнить — так это или нет. Бухта перекрыта зенитками. Посылал на разведку «петляковых», оба экипажа не пробились, один не вернулся.
Адмирал замолчал.
Глядя на карту, я понимал: так сказать, нормальным порядком в бухту, прикрытую зенитным огнем, не проскочить. Гробовитое дело.
— Задача приобретает стратегическое значение, — возвысил голос командующий. — Если мы скидываем со счетов этот линкор, у нас высвобождаются бо-о-льшие подлодочные силы, что позволяет…
Но это ко мне уже отношения не имело. Не стал слушать. Думал: согласиться сейчас на разведку — проще всего, накрыться — тоже недолго. Задача не в том, чтобы сказать: готов! Как слетать, чтобы был толк? Как вернуться?
Командующий смотрел на меня вопросительно.
— Разрешите вопрос, — спросил я и, получив разрешение, сказал: — Мне можно получить фактическую погоду в районе цели, точный прогноз на ближайшие сутки, ветер по высотам и самую подробную карту цели?
— Вы получите все, чего потребуете, — сказал адмирал, — все и даже больше, только ответьте до двенадцати ноль-ноль завтрашних суток — там линкор или его там нет.
Я решил лететь за облаками. И снижение начать по расчету времени, чтобы оказаться над поверхностью моря километрах в тридцати от цели. Здесь надо будет снизиться, планировал я, и идти к бухте на высоте, зениткам практически неподвластной, — на бреющем.
Синоптики обещали нижнюю кромку облаков метрах на двухстах или ста пятидесяти. Это обнадеживало. Ветер гарантировали устойчивый: на высоте — умеренный, а у земли — слабый. Это тоже было мне на руку.
Когда я уже уселся в кабине, провожавший меня Носов поднялся на крыло, неожиданно протянул руку и сказал:
— Ну, будь паном, мужик! И пошли меня к черту.
Вот уж не ожидал от него.
Я набрал две с половиной тысячи метров и вышел за облака.
Секундомер, пущенный на взлете, отсчитывал время. До точки снижения делать было нечего. Только ждать. И сохранять, конечно, режим полета.
Когда расчетное время кончилось, я дважды проверил себя и, тщательно сохраняя скорость, начал снижение. Медленно ползла стрелочка высотомера, вариометр показывал: спуск десять метров в секунду.
До воды оставалось двести метров. Но воды еще не было видно. Я уменьшил вертикальную скорость до пяти метров в секунду. Высоты оставалось сто пятьдесят метров. Облака не кончались. Сто метров показывал высотомер. Я уменьшил снижение до двух метров в секунду.
Подумал: превышение аэродрома вылета над уровнем Мирового океана восемьдесят пять метров. Значит, пятьдесят плюс восемьдесят пять — сто тридцать пять метров… Или я сейчас увижу воду, или через минуту двенадцать секунд в последний раз искупаюсь.
Наконец море открылось. Вода была темная, тяжелая, зеленоватая, разузоренная легкой пеной.
Стрелка высотомера показывала чуть меньше нуля высоты. Но это меня уже не занимало. Если расчет был верным, через пять — пять с половиной минут должен открыться берег.
Снизился еще немного, предварительно проверив по компасу курс, постарался представить, как все должно идти дальше: из воды поднимается черно-серая гряда камня… Изначальная твердь, прорезанная глубокими расщелинами, подточенная промоинами, она надвигается на меня, она закрывает полнеба.
Надо довернуться чуть влево и ждать мыса.
Мыс, скошенный, довольно длинный, должен оказаться левее. И сразу за мысом — горло…
Если меня в этот момент не собьют, я проскочу в бухту и там под береговым обрывом увижу, должен увидеть линкор — серую стальную коробку…
Тут я, кажется, усмехнулся — иголка в стоге сена! На самом деле: что там каких-нибудь тридцать тысяч тонн водоизмещения в сравнении с миллионами, а скорее, даже с миллиардами тонн неистребимого камня. Найду!
Однажды с иголкой в сене у меня неплохо получилось! И теперь найду, если только не собьют с мыса.
На высоте, не превышающей и тридцати метров, я проскочил в бухту. Берег грохнул во все две или три сотни зенитных стволов с крохотным, но для меня вполне достаточным запозданием, когда я уже очутился внутри каменного кольца.
Полосуя все окрест, разрывы дымными хвостами цепляли за облака и пропадали из глаз. Вспомнил Носова: «Если разрыв видишь, это не твой снаряд».
Бухта тускло блестела под ногами, огромная акватория была совершенно пуста.
Зенитки зенитками, но меня от другого аж в пот ударило: куда же этот чертов линкор девался?
Понятно, я не знал и не мог догадаться, что больше устраивало бы адмирала: линкор — в бухте или линкор — не в бухте. Наверное, наилучший из мыслимых вариантов был бы — линкор на дне, но такое не под силу одиночному истребителю, даже если он готов пожертвовать собственной жизнью.
Горючего оставалось только до дому.
Вопреки зениткам и чему угодно еще я обязан вернуться: от моих сведений зависело, как дал понять командующий флотом, больше чем многое.
Сведения надо было еще доставить и передать. Едва не цепляя винтом за воду, вылезал я из бухты. И благополучно выскочил, но… этого мало!
Мне сказочно повезло: когда я уже собирался ложиться на обратный курс и пырять в облака, я увидел его. Оставляя закрученный бурун за кормой, угрюмый, здоровенный утюг вспахивал море. Мне удалось разглядеть даже кормовой флаг и прочесть название, выведенное белым по серому борту. Сомнений не оставалось — линкор вышел из укрытия и следовал в море…
Глянул на компас, прикинул, как далеко отлетел от базы, хватанул ручку на себя и, вознесясь на высоту верхней кромки первого яруса многослойных облаков, заорал открытым текстом:
— «Гранит»! «Гранит»! «Гранит»! «Утюг» чешет по квадрату двадцать два шестьдесят четыре, курсом двести пятнадцать!..
Повторяю…
— «Чайка-одиннадцать», это ты? — неодобрительным голосом откликнулась земля и замолчала.
А потом я услыхал, как снова включился передатчик, и сразу узнал Носова:
— «Одиннадцатый», спасибо за натугу… Ветерок усиливается, учти… За горючим поглядывай.
41
А разжаловали меня так.
Сначала я познакомился с капитаном Карпосом. Это было, когда меня послали в Мурманск на конференцию воздушных снайперов. Во время войны всякие совещания, краткие курсы усовершенствования, слеты передовиков тоже проводились.
Карпос, как помнится, прямого отношения к воздушным стрельбам не имел, но при разговорах наших присутствовал, потому что был связан с поставками авиационной техники, которая шла из Америки через Мурманск.
Мне Карпос запомнился своим бравым видом, уверенностью, не назойливым остроумием. Словом, компанейский человек, не рубаха-парень, а именно душа компании.
После нашего знакомства прошло уже много времени, я и не вспоминал о встрече в Мурманске. Но тут, очутившись в Петрозаводске, буквально наткнулся на Карпоса. Смотрю, майор. Цветет. Меня узнал. Как старого знакомого, сердечно приветствовал:
