– Пусть мучаемся и страдает как можно дольше – Злорадно подумал он. – Я буду молчать, сколько хватит сил. А когда уже не смогу больше держаться, – во всем сознаюсь. Только Ярл не дурак и понимает, что под настоящими пытками, любой признается в чем угодно. Так что повод для сомнений у него останется. И он будет продолжать бояться. Прятаться за кольцом охраны, вздрагивать от каждого шороха.

А я. Я превращусь в странствующего по этому миру духа, и буду смотреть на его страдания и ржать как ненормальный. (да откуда взялось, это ненормальное ржание?).

– Что-то не пойму я, о чем это ты Ярл, – открыто посмотрев в глаза своему мучителю произнес он. – Что это ты там понапридумывал про какого-то Белого, я в жизни про такого не слышал. Я конечно никакой не Блондинчик, но и не Белый. И кем я был раньше, теперь неважно. Но благодаря тебя, – я стал Седым. И за это, я тебя все равно убью. Мертвым приду, – но убью. Так что ходи, ешь и спи с оглядкой. Потому что став духом, я буду невидим. Я всегда буду рядом с тобой, и в любую минуту буду готов прервать твою жизнь. А теперь, можешь пытать меня. Все равно, боль, сильнее чем ты мне уже причинил, – ты мне уже причинить не сможешь. Потому что настоящая боль в душе, а не в теле.

– Да Господин. – Сегодня он признался что он Белый … – Сказал главный палач Ярла, на утреннем докладе, – и продолжил в ответ на немой вопрос своего хозяина, – Да, целую неделю говорил что он Седой, и ни в какую не признавал себя Белым. Потом, даже когда начал бредить, то называл себя Седым, Полтинником и разными другими старыми кличками, но только не Белым.

– …. Полтинником???? Почему?

– Почему Полтинником? – да Боги его знают, – Видно совсем у него в голове все перемешалось. И собственные воспоминания и бредни его вождей. – А сегодня малость очухался и говорит, – мол, – «Да, я Белый и есть. Только убейте поскорее».

– И ты веришь ему?

– Ну что сказать? Чтобы человек продержался столько сколько он, – я лично, подобного не припомню. Все обычно на второй-третий день ломались. А он, аж целых семь продержался. Уж мы старались, и так и эдак. Да ты сам на него посмотрите, это уже не человек, а кусок мяса. И что интересно, – на редкость живучим оказался поганцем. Да на его месте любой другой, уже бы раз десять подох. А он жив, и держится почти молодцом. Иногда даже продолжаем хамить.

– Так он Белый или нет?

– Я так не думаю. Уж если и впрямь Белым оказался, – сломался бы давно. Его бы собственная гордость заставила бы признаться. А он не в какую, твердит, – «Мол Седой я, и точка», – Вот этому я верю. Потому что, такие сильные люди, когда у них ничего больше не остается, только за гордость и держатся. И уж что-что, а свое прозвище они скрывать не станут. А он столько продержался.

– Значит, все таки не Белый?

– Скорее всего нет.

– Проклятье, опять не на того нарвались. Сколько этих «Белых» уже через твои руки прошло?

– Этот четырнадцатый будет.

– Четырнадцатый. А настоящий Белый, все еще где-то на свободе. Затаился где-то, наблюдает за мной и злобно похихикивает. Свернулся как змея, и в любой момент может выскочить из-под придорожного камня и смертельно ужалить.

– Так ведь его тогда твоя охрана в один миг растерзает. Он же не дурак, понимает это и вряд ли сунется.

– Это же фанатик. Я таких видел. Собственная жизнь для него ничто, по сравнению с моей смертью. Он небось только рад будет умереть вонзив в меня свой кинжал. И меня признаться, это нервирует. …Ладно, Злыдень с ним. А мне надо другими делами заниматься…. Ты что стоишь?

– А с этим то что делать. Как с прежними?

– Естественно.

Изуродованный, кровоточащий и стонущий от боли кусок мяса, который некогда был нашим героем, вытащили из пыточной, и протащив по холодному сырому коридору, бросили в одну из камер.

– Вот тебе новый дружок, – весело сказали тюремщики обращаясь к царящему в камере мраку, и не дожидаясь ответа закрыли тяжелую массивную дверь.

Ответа и не последовало. Но через какое-то время, к тому, что когда-то было Седым, кто-то подполз, и омыв его раны свежей холодной водой чем-то их замазал.

Но Седой, этого не увидел и даже не почувствовал. Поскольку уже давно пребывал в том состоянии, когда душа уже почти покинула еще упорно продолжающее жить тело.

… Но до чего же упрямо было это тело. Никак ни хотело оно спокойно помереть, отпустив на свободу запертую в нем душу, прекратив собственные страдания.

И как не рвалась прочь от боли и мук эта душа, – тело все-таки победило. Уже на третий день, душе пришлось капитулировать и окончательно вернуться в свою временную, бренную и такую строптивую обитель. А довольное тело зашевелилось и с жадностью вылакало заботливо поднесенную кем-то воду, после чего опять провалилось в затяжную спячку.

На следующий день оно опять ожило и уже прибывало в этом мире чуточку побольше времени, достаточное, чтобы вылакать еще одну чашку воды, и даже что-то прошептать потрескавшимися губами.

И так оно разохотилось жить, что спустя уже пять дней, Седой, почти перестав быть просто телом, – предстал перед взглядами изумленной публики, способным кое-как шевелиться и даже говорить слабым голосом, но человеком.

Правда публики-то и не было, да даже если бы и была, – ничего бы она не увидела, поскольку в мрачном узилище, в кое повергли нашего героя его враги, – не было даже намека на свет.

Но наконец наш герой достаточно окреп, чтобы заинтересоваться местом своего пребывания, и той приятной компанией, с коей ему предстоит, неопределенное время делить свой досуг.

– Слышь, – ты кто? – задал он вопрос темноте, еще слабым, но уже вполне настойчивым голосом.

– Меня тут все зовут Стариком. – Ответил ему ровный, и даже не лишенный приятности голос.

– А где это мы?

– В подвалах, одного из замков Ярла, которые он приказал переоборудовать под тюрьму.

– И давно ты тут?

– Смотря с чем сравнивать. Если со всем сроком моей жизни, – то сущие мгновения. А если с собственными ощущениями, – то целую вечность.

– А я тут, – давно?

– В этой камере, – примерно пять дней.

– Надо же, ничего не помню.

– Не удивительно, – когда тебя сюда бросили, я думал ты тоже умрешь.

– «Тоже», – означает что я здесь уже не первый…, – такой?

– Нет, не первый, – шестой. Но ты первый кто выжил. Как мне кажется, Ярл отправляет сюда тех, кого не очень хочет видеть в живых, но приберегает на всякий случай, – вдруг понадобимся. Но если мы умрем, – он особо печалится не будет…

– Тебя значит тоже…., и за что, если не секрет?

– Не секрет, он не смог получить от меня интересующие его сведения. Страшно обиделся и…..

– А ты Старик силен, если не сломался даже под пытками.

– Я просто не знал того, что он от меня хотел. А тебя, так, – за что?

– Хотел Ярла убить.

– Что ж, я знаю Ярла совсем недавно, но твое желание меня нисколечко не удивляет. На мой взгляд, Ярл, – редкостная скотина.

В этот момент дверь камеры отворилась, в нее вошли пара здоровяков при оружии. Причем один из них, держал в руке факел, свет которого мгновенно ослепил несчастных узников. А второй, – тащил в руках две бадьи. Увидев наших героев столь мило беседующими, они страшно удивились и один из них сказал другому;

– Смотри-ка, а этот жмурик все-таки ожил. Вот уж не думал. Надо Старшому будет сказать, – то-то он удивиться.

– А думаешь это тот же? Может в прошлую смену сюда кого нового закинули, а тот, совсем скопытился и лежит себе где-нибудь в углу.

– Да и Злыдень с ним, пусть себе лежит до следующей смены, а то еще нам с тушкой возиться прикажут, – выносить, закапывать. А я признаться, нынче хотел отоспаться.

– Что ж ты ночью то делал?

– Известно что!!!!!

– С той толстухой из кухни?

– Ага, вот я тебе скажу, – баба так баба. У нее….., (последовавший рассказ мы не будем приводить по причине нашей врожденной застенчивости, порожденной хорошим воспитанием и чтением классической литературы. – (Боже, как давно это было). Впрочем всем кого этот рассказ может заинтересовать, мы рекомендуем зайти в ближайшую к вашему дому пивную, –… прислушаться. И вскоре, вы услышите примерно те же слова, что и говорили эти второстепенные персонажи).